За рубежом веков. Мифопоэтика романа О. Столярова «Башня Грифонов»: код вселенной

Stolyarov.

Человек на пороге рубежа веков всегда оказывается в состоянии лиминальном, пограничном, потому что человеческая память сильна, и это очень точно выразил А.П. Чехов: «Русский человек любит вспоминать , но не любит жить <…>» [1, с. 64]. Особенно это касается искусства, художников слова, восприимчивых к прошлым эпохам, так работают механизмы культуры; у поэтов развита прапамять : «В искусстве… всегда присутствует элемент соревнования: соревнуются не только современники между собой; младшее поколение стремится превзойти старшее. При этом ему… бывает легче опереться не на вчерашний, а на позавчерашний день» [2, с. 33]. Литература XX в. энтелехийна, она приобщена к архаическому, даже самые авангардистские поэты со всем своим отрицанием древнего были укоренены в «формулах простирающихся вдаль времен» [3]. Но миновал XX в. и почти от него ничего не осталось, новое столетие также поместило человека в другую философскую систему координат. Сейчас еще трудно оценить то культурное пространство, в котором живет современный человек, однако на это остро реагирует литература. В этой статье речь пойдет о современном поэте Олеге Столярове, который написал в 2013 г. свой первый роман «Башня Грифонов».

Нелегко писать о современном поэте, о человеке, к которому есть соблазн подойти и спросить о его творчестве, познать его творческую лабораторию через беседу. К тому же если поэт еще и кандидат филологических наук, гуманитарно-образованный человек, изначально по своей профессии открытый Логосу. Здесь у литературоведа появляется второй соблазн – вольная игра интерпретацией, желание отыскать всевозможные традиции и влияния, заведомо держа в голове одну формулу: он ученый, он это наверняка знал, наверняка это на него повлияло и т.д. И таких случаев в филологической науке немало, когда исследователь пытается подвести художника слова к «присяге на верность» литературной, фольклорной, культурной традиции. Мы, насколько это возможно, постараемся избежать такого «искусственного диалога» с автором и обратимся непосредственно к первой части романа с интригующим заголовком «Код Вселенной», который уже задает некий код произведению.

Роман начинается метафизикой: «Неспешно, с чувством собственного достоинства, прогуливаясь по Невскому проспекту, многое для себя проясняешь. То, что казалось ранее непостижимым, завуалированным, зашифрованным, вдруг, каким-то чудом проступает из тумана и обретает узнаваемые, ясные черты» [4, с. 9]. «Чудом проступает из тумана» – главное самоопределение героя, которое будет сопровождать его на протяжении всего повествования. Что это значит? Конечно, эту фразу можно воспринимать метафорически, как некое прозрение ге- роя, однако пора сказать о том, что перед нами мистический роман, где переплелись бытовое и реальное таким образом, что их порой трудно разделить. Это в «Башне грифонов» отсылает к мистической традиции литературы Серебряного века и, думается, даже к традициям Ф.М. Достоевского и В.Ф. Одоевского с мифологическим видением Петербурга. «Стоишь на вершине, окутанный белыми облаками, плывущими на юг или на север, иногда на запад или восток – все зависит от того, когда и в какое время года находишься на вершине <...>» [4, с. 9]. Так, в повести Достоевского «Слабое сердце» дана метафизика Петербурга: «Подойдя к Неве, он остановился на минуту и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозномутную даль <…>» [5, с. 560] (здесь можно так же поставить вопрос об аурном/аретном1 [6, с. 68] видении героя, которое сопряжено с бытийной действительность, приоткрытием других планов-миров). Конечно, автор «Башни грифонов», глубоко знающий творчество Достоевского, организующий экскурсии по литературным местам северной столицы, не мог не знать этого фрагмента из повести, так соблазнительно схожего в исследовательском плане с отрывком из современного романа. Однако, думается, дело здесь не только в традиции. Сам поэт, его автобиографический герой утверждают Логос, где бы и с кем бы они ни оказались – будь то прогулка вдоль Невского или разговор в поезде, или разговор на московской кухне: «В разговоре, происходившем на московской кухне, Невский проспект присутствовал не только и не столько как исторически знаменитый топоним, а скорее, как частица души двух друзей, объединявшая их и помогавшая улавливать то, что скрывалось за словами... За словами обычно скрывается нечто большее, о чем мы говорим друг другу и передаем в форме информации в обычном повседневном диалоге» [4, с. 10].

Кроме того, будущий герой романа (роман построен как описание мистических приключений, случившихся в Петербурге) является изначально человеком, который смотрит вглубь вещей: «Собеседник внимательно, пристально посмотрел на своего друга, но так, будто бы посмотрел вглубь, внутрь его <...>» [4, с. 11]. Стоить отметить, что на протяжении всего повествования мы увидим такой тон подачи происходящего. Первая часть романа, «Код Вселенной», открывается философским размышлением о типах людей, о современном мировоззрении человека, которое дано через следующую ситуацию: «<…> в одном из самых загадочных питерских дворов необычайного дома, находившегося на 7-й линии Васильевского острова, послышалось леденящее сердце хлопанье крыльев невидимых летунов и донеслись до слуха редких прохожих, очевидно, спешащих домой, мечтающих поскорее скрыться в теплой уютной квартире от промозглой балтийской ночной прохлады, устрашающе громкие, странные звуки, напоминавшие нечто среднее между душераздирающим мяуканьем и оглушительным ревом турбин реактивных двигателей современных самолетов.

Коренные петербуржцы уже давно привыкли к той звуковой какофонии, смирились с ней, воспринимают ее, как составную часть обыденных городских шумов и никак на нее не реагируют, поскольку непосредственно их она не касается — тогда, как те, кто впервые слышит подобное, замирают в холодном поту» [4, с. 13].

Автор говорит о том, что глух и слеп современный человек. Ровно сто лет назад с мещанством и позитивизмом так же боролись футуристы. В. Хлебников призывал человека следить за дневником духа , записывать все явления своего звездного неба: «Заклинаю художников будущего вести точные дневники своего духа : смотреть на себя как на небо и вести точные записи восхода и захода звезд своего духа» [7, с. 37]. К этому призывает и роман «Башня грифонов», только мистицизм представлен здесь в еще более открытой форме: «Едва городские часы с балтийской жестокостью бьют двенадцать – из башни вылетают и начинают кружить вокруг с агрессивной активностью непонятные сущности . Зрелище повторяется изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год» [4, с. 13]. Но примечательно то, что за мистицизмом и повседневностью, прозрением и глухотой к сферам Вселенной поглядывает метаистория: «Хочу сравнить историю с клубком Ариадны , помогающим нам понять перипетии различных веков и при этом окончательно не потерять себя» [4, с. 14].

Метафизикой пропитан весь роман, его герои или ощущают ее, или являются откровенно обывателями со «звериной душой»: «Приземленные обыватели, утомленные ходоками к Башне, вконец озверели, потеряли всякий человеческий облик, а ставши сущим зверьем – соорудили стальную стену, напрочь отгородившую их двор от внешнего мира» [4, с. 17]. Теперь можно, наконец, сказать и о сюжете романа, который состоит в поиске главного героя Михаила Лазарева загадочной Башни Грифонов, вызывающей у него научный и духовный интерес (Михаил пишет диссертацию об образе Грифона в мировой литературе). Однако в этой статье мы не беремся пересказывать подробно сюжет, а лишь показываем особенности мифопоэтики данного романа и ставим актуальные вопросы в этот год литературы. Почему мы обращаемся именно к мифопоэтике? Возвращаясь в начало нашей статьи, еще раз отметим, что на сегодняшний день довольно трудно адекватно описать состояние культуры и литературы, в которых мы пребываем. Но у человечества, у чуткого слухом художника слова всегда остается то, что соединяет целые эпохи и культуры - это миф, это фольклор, это слово, художественное слово, которое впитало в себя первые составляющие. Я.Э. Голосовкер обозначил этот процесс имаги-нативным, вводя в культурологический дискурс понятие Имагинативного абсолюта [8]. Р. Штайнер, известный антропософ начала XX в., писал об имагинативном видении Гете, то есть духовидении - предмет схвачен не горизонтально, или не только горизонтально, но и вертикально, во всей своей сути [9]. Художник за будничным прозревает бытийное. Думается, что описание романа Олега Столярова в таких категориях может быть оправданным, так как его герои имеют прямое и косвенное отношение к алхимии, которая в романе мыслится не только как тайная наука, но и как некий инициатический путь: «Путь алхимика во многом и представляет собой медитативное погружение в мистерию трансформации, внутреннее преображение от инициатического контакта с бессмертной тайной» [4, с. 40].

Итак, мы четко обозначили вектор своего исследования, заключенный в выявлении мифопоэтической имагинативной стороны «Башни Грифонов». Не сбрасывая со счетов наши рассуждения о метафизической заданности сюжета, обратим внимание на то, что Столяров отправляет своего героя по инициатическому пути. Михаил Лазарев, пребывая в гостях у сотрудника Кунсткамеры, ученого-этнографа Насти Ковалевской, был приглашен на кофепитие в Гот-торпский глобус: «Миш, а пивал ли ты когда-нибудь кофий внутри глобуса Петра? - хитро прищурившись, спросила Настя. - Не доводилось, - откровенно признался Лазарев. - Мы сейчас же исправим эту досадную историческую несправедливость. Человеку твоего масштаба необходимо пройти через кофейную процедуру мистической инициации! - восторженно воскликнула Ковалевская» [4, с. 36].

К этому фрагменту можно относиться по-разному: воспринимать его как некую причуду автора или героя (напомним, что перед нами роман с достаточно сильным автобиографическим началом) или вообще как случай из жизни самого поэта, однако перед нами разворачивается классическая модель из мифологии инициаций. К тому же в романе неоднократно прямо говорится об инициатическом пути героя. Стоит отметить, что перед нами хоть и автор-филолог, работающий на данный момент над докторской диссертацией по отчасти мифопоэтическим проблемам, роман не оставляет ощущения пособия по мифологии - вопреки мифологическому «грифоньему» сюжету. За мифом в произведении кроются философские проблемы человеческого бытия, с которых мы и начали нашу статью. Думается, современный читатель вместе с современным писателем не может избежать этой онтологической проблематики, чтобы ему не предлагало современное общество: быстрый Сапсан, на котором летит Миша Лазарев в Питер, удобства мобильной коммуникации, кафе и рестораны всех кухонь и стилей на Невском. Именно среди этой будничности, привлекательной на первый взгляд, выделяется своим характером главный герой и через него своим романом автор.

Само повествование в жанре эпической медитации , одобренной и поддержанной, заметим, Д. Граниным, написавшим первое предисловие к роману, построено на грани было/не было. То наш герой засыпает в парке, что потом выводит читателя не столько на сон его, сколько на историю таинственного аптекаря Вильгельма Пеля (алхимика, выращивающего грифонов в башне) - и в этом переплетении реальностей не постмодернистский хаос, а модернистское или даже фольклорное мировоззрение, так как сон, вернее, дрема Михаила Лазарева напоминает приобщение его к древним тайнам мистерии, творившейся в Башне Грифонов. Наконец, первая часть «Башни Грифонов» заканчивается философскими и теоретическими размышлениями о природе сна, в которые также автор вкрапляет мифологический сюжет о Гипносе, сыне богини Никты: «<...> во сне человеческая личность меняется и становится полной противоположностью личности в состоянии бодрствования. По мнению Бергсона, плодом наших сновидений являются воспоминания. Обрывки впечатлений, событий, разговоров ненавязчиво отпечатывались в подсознании, а затем всплывали во сне» [4, с. 82].

Сновидения для поэта и его героев - один из способов выйти из повседневности, приобщиться к сакральным знаниям. Ведь именно в полусне Михаилу Лазареву привиделся проход к желанной Башне. Открытый мифологизм романа не делает его стилизацией подо что-то, не подводит писателя к «присяге на верность» конкретному мифологическому материалу, потому что в «Башне Грифонов», помимо этого, мифопоэтическая традиция выражена латентно, миф несет в себе Имагинатив, так называемый код Вселенной, который нужен был и человеку времен Гомера, и человеку рубежа XX-XXI вв. Этот роман, переживающий в настоящее время уже второе издание, еще найдет своего читателя и исследователя, который приобщится вместе с героями «Башни Грифонов» к этому коду Вселенной.