Архивные документы как источник диалектной информации

пожилые люди. Носители диалекта не осознают или почти не воспринимают особенностей своей речи, особенно на лексическом уровне, считают употребляемые ими слова правильными и точными наименованиями описываемых реалий. Разумеется, эти условия не являются абсолютными. В нашей практике записи текстов на полноценном диалекте осуществлялись от учителей, работников культуры, бывших председателей колхозов и сельсоветов, хорошим знанием родного говора отличалась сельская молодежь, тонкие наблюдения за фунционированием диалектных слов и фразеологизмов проводили приезжие люди, но все же это были скорее исключения, подтверждающие правило.

Поскольку архивы хранят в основном письменные документы (в последнее время все чаще сдаются на хранение также аудио- и видеоматериалы, но они в целом составляют незначительную часть фондов любого архива), то в них, на первый взгляд, трудно обнаружить реальную фиксацию народной речи. Действительно, документы XIX – начала ХХ в. отражают литературный язык, иногда несколько архаизированный, в котором редкими исключениями выглядят фиксации регионально ограниченных лексем и фразем. Это было связано с тем, что официальные документы оформляли специально обученные люди, владеющие нормами канцелярской речи, которые записывали тексты по существующим правилам. Однако ситуация резко изменилась после 1917 г., когда к власти пришли люди, не имеющие высокого уровня владения литературным языком. При составлении документов они легко и естественно включали в них диалектные единицы.

Особенно часто диалектизмы стали попадать в документы в период коллективизации и «ликвидации кулачества как класса» (конец 1920-х – начало 1930-х гг.), когда составлялись в большом количестве протоколы собраний о создании колхозов, отличающиеся записью свободной народной речи, в органы власти подавались заявления и докладные жителей сел, фиксировались акты записи изъятого имущества у выселяемых кулаков и пр. Эти документы оформлялись местными жителями, закончившими в лучшем случае начальную школу, не часто ранее прибегавшими к письму как способу фиксации речи, поэтому в них широко отражаются особенности диалектной речи жителей сёл, станиц, хуторов.

В Государственном архиве Волгоградской области имеется фонд 467, в котором на- ходятся документы, связанные с раскулачиванием, осуществленным в начале 30-х гг. ХХ в. в различных населенных пунктах тогдашнего Ольховского района Камышинского округа Нижне-Волжского края. Дело №20 г содержит документы Горнобалыклейского сельского совета, которые позволяют нам увидеть фонетико-морфологические особенности местного говора и установить его лексические единицы. Конечно, в силу специфики текстов мы не сможем обнаружить в них всей системы реализации говора: в записях отсутствуют глаголы, личные местоимения, наречия, слабо представлены прилагательные, союзы, предлоги, существительные обычно встречаются в форме именительного падежа. Значительное влияние на записывающего оказывает гиперкоррекция: в стремлении записать текст «по-культурному» носитель говора с невысоким уровнем образования постоянно отмечает [о] и [е] в безударной позиции как в орфографически правильных местах, так и на месте [а] и [и] литературного языка. Следовательно, можно говорить о письменных гиперизмах, когда ошибочное написание косвенно отражает наличие аканья и иканья в говоре. Все это затрудняет анализ диалектного материала, не позволяет полностью представить его фонетическую и грамматическую системы. Однако некоторые особенности говора можно восстановить по косвенным данным, выявляя фонетико-морфологическую систему по отмеченным чертам, экстраполируя данные гиперкоррекции на определение той или иной диалектной черты.

Горный Балыклей был основан в середине XVIII в. на берегу реки Балыклейки у места ее впадения в Волгу. Названо поселение было по реке. Гидроним впервые упоминается в форме Болыклея в указе о сторожевой и станичной службе от 16 февраля 1571 г. [1, с. 18], в котором говорится, что одного голову посылают из Казани в Караманский лес, откуда ему до верховий Болыклеи «проезду днища с 3 и меньше»; второй голова из Шацка стоит в Вежках на Дону и ездит до Балыклеи 4 дня [7, с. 12]. Гидроним имеет широкое распространение в местах проживания тюркоязычных народов, реки с таким названием имеются в бассейне Дона, Урала, в Сибири и т. д. Вероятно, первоначальное название реки было, как у притока р. Ашкадар на Урале, Балыклы , что в тюркских языках обозначает «рыбная» [5, с. 57]. Впоследствии финаль была преобразована для удобства произношения, возможно, не без влияния мордовского лей ‘река, ручей’

[8, с. 28], широко представленного в средневолжских гидронимах. Затем к названию был добавлен русский суффикс -к(а) (возможно, уже после образования на реке населенного пункта со сходным названием, чтобы различать два топонима, как это отмечается и в других подобных случаях).

В источниках встречаются названия населенного пункта Балыклей, Болыклей . Известный путешественник и ученый П.С. Паллас отмечал, что в Болыклее находится казачья станица, в которой 100 домов, построена церковь [10, с. 208]. Перепись населения 17 декабря 1926 г. установила, что здесь проживало 4963 человека [18, с. 4].

Село Горный Балыклей находится ныне на берегу Балыклейского залива Волгоградского водохранилища в 76 км на северо-восток от г. Дубовки, является центром сельского поселения, в которое входят также села Караваин-ка, Варькино и хутор Полунино. Сейчас здесь проживает 2800 чел.

Система говора Горного Балыклея подробного описания не получила. Село не включено Л.М. Орловым в какую-либо из групп волжских говоров Волгоградской области [9, с. 91– 93]. По указанному выше архивному делу попытаемся определить фонетическую систему диалекта. В системе вокализма отмечается аканье. «Аканьем в узком смысле этого слова называют неразличение гласных фонем [о] и [а] в безударных слогах» [14, с. 100; ср.: 12, с. 61]. В документах встречаются записи бачё-нок (Л. 2об.) , каржетка (Л. 25). Косвенно отражают аканье письменные гиперизмы бодья (Л. 18), тобуретки (Л. 21).

В горнобалыклейском говоре имеется яканье, оно является ассимилятивно-диссимилятивным [6, с. 50–51], но для определения его типа примеров недостаточно: коля-со (Л. 21), разлятай (Л. 24). Вместе с тем диалект имеет и иканье. «Иканье – тип безударного вокализма, при котором все гласные фонемы, кроме <у>, совпадают в 1-м предударном слоге после мягких согласных в звуке [и]» [13, с. 48]. В документах отмечены записи кизи-ки (Л. 3об., 24), гиперизмы чеблеты (Л. 2об.), желетка (Л. 24об.). Видимо, происходит вытеснение яканья иканьем: «<…> На юг иканье проникает из Москвы» [8, с. 45].

Регулярным явлением диалекта является эпентеза, вставные гласные [4, с. 107]: пошо-но (Л. 16), пашана (Л. 41), пошена (Л. 18), ше-рысть (Л. 41), воелык (Л. 3об.), ражаная мука (Л. 3). Говор характеризуется и противоположным явлением – синкопой, полным выпа- дением редуцированного гласного в соседстве с сонорными согласными [12, с. 69]: сковро-да (Л. 4, 24), навлочка (Л. 25). Видимо, стремление к сингармонизму отражает запись ту-буретка (Л. 4). В области консонантизма отмечены оглушение конечного согласного: куп (Л. 21), ассимиляция по глухости: бескалош (Л. 16). Переход [г] в [к] в иностранном слове можно рассматривать как фонетический дублет [3, с. 10]: каржетка (Л. 25).

Наиболее интересным фонетическим явлением горнобалыклейского говора, не представленным, насколько нам известно, в других диалектах Волгоградской области, является переход [г’] в [д’] и [к’] в [т’]: дейша (Л. 23, 24), катетка кашмировая (Л. 25), гиперизмы платок бакистовый (Л. 25), платья бакистовая (Л. 25). Это явление отмечается в среднерусских говорах к северу и северо-востоку от Москвы [1, с. 75], что позволяет сделать предположение о возможном исходном пункте первопоселенцев Горного Ба-лыклея. Как и в других случаях, данный переход отмечается «в таких морфемах, которые не проверяются другими словоформами» [12, с. 45]. Переход мягких заднеязычных в переднеязычные заставляет предположить, что в диалекте встречается взрывной [г], поскольку южнорусский фрикативный [γ] переходит в [й]: йерой , йерманийа [16, с. 74].

Редким явлением для диалектного консонантизма является переход [ц] (видимо, [ц’]) в [т’]: два тветка (Л. 24). Обычно диалектологи отмечают переход [ч’] в [т’]: [т’и]стить, [т’е]ловек [14, с. 52–53]. Видимо, перед нами лексикализованное явление, оно отмечено также в донских говорах: тьвет, тьветик [17, с. 602], где более регулярным является переход [ц] в [с]: свет, светастый, светной, светок, светочек (Там же, с. 533–534).

Морфологически говор не выделяется среди других южнорусских. В нем отмечен переход среднего рода в женский: одеялка детская (Л. 18), зеркало старая (Л. 18), платья баки-стовая (Л. 25), характерный для существительных с безударным окончанием [12, с. 76].

Поскольку документы отражают акты описи вещей при изъятии имущества у кулаков, в них многие существительные записаны в форме родительного падежа множественного числа. Регулярным является окончание -ов, которое встречается повсеместно в 1-м и 2-м склонениях (Там же, с. 101) и отмечено во многих говорах южного наречия [16, с. 114]: вален-ков (Л. 10), кадушков (Л. 11об.), тобуретков (Л. 18), сковрадов (Л. 24), вазов (Л. 25). От- мечены формы тыквей (Л. 2об., 21), курей (Л. 11об., 23), которые также повсюду распространены в народной речи юга России, например, в тамбовских говорах [12, с. 102], а последняя форма является устойчивой в русском просторечье. В женский род перешло слово фрукт: фрукта сушёная (Л. 3об.), эта форма отмечена также в донских говорах, где она употребляется в собирательном значении [17, с. 621].

Вероятно, в говоре имеется два окончания творительного падежа: регулярное - ами , которое в источнике не отражено, и - ими для слов с безударным окончанием [13, с. 94] или с ударением на основе [16, с. 115]: калошими (Л. 16). В говоре множественное число от слова бочонок образуется так же, как и от названий детенышей, – бочаты (Л. 2об., 24), при этом отмечается окончание - ы , как и в рязанских и некоторых других говорах [14, с. 143].

В силу особенностей источника среди лексем, зафиксированных в Горном Ба-лыклее, отмечаются прежде всего названия предметов крестьянского обихода. При этом они отражают «этнографические различия и разнообразие природных условий, в которых складывалась жизнь русского народа» [15, с. 222]. Так, среди изъятого имущества значится мёд арбузный (Л. 2). Эта южнорусская реалия обозначает густую тягучую сладкую жидкость, приготовляемую из уваренного арбузного сока [17, с. 317]. Извлекаемые при этом арбузные семена называются семечки медовые (Л. 3об.), как видим, их тоже изымали у кулаков. Особенности местной природы отражают названия сорта груш дули (Л. 24), дулички (Л. 25), широко распространённого на юге (Там же, с. 154).

В народной речи «детализованы названия для предметов, имеющих или имевших в прошлом определенное хозяйственное значение» [6, с. 129]. Жители Горного Балыклея различают ражаную муку и размол (Л. 3). В донских говорах употребляются диалектизмы размолка и размольная мука , являющиеся энантиосе-мантическими единицами, поскольку обозначают муку как высшего качества, мелкого помола, так и грубого помола [17, с. 503].

Среди зафиксированных в источнике слов отмечается немало названий предметов одежды, которые чаще всего изымались. Не все из диалектных слов можно легко дефиниро-вать. Широко распространено на юге название женского плюшевого полупальто полусак (Л. 24, 25). Понятным является широко известное название одежды без рукавов и ворот- ника, надеваемой под верхнюю одежду – поддёвка (Л. 24). Сложнее определить вид одежды, представленный словообразовательными дублетами [3, с. 10]: разлятай (Л. 24), разлетайка (Л. 24), разлетаевка (Л. 24), внутренняя форма слова подсказывает, что речь идёт о женской одежде свободного покроя (ср.: [2, с. 1070]). Еще труднее определить, как выглядят каржетка (Л. 25) и катетка (Л. 25). Первое слово возникло, видимо, от литературного горжетка ‘полоса меха или шкурка, носимая в качестве воротника, плотно облегающая шею’ (Там же, с. 220), а второе, вероятно, восходит к кокетка ‘верхняя отрезная часть одежды, к которой пришивается остальная часть’ (Там же, с. 438).

Из обуви в актах записаны чеблеты (Л. 2об.) ‘полусапожки на резинках с петлями по бокам’ [17, с. 678]. Головным женским убором является касинка (Л. 25, 39об.) с диалектным суффиксом на месте литературного - ынка .

Предметами домашнего обихода являются черепушка (Л. 4), хлебельная ча шка (Л. 25), утиральник (Л. 18), обой (Л. 25). В крестьянском быту используется слово седелка (Л. 4), ср. донское седёлка [17, с. 538]. Какое-то строение обозначается словом каменка (Л. 21), ср. аналогичное донское многозначное слово (Там же, с. 234). Северновеликорусской лексемой является зыбка (Л. 2об.), которой на юге соответствует люлька [11], однако в донских говорах также используется первое слово [17, с. 212–213], тогда как второе имеет здесь значение ‘коляска у мотоцикла’ (Там же, с. 306).

Итак, благодаря изучению архивных материалов можно восстановить диалектную систему с. Горный Балыклей, существующую в 30-е гг. ХХ в. Мы видим, что этот говор сохранил некоторые северновеликорусские черты ([г] взрывное, переход [г’] в [д’], [к’] в [т’]), однако в целом он не выделяется среди южнорусского наречия, имея близкую морфологическую систему и сходный лексический состав с соседними говорами.