Восточные мотивы в повести А.Байетт "Джинн в бутылке из стекла "Соловьиный глаз"

Интерес английской литературы к восточному фольклору (в первую очередь, к сказкам цикла «Тысячи и одной ночи») имеет давнюю историю: в Англии, как и во Франции, «ориентализм» развивается с XVIII в. За несколько последующих веков целый ряд авторов отметились обращением к восточной тематике и образности при создании собственных произведений. Современная английская писательница, обладательница Букеровской и многих других литературных премий, А.Байетт использовала ориентальные мотивы не раз, однако наибольший интерес представляет ее повесть «Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”». Произведение включено в сборник под тем же названием («The Djinn in the Nightingale’s Eye», 1994), поэтому можно говорить о повести как о концептуальном центре сборника.

Влияние восточной литературы и культуры становится заметным при первом же приближении к тексту. Центральное событие сюжета заключается в посещении главной героиней, английским ученым-фольклористом Джиллиан Перхольт, конференции в Турции, где она случайно получает власть над реально существующим джинном. В свободное время она посещает различные города этой страны: Анкару, Эфес, Измир, Стамбул, - где интересуется, в первую очередь, предметами культурного наследия других народов. В уста разных персонажей вложены шумеро-вавилонские мифы, сюжеты «Тысячи и одной ночи» и суфийских притч. Тем самым создается некий культурный контекст, в поле которого попадает героиня. Это путешествие в прямом и переносном смысле: мир загадочного Востока глазами европейца. Мотив, давно открытый литературой, в повести А.Байетт осложнен тем, что воспринимающее сознание принадлежит женщине (поло-ролевой вопрос периодически возникает в контексте произведения). Однако важно, что целью ее интереса к другой культуре является данная культура как таковая, то есть научный интерес. Джилиан Перхольт относится ко всему слышимому лишь как к некоей культурной парадигме, интригующему с научной точки зрения феномену. Противоположным образом - с верой в реальное существование джиннов, исполнение загаданных желаний и т.д. - выявляется отношение ученых турецкого происхождения (Орхан Рифат, Лейла Дорук и Лейла Серин). Они, в отличие от любого европейского ученого, способны синтезировать рассудочный подход к изучению явлений мира с воспитанной в них веками верой в сосуществование миров людей и волшебных существ. Столкновение европейского и восточного научных мировоззрений решается в пользу последнего: Джиллиан Перхольт вынуждена признать, что загаданные, даже с долей скепсиса, желания обязательно сбываются.

Помимо топонимических и культурологических

восточных реалий, Восток присутствует в тексте повести и на уровне собственно литературного диалога. Центральной проблемой повести и сборника в целом является нарратология: как инструмент письма и как объект изображения. В .Каннингем отмечает, говоря об особенностях творчества П.Акройда, А.Байетт, Дж.Барнса, что «современные писатели так много внимания уделяют языку, всевозможным формальным приемам, лингвистическим ухищрениям». Основной прием - «замолчать самому, стать чревовещателем и заговорить голосом других -коллаж из различных приемов и стилевых манер» [Каннингем 1995: 231]. Для поиска различных «стилевых манер» при создании сборника А.Байетт обращается к повествовательной технике и образности европейского и восточного фольклора. Повесть «Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» опирается на свод сказок «Тысячи и одной ночи».

Использование сказочной «стилевой манеры» подчеркивается в полном названии байеттовского сборника: «The Djinn in the Nightingale’s Eye: Five Fairy Stories». Обратившись к расшифровке словосочетания «fairy stories», выясняем, что оно произошло от слияния двух литературоведческих терминологических понятий английского языка. С одной стороны, это «fairy tale» - «волшебная сказка», с другой, - «short story» - «рассказ». Объединяя в едином контексте прилагательное из первого и существительное из второго словосочетаний, писательница-филолог создает собственный литературный жанр, синтезирующий фольклорный (сказочный) и реалистический планы повествования как первооснову всех включенных в сборник рассказов. Такой прием, подразумевающий выведение в название сборника концептуальной фразы или словосочетания, является излюбленным у А.Байетт. Например, другой сборник рассказов, в котором интерпретируются сказочные архетипы и символы, показанные в тесном взаимодействии с обычном человеческим миром, называется «Elementals: Stories of fire and ice», где «elementals» можно перевести как «первоосновы» (=архетипы). Необходимо отметить, что, применительно к русской литературоведческой практике, при обозначении «Джинна в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» следует употреблять жанровое обозначение «повесть».

В эссе, отражающем собственное понимание сборника «Тысячи и одной ночи», писательница указывает, что данный свод есть «повествование о повествовании... Потребность рассказывать и слушать истории - такая же неотъемлемая часть человеческой природы, как дыхание и кровообращение. Модернистская литература считала повествование пошлостью, поэтому стремилась от него отказаться, прибегая ко всякого рода ретроспекциям, «прозрениям» и «потоку сознания». Однако в биологическом времени, от которого отказаться невозможно, повествование присутствует неизбежно» [Байетт 2006: 243].

Подобную точку зрения писательницы разделяют и ученые-литературоведы. Арабист И.М.Фильштинский подчеркивает, что «мировая слава “Тысячи и одной ночи” основана не только и не столько на познавательной ценности памятника, сколько на его эстетических достоинствах, на “искусстве повествования”» [Фильштинский 1991: 592]. Исследователь отмечает, что культ красноречия -отличительная особенность арабской литературы, отразившаяся в различных ее родах и жанрах (фольклорные жанры фахр и хиджа, панегерическая поэзия, монологи-молитвы суфийских поэтов, проза тарассуль и адаба, трактаты средневековых филологов и критиков и т.д.) [Фильштинский 1991: 593].

Повествование как проблема реализуется в повести А.Байетт «Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» следующим образом. О Джиллиан Перхольт автор говорит: «она профессионально занималась рассказыванием сказок и всяких историй... Она просто исследовала различные повествовательные жанры, была фольклористом, существом, так сказать, вторичного порядка» [Байетт 1995: 145]. В тексте повести не только представлены элементы работы с чужим повествованием, но и приводится развернутая система взглядов героини на наррато-логию как проблему. Например, характерное для творчества А.Байетт развернутое неожиданное сравнение: «доктор Перхольт часто говорила в своих докладах по фольклористике, что тот, кто изобрел правила и систему счета в теннисе, был абсолютным гением повествовательного жанра» [Байетт 1995: 172]. При ровности, даже однообразности, процессов необходима некая система приемов поддержания максимального напряжения. Среди таких приемов Джиллиан Перхольт называет и использование симметрии эпизодов, ритмических повторов в построении сюжета, и эффект неожиданности в процессе повествования.

Повествование как некий процесс вырастает в тексте до метафоры жизненного пути, Судьбы. Когда в одном из эпизодов Джиллиан Перхольт выслушивает длинную захватывающую историю освобожденного ею джинна о трех его заточениях в бутылку, ее охватывает «нечто вроде паники. Ей казалось, что никакой “своей истории” у нее нет» [Байетт 1995: 185]. Компенсация за такую серую жизнь для Джиллиан Перхольт - книги, написанные ею втайне от других (это центральная для многих произведений А.Байетт тема противопоставления творчества быту). Работа с чужим и собственным текстом дает смысл ее существованию, так же и Шехе-резада с помощью бесконечного процесса рассказывания добивается отсрочки смерти еще на один день. Именно спасительная сила красноречия сделала Шехерезаду нарицательной фигурой в арабской литературе средневековья, для которой был характерен культ слова. Следовательно, и Джиллиан Перхольт, и Шехерезаду в равной степени характеризуют слова одного из героев повести А.Байетт: «меч ее судьбы висит в спальне у нее над головой, подобно мечу Дамоклову, на метафорической нити - нити ее же повествования» [Байетт 1995: 154].

В контексте повести «Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» центральная для А.Байетт тема «творчество - быт» соотносится с другой антитезой: смертность человека - бессмертие искусства и художника. Эта дихотомия выражается, с одной сто роны, в образе Джиллиан Перхольт - смертной женщины, стремящейся прикоснуться к вечному через работу с чужим повествованием и собственное творчество. С другой стороны, категория бессмертного выражена в образе джинна, а также иносказательно - как искусство Востока. Заметим, что тему бренности жизни поднимала еще литература доисламских времен, например, в философском жанре зухдийят.

Основой организации повествования в сборнике «Тысячи и одной ночи» является рамочное обрамление некоего количества равновеликих и связанных друг с другом сюжетных вставок, причем принцип включения того или иного эпизода варьируется от разработки какого-либо образа до развития определенной тем, проблемы. Такая сюжетная организация, как и сам материал, широко использовалась впоследствии ренессансными новеллистами. А.Байетт обыгрывает этот прием, когда включает в основной сюжет элементы «выступлений» ученых на конференции по фольклористике в Анкаре, названной «Истории о женских судьбах». На связь образов и проблем восточной и ренессансной литератур указывает сопоставление в повести двух подробно приведенных научных докладов. Первый принадлежит Джиллиан Перхольт и является анализом роли женщины и тема Судьбы в «Рассказе студента» из «Кентерберийских рассказов» Дж.Чосера. О схожих проблемах идет речь и в другом докладе, составленном уже на материале восточного фольклора. Выступление турецкого ученого Орхана Рифата названо «Сила и бессилие: джинны и женщины в сказках «Тысячи и одной ночи». В ходе научных рассуждений выясняется, что чосеровскую историю о «терпеливой Гризельде» и сюжет о Камар-аз-Замане и царевне Будур объединяют мотив испытания мужем своей жены, где мужчина берет на себя роль Судьбы и палача. Рифат заключает даже, что «женоненавистничество - основная движущая сила историй и сказок в сборниках былых лет» [Байетт 1995: 153]. Тем самым, к пониманию связи литературных традиций Востока и Запада приходят сами герои повести А.Байетт.

Синтез элементов европейского и восточного литературных контекстов позволяет А.Байетт продолжить разговор с читателем на интересующие писательницу проблемы творчества, судьбы, нарратоло-гии, смысла жизни и др., а также «опробовать» в собственном повествовании новую для нее «стилевую манеру» восточной сказки.