Жизненный путь профессора И.М. Андреевского (1894-1976)

Брачев В.С. Жизненный путь профессора И.М. Андреевского (1894–1976) // Общество. Среда. Развитие. – 2019, № 3. – С. 19–25.

Благодаря работам В.В. Антонова [2], автора этих строк [6] и опубликованным воспоминаниям Д.С. Лихачева [15, с. 131– 136, 264–265], имя американского профессора русского происхождения Ивана Михайловича Андреевского хорошо известно специалистам. В 2011 году появилось, наконец, и жизнеописание профессора. Речь идет о статье архимандрита Ианнуария (Недачина) «Четыре русских эпохи в судьбе профессора И.М. Андреевского» [5]. Но до полноценной научной биографии И.М. еще далеко: слишком много остается неясностей и т.н. «белых пятен» в его непростом, как оказалось, жизненном пути.

Родился И.М. 1 (14) марта 1894 года в Санкт-Петербурге. Его отец – коллежский асессор (1898) из обер-офицерских детей, Михаил Петрович Андреевский (1870– 1916) служил архивариусом Санкт-Петер-бургско-Псковского управления землеустройства и государственных имуществ. Мать, Ольга Адольфовна, урожденная Нейман, была дочерью немца – скрипача Мариинского театра. Кроме Ивана в семье было ещё четверо детей: Михаил (род. 11.06.1896 г.), Сергей (род. 25.09.1900 г.), Мария (род. 03.10.1891 г.) и Ольга (род. 20.02.1898 г.) [25, л. 19]. Известность из них получила только дочь, поэтесса Мария Шкапская (1891–1952). После окончания реального училища А.С. Черняева мальчик оказался в 1907 году во Введенской гимназии.

Под влиянием идей Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского И.М. организовал здесь ученический кружок полуанархическо-го, полухристианского толка. В 1912 году

18-летний юноша, будучи учеником 6-го класса этого учебного заведения, был привлечен к суду за участие в антиправительственных выступлениях учащихся гимназии О.К. Витмера («Витмеровское дело») и приговорен к высылке в Олонецкую губернию. Но был взят на поруки московским богачем Н.А. Шаховым и на его деньги вместо олонецкой ссылки оказался в Париже, где набирался «ума-разума» на философском отделении факультета словесности Парижского университета [3, с. 102].

Летом 1914 года он приехал в Санкт-Петербург к родителям на каникулы, но в связи с началом войны в Париж возвратиться не смог и в конце октября оказался в числе слушателей медицинского факультета Психоневрологического института в Петрограде [25, л. 1]. Успешно окончив его в 1918 году, продолжил свое образование на славяно-русском отделении историкофилологического факультета Петроградского университета. Из университетских профессоров наибольшее влияние на него оказали литературовед С.А. Венгеров с его историко-психологическим методом и особенно философ С.А. Алексеев (Аскольдов), много поспособствовавший пробуждению у И.М. религиозного чувства и интереса к религиозно-философской проблематике [1, с. 304]. После окончания в 1921 году университета стал преподавать русскую литературу в 5-й «совшколе» близ Смольного [3, с. 101–102].

Из организованного им здесь в этом же году школьного литературного кружка «Хельфернак» (Художественно-литературно-философско-религиозно-научная

Общество

Общество. Среда. Развитие ¹ 3’2019

академия), собственно, и родилось то, что впоследствии получило известность как «Братство Серафима Саровского». В 1922 году заседания кружка были продолжены в стенах 190-й «совшколы», куда перешел работать И.М. Помимо учеников были среди посетителей кружка и вполне взрослые люди: врач Модест Моржецкий и уже известный нам философ С.А. Алексеев (Аскольдов). Но костяк составляла учащаяся молодежь: Николай Милюков, Валентина Морозова, Лев Косвен, Дмитрий Лихачев и ряд других. Основным занятием кружковцев была подготовка, чтение и обсуждение под руководством И.М. докладов на темы литературно-философского характера.

Однако вскоре под влиянием И.М. характер деятельности кружка стал меняться, и к 1925 году преобладающим в его работе стало обсуждение вопросов текущей церковной жизни и подготовка рефератов на богословские темы, причем охранительного, тихоновского толка, с критикой позиции официальной церкви и политики советской власти в церковных вопросах. И как результат – переименование 15 января 1927 года (день памяти преподобного Серафима Саровского) по предложению Андреевского существующего кружка в православное «Братство Серафима Саровского» [4. т. 3, л. 437].

Никакого писаного устава Братство не имело, хотя его членам и рекомендовалось регулярное посещение церкви, соблюдение постов и личный аскетизм. Цель Братства – спасти Россию путем личного духовного подвижничества и иночества в миру. Характерной особенностью Братства по сравнению с «Хельфернаком» были более строгие требования к соблюдению конспирации и дисциплины среди его членов. Еще одна особенность кружка – его охранительный, православный характер как организации тихоновского толка, твердо стоящей на стороне гонимой церкви.

Все члены Братства были сторонниками Петроградского митрополита Иосифа (Петровых, род. 1872, расстрелян в 1938 г.) и принципиальными противниками как обновленчества, так и декларации 16(29) июля 1927 года заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и рассматривали официальную позицию православной церкви как недостойную уступку советской власти. Характерна в этом плане поездка И.М. в 1927 году в Москву в составе делегации ленинградского духовенства и мирян к митрополиту Сергию с целью добиться изменения его позиции в этом вопросе.

12 декабря 1927 года делегация была принята митрополитом, но успеха не имела [3, с. 105].

Собирались члены кружка обычно по средам на квартире у И.М. по Церковной улице (ныне ул. Блохина), дом 8А, кв.16, близ Владимирского собора (в наше время это дом №12, кв. 22) в двух тесных комнатках на четвертом этаже. Среди докладов, прозвучавших на заседаниях Братства: «О молитве», «О литургике» (И.М. Андреевский), «О Евангелисте Марке» (А.П. Обнов-ленский), «Об обновленческом движении в России» (В.Н. Финне), «Россия и антихрист» (И.Е. Аничков), «Об общественной жизни русской Праги» (Татьяна Крюкова) и др. [4, т. 2, л. 376]. Общее число членов Братства составляло в это время 15–20 человек. Не всех удовлетворял спокойный, академический характер работы Братства, и у «посетителей» И.М. Андреевского молодежного возраста 22–25 лет возникла идея создания более радикальной организации – «Космическая академия наук» (КАН).

Начало ей было положено 14 мая 1926 года. В качестве инициаторов создания кружка выступило трое друзей – выпускники Ленинградского университета Петр Мошков, Эдуард Розенберг и студент Педагогического института им А.И. Герцена Анатолий Тереховко. Целью КАН было провозглашено углубленное изучение её членами религиозно-философских вопросов. Необычное же название кружка находит свое объяснение в ее организационной структуре, заимствованной у большой, настоящей Академии наук: непременный секретарь, академические кафедры и даже собственный конференц-зал – квартира П.П. Мошкова.

На первых порах КАН состояла их 8 человек, за каждым из которых были закреплены соответствующие кафедры: П.П. Мошков – химии, В.И. Раков – нравственного богословия, Э.К. Розенберг – лингвистики, А.В. Селиванов – православной апологетики, В.К. Розенберг – истории философии, Н.Е. Сперанский – естествознания, А.Н. Миханков – истории церкви, А.С. Те-реховко – психологии. Девятым дополнительным членом КАН стал Д.С. Лихачев, избранный по кафедре филологии [4, т. 2. л. 1–8]. Непременным секретарем и фактическим руководителем КАН был Эдуард Карлович Розенберг (хранитель хартии – хартофилакс). Присутствовал в деятельности КАН и игровой элемент: свой гимн, свое приветствие (хайре!), непременные тросточки, штрипки на брюках и свое «святое место» или «заветный пень» от сто- летнего дуба в Александровском парке на Парнасе Царского села [15, с. 264–265].

Несмотря на то, что задачу свою члены кружка видели в углубленном изучении религиозно-философской проблематики, «по факту» уже с первых шагов КАН в деятельности её начинает сказываться «злоба дня»: доклады о Февральской и Октябрьской революциях, сообщение Д.С. Лихачева о статистике расстрелов, организованных ОГПУ и др. Особого внимания в этом плане заслуживает речь непременного секретаря КАН Э.К. Розенберга на годичном собрании кружка 14 мая 1927 года с резкой критикой подавления инакомыслия и свободы слова в СССР. Само существование КАН подавалось им как некая отдушина стеклянного колпака, под которым находилась после 1917 года вся Россия. Не обошлось в речи Розенберга и без обличения в связи с этим «жидовству-ющих чекистов» [4, т. 1, л. 3].

Большой интерес к вопросу о роли евреев в русской революции и насаждении в стране новых, советских порядков проявлял и кандидат в члены КАН Д.П. Каллистов (впоследствии известный историк-ан-тичник), сделавший на одном из её заседаний доклад «О еврейском засилье в СССР». И хотя «академиком» Д.П. Каллистов так и не стал, но это совсем не потому, что он был убежденный юдофоб [14, с. 315–318], а ввиду полного отсутствия у него, как оказалось, какого-либо интереса к так волновавшим его товарищей проблемам религиозно-нравственного характера [4, т. 1, л. 2–3]. Такого же антисоветского, антисемитского плана был и доклад П.П. Мошкова «Евреи и Россия». Выступить с ним на заседании КАН он, правда, не успел.

Но краткие тезисы его, обнаруженные при обыске в квартире Мошкова, до нас дошли. Оказывается, считал этот «академик», социалистическая революция в России – это еврейских рук дело. Да и в целом, войны и революции в современном мире во многом обусловлены не столько факторами объективного порядка, сколько «натиском торжествующего еврейства, уничтожающего на своём пути все не еврейское, согласно планам «Сионских мудрецов» [4, т. 3, л. 39об.]. На оригинальность суждений авторы докладов не претендовали, всецело ориентируясь в этом вопросе на отечественную (С.А. Нилус, Г.В. Бутми, П.А. Крушеван, А.С. Шмаков) и переводную (Генри Форд, Г.С. Чемберлен) литературу антисемитского толка.

Конечно же, круг интересов членов КАН был широк, и, ни в коем случае не сводился к критике мероприятий советской власти в отношении православной церкви и обсуждению «еврейского вопроса» в СССР. Так, на уже упоминавшемся торжественном заседании, посвященном годовщине образования КАН, были заслушаны доклады: В.Т. Ракова о возникновении обновленческого движения в русской православной церкви, А.В. Селиванова «Борьба за Логос», Н.Е. Сперанского «Проблема познания в естественных науках» и Э.К. Розенберга «О психологии слова» [7, с. 116]. Большой интерес вызвал и прочитанный на заседании КАН 3 февраля 1928 года доклад Д.С. Лихачева «О старой и новой орфографии» [4, т. 4, л. 653–658].

Все так. Но не замечать откровенно антисоветского настроя как самого И.М., так и членов патронируемых им молодежных кружков, настаивая на «православно-просветительском» характере «Братства Серафима Саровского» (В.В. Антонов) [3, с. 95] и маскарадном, «шутейном» характере КАН (Д.С. Лихачев) [14, с. 265], по-нашему мнению, никак нельзя.

9 и 20 января 1928 года были арестованы Д.П. Каллистов и член «Братства» Борис Иванов, от которых и потянулась ниточка к КАН. 8 февраля последовали аресты Э.К. Розенберга, Д.С. Лихачева, В.Т. Ракова, П.П. Мошкова, А.В. Селиванова, а после того, как связь КАН с Братством Серафима Саровского (добрая половина «академиков» являлась его посетителями) была установлена, взялись и за него [16, с. 36]. 21 февраля были арестованы И.М. Андреевский, И.Е. Аничков, Н.И. Гурьева, Л.А. Суратова, В.Л. Комарович, А.М. Ми-ханьков, Ю.С. Тихомирова, В.М. Шувалов, С.А. Эйнерлинг, 7 апреля – А.П. Обнов-ленский, В.В. Финне, о. Владимир Пищу-лин [17, с. 116].

Надо отдать должное И.М. Андреевскому. Держался он в ходе следствия твердо и с достоинством. И это несмотря на шесть месяцев пребывания в темном и холодном карцере, угрозах и издевательствах со стороны следователей. «Я, – заявил он, – никогда не стоял во главе какого либо специального кружка или «Братства Серафима Саровского», хотя и признал, что у него на квартире действительно «собиралась молодежь по воскресеньям и праздникам, самого разнообразного типа, которая интересовалась различными вопросами» [4, т. 2, л. 161]. Немногословен был и ряд других подследственных, в частности, будущий академик Д.С. Лихачев [4, т. 2, л. 453]. Всего по делу «Братства Серафима Саровского» и «Космической академии наук»,

Общество

Общество. Среда. Развитие ¹ 3’2019

деятельность которой носила, согласно обвинительному заключению от 08 сентября 1928 года, ярко выраженный «антисоветский и антисемитский характер» [4, т. 3, л. 601] проходило 40 человек, 30 из которых были осуждены.

Что касается И.М., то в вину ему было поставлено: 1) участие в составе делегации верующих Ленинграда к митрополиту Сергию в декабре 1927 года; 2) использование своего знакомства с членом президиума ЦИК П.Г. Смидовичем для личного ходатайства об освобождении арестованного священника Ф.К. Андреева; 3) рассказы на уроках литературы в школе о «жестоком характере» Председателя Совнаркома СССР А.И. Рыкова, «паршивом жиде» Рошале и, наконец, трактовка романа И.А. Гончарова «Обрыв» как некоего предвидения обрыва, в который катится советская власть [4, т. 2, л. 16]. Более серьезные прегрешения И.М., связанные с его ролью как организатора (по крайней мере, это справедливо в отношении Братства Серафима Саровского) и идейного руководителя обоих кружков следствие не заинтересовали и оно предпочло ограничиться констатацией того, что «сам Андреевский показаний о деятельности и целях Братства не дал, заявив, что он о Братстве ничего не знает» [4, т. 3, л. 586].

В.В. Антонов эту странность следствия (а вел его известный «спец» по такого рода делам А.Р. Стромин (Геллер), связывал с возможной ролью, которую смогли здесь сыграть старые знакомства И.М. с видными большевиками: наркомом просвешения А.В. Луначарским, уже упомянутым нами П.Г. Смидовичем, а через него и А.И. Рыковым [3, с. 102, 113].Вполне возможно, что так оно и было, хотя избежать концлагеря И.М. все же не удалось. Постановлением коллегии ОГПУ от 8 октября 1928 года Андреевский И.М., Розенберг Э.К., Лихачев Д.С., Раков В.Т., Мошков П.П., Тереховко А.С., Аничков И.Е., Миханьков А.Н., Каллистов Д.П. получили по статье 58-11 УК РСФСР по 5 лет концлагерей. Трое: Об-новленский А.П., Селиванов А.В., Сперанский Н.Е. – по 3 года. И.Л. Сильвестрович был приговорен к тюремному заключению сроком на 1 год.

Остальные 17: Суратова Л.А., Финне В.В., Пищулин К.В., Гурьев Н.И., Шувалов В.М., Розенберг В.К. (брат Э.К.Розенберга), Смирнова В.И., Тихомирова Ю.С., Эйнер-линг С.А., Свириденко Л.К., Комарович В.Л., Морозова В.Г., Холмогорова Е.И., Успенский В.Ф., Алексеев (Аскольдов) С.А., Крюкова Т.А., Мокиевский Г.П. – были высланы в отдаленные местности страны на три года [4, т. 3, л. 616]. Как бы вдогонку к ним 22 июня 1929 года последовало осуждение ещё трёх, правда, непостоянных членов «Братства»: преподавателя Педагогического института им. А.И. Герцена Сухова А.П. – три года исправительно-трудовых лагерей, адвоката Бурцевой Н.Б. (Долбежевой) – три года ссылки и психиатра Моржецкого М.Н. – три года условно [4, т. 3, л. 616].

Оказавшись в результате в Соловецком и Свирском концлагерях, И.М. был востребован здесь в качестве врача, благодаря чему ему и удалось выжить, несмотря на практиковавшиеся в них нечеловеческие условия жизни заключенных [12, с. 3]. После освобождения в 1932 году был лишен права проживания в Ленинграде и устроился на работу в качестве главного врача областного интерната для дефективных детей на станции Оксоча в Новгородской области и проработал здесь до 1937 года.

Здесь он и жил, лишь изредка наезжая в свою ленинградскую квартиру, в которой проживали его новая жена Е.М. Соснов-ская (1900–1978), дочери Мария (1936–1985) и Елена (1940–1942). «Утром, в холщевом пиджаке, в шляпе, очень напоминая своим обличьем чеховских героев, И.М. взбирался на белую клячу и отправлялся в интернат <...>. Надо сказать, что И.М. вел с нами не только серьезные разговоры. Например, он рассказывал бесчисленные анекдоты про сумасшедших», – вспоминали о нем Анна и Мария Андреевы, дочери покойного к этому времени протоирея Ф.К. Андреева (1887–1929). В 1938–1941 году И.М. подвизался в качестве врача на Волховстрое и главного психиатра областной больницы в Новгороде [3, с. 116].

Собственно, в этой ипостаси и застала И.М. в сентябре 1941 года немецкая оккупация, причем, что характерно, на законный вопрос: чем же все-таки занимался здесь будущий американский профессор в годы войны, и как и почему он оказался весной 1945 года в Берлине, ответа в литературе мы не найдем. Но о публицистическом творчестве И.М. этих лет кое-что все-таки известно. Речь идет о его публикациях под псевдонимом проф. И.С., проф. Иван Соловецкий, в издававшихся немецким командованием и распространявшихся на оккупированных советских территориях русскоязычных газетах «За Родину» и «Новое слово»: « О душе русского народа» [17, с. 5], «Молитва русской матери» [11, с. 3], «Максим Горький на Соловках» [19, с. 5], «Совесть СССР» [10, с. 3], «На комму- нистической каторге. Из записок бывшего заключенного на Соловках» [13, с. 3] и др.

В 2015 году эти статьи были перепечатаны в «Воспоминаниях Соловецких узников» (1925–1930 гг.) под редакцией иерея Вячеслава Умнягина [9, с. 347–400] и вполне доступны для интересующихся. Другое дело, что относиться к ним следует осторожно. И чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть, хотя бы на заголовки публикаций газеты «За Родину» конца 1942 – первой половины 1943 годов – «За 14 дней уничтожено 1455 советских танков», «С 11 по 30 ноября сбито 309 советских самолетов», «Успешное майское контрнаступление на Дону и у Ильменского озера», «Евреи – палачи русского народа», «1943 год приблизит объединенную Европу к победе» и тому подобное.

Такого же характера и публикации другого нацистского листка, в котором печатался И.М. – газеты «Новое слово». Наше внимание привлекла здесь статья Б. Филистинского* «Подпольные кружки молодежи в СССР» за 27 февраля 1944 года (№17). «В 1927 году, – читаем мы здесь, – были арестованы все члены подпольной студенческой организации «Воскресенье» (ошибка, надо: «Братство Серафима Саровского» – Б.В.) во главе с ее руководителем Иваном Михайловичем А., ныне здравствующим и работающим в аппарате антибольшевистской пропаганды» [18, с . 3].

Вот так, почти что случайно нам удалось приоткрыть едва ли не самую «страшную тайну» И.М., которую он, наверняка, намеревался унести с собой в могилу. Оказывается, «соловецкий сиделец» не только не брезговал публиковаться в нацистских пропагандистских листках, но и служил у немцев или, иначе говоря, воевал в эти страшные годы, пусть не с автоматом, а только «своим пером», на стороне немецко-фашистских захватчиков. Что подвигло его вступить на этот путь: немецкое происхождение (мать – немка), страшные впечатления, вынесенные им из Соловецкого концлагеря или еще что-то, гадать не будем. Куда важнее в данном случае другое: 20 января 1944 года Новгород был освобожден Красной армией, и И.М. вместе с близкими ему людьми философом С.А. Аскольдовым (1871–1945) и вдовой протоиерея Викторина Добронравова – Анной с дочерью, не оставалось ничего другого, как эвакуироваться с отступающими немецкими войсками на Запад.

Май 1945 года И.М. встретил в Потсдаме. От неминуемого ареста его спасло только поспешное бегство из советской зоны оккупации в англо-американскую. О последующем пребывании И.М. в лагере для перемещенных лиц (Ди Пи) на севере Германии и обстоятельствах его переезда в конце 1949 года в Соединенные Штаты Америки известно мало. Одно несомненно: спонтанным решение И.М. об эмиграции в США не было, ибо здесь его уже ждали близкие ему по духу представители антисоветски настроенной части русской эмиграции [23, с. 14]. Понять это можно. К этому времени, благодаря своим публикациям в эмигрантской русскоязычной прессе: «Большевизм в свете психологии» [8, с. 147–149], «Допросы в тюрьмах НКВД» [12, с. 32–37], «Заметки о катакомбной церкви в СССР» [20, № 14, с .7–10], «Группа монахинь в Соловецком лагере. Из истории религиозной борьбы с большевизмом» [20, № 13, с. 9–10], «Благодатна ли советская церковь?» [21, № 2, с. 6–8], «Катакомбная церковь. Доклад проф. И.М. Андреева» [22, № 13, с. 31], «Святейший патриарх Тихон и судьба русской православной церкви» [22, № 6, с. 13] и др. И.М. был уже известен как критик большевизма, декларации 16(29) июля 1927 года митрополита Сергия и официальной Русской православной церкви московского патриархата.

Непогрешимость сохранения Истины он признавал только за противниками декларации в лице Русской Православной Церкви за Рубежом (РПЦЗ) во главе с митрополитом Анастасием (Грибановским) и т.н. Катакомбной церкви на территории СССР. Что же касается официальной Русской православной церкви московского патриархата, то ее из-за сотрудничества с безбожной властью коммунистов он находил безблагодатной и догматически ущербной. Характерна в этом плане его статья 1948 года «Благодатна ли советская церковь?»

«Церковь, находящаяся в идеальном отношении с государством богоборческого самовластья, – пишет он здесь, – ставящего своей задачей антихристово дело; церковь, отрекшаяся от Столпа и утверждения Христовой правды исповедничества и мученичества и зовущая нас на “подвиг” человекоугодничества и кощунственно организованной лжи; церковь, именующая вождя мировых антихристианских сил – Сталина “избранником Господним”, – безусловно, встала на тот страшный путь сотрудничества с антихристом, который ведет ее к превращению из церкви христо-

Общество

Общество. Среда. Развитие ¹ 3’2019

вой в сборище сатанинское. Это приводит нас в ужас, и мы, православные русские люди, не предрешая окончательного суда над советской церковью, суда, который по произволению Святого духа вынесет в свое время, Русский православный Собор, должны ясно и определенно сказать: от какого- то ни было общения с советской церковью мы отказываемся, ибо сомневаемся в ее благодати» [21, № 2, с. 8].

Все это не могло не импонировать правоконсервативной части русской эмиграции в США и представителям окормлявшей ее Русской Зарубежной церкви. Не стоит поэтому удивляться, что никогда, скорее всего, лично не знавший до этого И.М., владыка Виталий, как свидетельствует З.В. Трифу-нович, «называл его своим дорогим другом и по приезде в Америку, принял его и направил в Свято-Троицкий монастырь на преподавательскую, издательскую и медицинскую деятельность» [24, с. 222]. Конечно же, И.М. был своим человеком в кругу этих людей, свидетельством чего может служить то, что уже в 1950 году, т.е., спустя всего несколько месяцев после прибытия в США, он вошел в руководство «Антикоммунистического центра» [22, № 8, с. 12] и представлял русскую эмиграцию в «Антикоммунистическом параде лояльности» в Нью-Йорке [22, № 9, с. 14].

Более 20 лет И.М. преподавал в Свято-Троицкой семинарии нравственное богословие, апологетику, историю церкви, психологию, логику и историю русской литературы, снискав на этом поприще безусловное уважение со стороны своих коллег и слушателей. Активное участие принимал он и в издательской деятельности Свято-Троицкого монастыря, был членом епархиального совета Восточно-Американской и Нью-Йоркской епархий, выступал с лекциями и под взятым им после войны псевдонимом «проф. И.М. Андреев» печатался в русскоязычной американской прессе [5, с. 102].

Литературное наследие И.М. значительно (более сотни работ) и кроме статей по истории церкви, литературоведению, богословию, педагогике, психологии и психиатрии включает в себя ряд книг: «Православно-христианская апологетика» (1953), «Краткий обзор истории русской церкви от революции до наших дней» (1981), «Краткий конспект лекций по психологии» (1960) и др. Особый интерес среди них представляют его «Очерки по истории русской литературы 19 столетия» (1968) как интереснейшая попытка литературно-психологического анализа в свете пра- вославия творчества А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, А.С. Хомякова, Ф.М. Достоевского, Владимира Соловьева и Л.Н. Толстого. Обстоятельное изучение и критическая оценка этой стороны творчества И.М. еще впереди.

Безусловно, И.М. был глубоко верующим человеком правоконсервативных взглядов, хотя и не избежал в годы молодости влияния социал-демократических и либеральных идей. «Наше мировоззрение, – отмечал он в предисловии к уже упоминавшейся здесь работе «Очерки по истории русской литературы 19 века», – мировоззрение православного христианина, верного сына Православной Русской Зарубежной Церкви» [1, с. I]. А. Бергсон, Н.О. Лосский и С.А. Алексеев (Аскольдов) – вот, по словам самого И.М., три ступени его философского развития. «Философского, но не религиозного, – отмечал он. – На последнем пути у меня были другие учителя: епископ Феофан Затворник, епископ Игнатий Брянчанинов, Оптинс-кие старцы и приснопамятный о. Иоанн Кронштадтский, а затем – добротолюбие и, вообще, святоотеческая православная литература. С оптинским старцем Нектарием, я был в длительной переписке, а со старцем Досифеем в личном общении. Дважды я имел личное общение с о. Иоанном Кронштадтским. Наученный ими строго-православному духовному методу (если можно так выразиться), я закрепил его незабываемыми впечатлениями от посещения замечательных русских монастырей (Валаам, Соловки, Киево-Печерская Лавра, Саров, Дивеево, Оптина Пустынь и др.). В результате мне стал ясным выбор между охранительным православием о. Иоанна Кронштадтского и «модернизированным» православием Вл. Соловьева и его школы. Не колеблясь, я выбрал первый путь» [1, с. 304].

И.М. был трижды женат. С первой женой – Таисией Робертовной Поль (род. 1898 г.), от которой у него был рано умерший сын Михаил и дочь Татьяна, он расстался в 1928 году в связи с арестом. Со второй, Еленой Михайловной Сосновской, о которой у нас уже шла речь – в 1944 году, в связи с уходом с немцами на Запад [7, с. 116]. Третий раз И.М. женился уже в Америке на вдове своего ученика о. Викторина Михайловича Добронравова, (расстрелян в 1937 году в тюрьме города Боровичи Новгородской области), Анне Константиновне, на руках дочери которой – З.В. Три-фунович (1925–1993) он и доживал свои последние годы после разбойного нападения на него в лифте в Нью-Йорке в 1971 году. Скончался И.М. Андреевский 30 декабря 1976 года, «отойдя, – по словам З.В. Трифу-нович, – от жизни последние пять лет до своей смерти, потеряв память и сознание, а вместе с ними и контакты с друзьями и многочисленными последователями» [24, с. 211]. Похоронили его на православном монастырском кладбище в Джорданвиле.

Жизненный путь И.М., как мы могли убедиться, извилист и требует дальнейшего исследования. Да и в чисто человеческом плане, по отзывам знавших его, И.М. представлял собой, хотя и яркую, но очень нервную, импульсивную и весьма противоречивую личность. Что касается его мировоззренческого облика, то яснее всего он прослеживается на том отрезке жизни И.М., который был связан с его службой у немцев в годы Великой Отечественной войны и преподавательской и литературной деятельностью в США в 1950–1960 годы. Куда сложнее обстоит дело с определением мировоззрения профессора в советские годы его жизни.

Тем не менее, истоки антикоммунизма и охранительного православия И.М. вполне обнаруживаются, как мы могли убедиться, еще в 1920-е годы в его усилиях по организации религиозно-философских кружков и братств среди молодежи, антисоветская направленность которых на почве противостояния политике власти по отношению к церкви, не подлежит сомнению. Конечно же, арест и пребывание в концлагере много поспособствовали укреплению антикоммунистических установок И.М. Андреевского, но формирование их началось, по-нашему мнению, именно в то время.