Диспут как метод обучения студентов Киево-Могилянской коллегии (конец XVII - начало XVIII в.): историко-дидактический анализ

Объективное рассмотрение факта появления, универсализации и распространения дискуссионных форм обучения невозможно не только вне связи с процессом формирования и развития российской системы образования, но и вне контекста целого ряда исторических событий. Причем событий настолько хронологически плотных и мультипликативно значимых, что отголоски их последствий для истории отечественной педагогики сохраняли свою актуальность вплоть до начала XX в. Как свидетельство – обширнейший корпус исследований по данной тематике, сформировавшийся в результате острейшей полемики между приверженцами западноевропейских образовательных традиций и сторонниками развития автохтонных принципов в системе народного просвещения.

Первой исторически значимой датой в ряду указанных событий, бесспорно, является 6 мая 1686 г., когда был подписан Львовский договор о «вечном мире» между Речью Посполитой и Русским царством. По этому договору польский король Ян III Собеский отказывался от своих притязаний на Киев и части территорий Правобережной Малороссии, а чуть позже и Константинопольский патриарх Дионисий изъявил полное согласие на отказ от своего ставропигиального права на Киевскую митрополию в пользу Московского патриарха, о чем уведомил в соответствующих грамотах, отправленных им 9 мая 1686 г. на имя Московских государей Иоанна и Петра, а также Московскому патриарху Иоакиму. При этом единственным условием, которое выставлял патриарх Дионисий, было то, чтобы Киевский митрополит, переходивший в подчинение Московскому патриарху, в литургии поминал: «во первыхъ, имя святѣйшаго патрiарха Все-ленскаго, яко верховнаговсѣх правителя и вся-каго блага виновника, а потомъ имя патрiарха Московскаго, яко старца своего» [10, с. 150]. Таким образом, Московский патриарх Иоаким, считавший Киевскую митрополию пораженной «латинским суемудрием», обретал полное право обустройства в ней дел в соответствии с твердыми правилами истинной православной веры. В этом его поддерживал и Иерусалимский патриарх Досифей, который признавал Киевскую митрополию «правдивою и истинною, но по прежнему видѣл въ ней отступленiе отъ праотеческихъ уставовъ» [Там же]. При этом оба сходились на том, что виной всему была Киево-Могилянская коллегия, откуда исходили «всѣ книги кiевскiя но-вомудрыя», а также же занимавшая «своихъ воспитанниковъ диспутацiями, спорами, которые развивали въ нихъ нетерпимость къ латинскому мiру и знакомили ихъ съ этимъ мiром, прiучая равнодушно смотрѣть на уклоненiе отъ православiя и на заимствованiя отъ лати-нянъ» [6, с.128].

Действительно, диспут в двух старших классах – философском и богословском – Киево-Могилянской коллегии с 40-х гг. XVII в. до 70-х гг. XVIII в. являлся основным методом обучения. С этой целью наставниками коллегии была освоена и активно применялась специализированная номинативно-объяснительная система учебных диспутов, которая была разработана еще в XVI в. орденом иезуитов для своих учебных заведений и состояла из:

емой темы дефиниций или богословских понятий;

• в)    ежемесячных диспутов (menstruae), проводившихся с целью совершенствования дискуссионных навыков студентов в pro-et-contra-высказываниях с одновременной проверкой уровня их осмысления и понимания основных и сопутствующих дефиниций и богословских понятий;

• г)    итоговых диспутов (finales), которыми заканчивалось изучение тематического раздела (в философском классе, например, таким разделом была доказательная логика, а в классе богословия – один из богословских трактатов).

Цель – не только проверка качества номинативных знаний студента по изученной теме, но и оценка уровня его эрудиции и аргументационной обоснованности утверждений, а также уверенности в отстаиваемой им позиции и способности к отвлеченно логическим умозаключениям. При проведении этих диспутов присутствовали, как правило, префект (профессор богословия), ректор коллегии и киевский митрополит.

Кроме учебных диспутов, в Киево-Моги-лянской коллегии ежегодно проводились публичные студенческие диспуты, приуроченные к определенным датам. Начинались они в декабре с рождественских диспутаций, затем следовали публичные диспуты, приуроченные ко дню поминовения митрополита Петра Могилы – основателя Киево-Могилянской коллегии. Впрочем, с 1690 г., т.е. после проведения Московского собора, на котором была осуждена «хлебопоклонная ересь» и преданы анафеме богословские труды Сильвестра Медведева, Семиона Полоцкого и Петра Могилы, проведение диспутов в день поминовения основателя Киево-Могилянской коллегии было приостановлено вплоть до начала 1700-х гг., когда они вновь вошли в презентативную практику Киево-Могилянской коллегии, но уже будучи приуроченными к новогодним празднествам. Кстати, именно содержательная часть публичных студенческих диспутов продолжительное время оставалась беспокойным местом для Московских патриархов, а затем и для Святейшего Синода, который 28 августа 1721 г. особым рескриптом обязал ректора и префекта заранее предоставлять на рассмотрение и утверждение все отпечатанные в типографии Киево-Могилянской коллегии тезисы (или конклюзии) публичных студенческих диспутов, «дабы когда въ таковыхъ конклюзiяхъ благочестiю нашему не было издано что противное» (цит. по: [3, с. 267]).

Без студенческих публичных диспутов не обходились и дни храмовых праздников. С наибольшей торжественностью отмечалось Богоявление – великий двунадесятый и храмовый праздник Киевского братского монастыря, при котором в конце XVI в. была открыта братская школа, считавшаяся предтечей Киево-Могилянской коллегии. Поэтому после литургии следовало обязательное выступление учителя риторики с “Oratio defaudibus literarum”, где говорилось о тех высотах в обучении философским и богословским наукам, которых достигали студенты в стенах коллегии, и «возносилась похвала всѣм меценатамъ Академiи какъ умершимъ, такъ и живымъ» (цит. по: [3, с. 325]), а далее, как подтверждение, следовали студенческие диспуты. Публичные диспуты проводились также перед летними вакациями и при посещении Киево-Могилянской коллегии знатными персонами, такими как малороссийские гетманы или же представители царствующей фамилии.

Определенное представление о структуре и методике проведения учебного диспута мы можем составить на основе многочисленных фрагментов трактата “Index cooper-ationum cum defendentibus et cum oppugnanti-bus”, представленных в исследованиях, посвященных истории Киевской духовной академии, и у таких авторов, как В.И. Аскочен-ский [2], митрополит Макарий (М. Булгаков) [7], Д.К. Вишневский [3] и др. Сопоставительный анализ этих фрагментов позволяет нам утверждать то, что проведение всех учебных диспутов осуществлялось по единой универсальной схеме.

• 1.    Перед проведением учебного диспута профессор, читавший курс философии или богословия, составлял список тезисов, которые подлежали к обсуждению во время дис-путации, причем количество тезисов варьировалось в сторону увеличения. Для раздела доказательной логики, например, в диспутах ini-tialis предлагалось к рассмотрению четыре тезиса, в диспутах sabbativae – шесть (впрочем, в некоторых случаях для этих двух диспутов студентам разрешалось самим составлять тезисы), в диспутах menstruae – восемь и в диспутах finales – двенадцать, в богословских же диспутах finales количество тезисов могло достигать двадцати и более.

• 2.    Студенты разбивались на группы по четыре человека, из которых один по выбо-

• ру профессора назначался дефендентом (от лат. de-fendo – «защищать, оборонять»), или пропонентом, а трое других выступали в качестве оппугнантов (от лат. oppugno – «нападать, возражать»), или оппонентов. При проведении диспутов initialis студенты сами определялись, кто из них будет выступать в качестве дефендента. Как правило, это делалось с помощью жребия.

• 3.    Дефендент называл главную тему предстоящего диспута и кратко объяснял содержание диспутационных тезисов (иногда это делал профессор богословия).

• 4.    Дефендент произносил первый диспута-ционный тезис, который был представлен вопросом и ответом на него, состоящим из одного или нескольких утверждений (conclusio-nes), и приводил доказательства этих утверждений. Если это был богословский диспут, то положения доказывались ссылками на Святое Писание, цитатами из святоотеческих трудов и высказываниями по данному вопросу ученых-богословов. Далее следовало опровержение от одного из оппугнантов, который также, опираясь в своей аргументации на труды Отцов Церкви и трактаты ученых-богословов, а при возможности и на Святое Писание, ставил под сомнение правоту приведенных дефендентом доказательств. На что следовало не менее аргументированное опровержение со стороны дефендента. Далее к спору подключался следующий оппонент. Так продолжалось до тех пор, пока одна из сторон не могла привести аргументированного pro- или contra-высказывания. После этого на диспутирование выносился следующий тезис. По усмотрению профессора при большом количестве диспу-тационных тезисов роли студентов могли меняться.

• 5.    По окончании диспута происходил разбор дефиниционных и логических ошибок, этических оплошностей, выделялись и обсуждались лучшие высказывания (probabili-or sententia), а на следующем занятии проводился обязательный фронтальный опрос студентов, не принимавших непосредственного участия в учебном диспуте. При этом задавались такие вопросы: «Кто какiе аргументы говорилъ, какой кто положилъ имянный фундаментъ своей оппугны, какъ солвовано отъ дефендента или его учителя всякой аргу-ментъ, что позволено, и что не доказано, какая солюцiя въ дистинкцiи последовала, какая оной дистинкцiи экспликацiя и какимъ именно документомъ себе господа дефенденты за-

• щищаютъ» [2, с. 166]. Иными словами, в ходе фронтального опроса студентов через вопрос – ответ шел повторный разбор прошедшего учебного диспута как в части процедуры его проведения, так и в части его содержания.

Полный курс обучения в Киево-Могилян-ской коллегии заканчивался рассудительным диспутом, в котором в качестве оппонентов выступали уже сами учителя. Испытание признавалось пройденным, если студент по итогам рассудительного диспута получал оценку «похвально» или «весьма похвально».

Таким образом, каждый студент, не относившийся к категории тех, кто «прилежности въ ученiи никакой не показалъ» (здесь следует отметить тот факт, что в Киево-Могилянской коллегии отчисления студентов были крайне редки и производились, как правило, по морально-этическим основаниям), за время прохождения полного курса обучения принимал участие как минимум в трехстах восьмидесяти учебных диспутах. Что, безусловно, обеспечивало поступательность процесса освоения и совершенствования в мастерстве владения «мечом веры и разума». Именно так – gladius fidei et intellectus – именовалось искусство ведения состязательного спора у богословов-схоластов. Та же семантика битвы, воинской атрибутики была свойственна и православной традиции: «Вложи словеса своя яко стрѣлы въ усто твое, имиже стрѣлами, из-бравъ отъ писанiй, многiя бляди суесловецъ и дерзость поражай, ихже овыя, близбранными оружiи отъ языка побѣждая, ОСТНОМЪ прободай и МЕЧЕМЪ посяцай, овыя же, издалеча пострѣляя СТРѢЛАМИ, сущими отъ чернила» [8, с. 18].

Поэтому не случайны и те сентенции-напутствия, которыми заканчивалось большинство учебных богословских трактатов, составленных наставниками Киево-Могилянской коллегии. В них выражалась одна, но наиболее значимая наставническая идея о том, что, только пройдя через все диспутационные тернии и закалясь в словесных битвах, выпускники коллегии обретают готовность и заслуживают право «сражаться под предвадитель-ствомъ самого Бога, и на пользу Православной Церкви, съ Римлянами, Лютеранами и Кальвинистами» [7, с. 71].

Однако, как ранее было отмечено, Московский патриарх имел диаметрально противоположное мнение о приверженности выпускников Киево-Могилянской коллегии к праотеческим устоям православной веры. Последова- тельный и непримиримый противник любых проявлений польско-католического прозелитизма, патриарх Иоаким, в свое время настоявший на том, чтобы обучение юного Петра было препоручено дьяку Никите Зотову, а не «наставнику учительному царских чад» и неоднократно уличенному в «латинствующем суемудрии» иеромонаху Симеону Полоцкому, рассматривал Киево-Могилянскую коллегию как временно терпимое зло греко-католической (униатской) пропаганды на югозападной окраине Московской патриархии.

На это у Московского патриарха имелись определенные основания. Так, в 1689 г. Малороссийский собор, в котором помимо иерархов Киевской митрополии принимали участие и представители Киево-Могилянской коллегии (ректор Феодосий Гугуревич и префект Иосаф Краковский), памятуя о том, что «во свя-томъ крещенiи российскiя земли посѣти насъ востокъ, а не западъ» [1, с. 289], подтвердил приверженность малороссийского духовенства канонам православной церкви «во всемъ согласишася съ восточною святою Церковiю и святѣйшими четырми патрiархы» [8, с. 145]. О чем Киевский митрополит Гедеон незамедлительно уведомил Московского патриарха в послании от 9 сентября 1689 г., не преминув отметить в заключительной части: «Сицевое убо исповѣданiе, якоже во всѣхъ членахъ святыя православныя вѣры, такожде и въ преизряднейшей тайнѣ святыя евхаристiи отъ совѣсти нашея извѣщающе, якоже всей церкви православной, сице и вашему святѣйшему къ раз-сужденiю подаемъ архiпастырству, его же ар-хiераршескому благословенiю и премилосердой отеческой милости со всякимъ нашимъ послушническимъ повиновенiемъ всесмиренно себе вручаемъ» [1, с. 290].

Тем не менее ни в 1689 г., ни осенью 1690 г., уже после решения Московского собора о предании анафеме последователей «хлебопоклонной ереси», ни в последующие годы (спустя более трети века, в 1726 г. Святейший Синод вынужден был разбирать дело «О несогласiи Малороссiйской Церкви съ Великорусской въ вопросѣ объ евхаристиче-скомъ пресуществленiи»; причем одним из основных фигурантов этого разбирательства был префект Иосиф Волчанский) содержательных изменений в философском и богословском курсах, преподаваемых в Киево-Могилянской коллегии, не произошло. Киевские богословы по-прежнему продолжали следовать в русле традиций католической теоло- гии, формально-логические основания которой были заложены еще Фомой Аквинским в “Summa Theologiae” и в дальнейшем развиты в трудах экзегетов-католиков, в том числе в богословских трактатах-комментариях к “Summa Theologiae” Бартоломе де Медины, Габриэля Васкеса, Григория Валенского, Франсиско Суареса, Корнелия а Лапиде и др. Именно на труды этих экзегетов-католиков опирались профессора Киево-Могилянской коллегии при составлении курса богословия, особенно в части, касающейся “De processione Spiritus Sanc-ti” (Об исхождении святого духа), “De concep-tu virginale” (О непорочном зачатии) и “De sac-ramentis ecclesiae” (О таинствах церкви), тем самым изначально закладывая в содержание богословского курса концептуальные противоречия с канонами православной церкви.

Последнее, несомненно, послужило одной из причин для появления уже в царской грамоте от 1682 г. «О даровании привилегий Московской академии» пункта, утверждавшего необходимость проведения испытаний в твердости веры для выходцев из «Литовскiя страны и изъ Малые Россiи», потому как «прежде таковiи являются якобы совершенно благочестивые, и по благочестiи ревнители крѣпкiе, а потомъ, егда увѣрятся быти благочестивыми, тогда по малу развратная словеса вѣрѣ нашей всѣвати, и оныя непорочную цѣлость тер-зати начинаютъ» [5, с. 407], а несколько позже, в феврале 1690 г., стало основанием для принудительной высылки большинства выучеников Киево-Могилянской коллегии из Москвы. Да и в жалованной грамоте от 11 января 1694 г., подписанной Московскими государями, подтверждавшей корпоративные права и свободы, а также определявшей размер казенного жалования ректору, префекту и учителям Киево-Могилянской коллегии, содержалось непременное требование: «А наипаче остерегая того накрѣпко, чтобъ ученiе было благочестивое христiанское, восточнаго исповѣданiя. А отступниковъ, и противниковъ вѣрѣ Нашей Грекоросiйской такъже и еретиковъ, въ помянутые школы недопускать, и прелесть против-наго исповѣданiя, и еретическiя обученiя, вес-ма отсѣкать и искорѣнять» [9, с. 321].

Таким образом, вплоть до 1701 г., т.е. до начала петровской образовательной реформы, отношение верховной власти Московского государства (что светской, что духовной) к Киево-Могилянской коллегии задавалось двойственной позицией. С одной стороны, позиционирование Москвы как третье- го Рима предполагало последовательное дезавуирование и искоренение каких-либо проявлений инославного прозелитизма в границах Московской патриархии, с другой – стояли сугубо прагматические интересы государственной целесообразности.

В рассматриваемую эпоху высокий уровень образования и образованности не столько соотносился с понятием системности (это произойдет несколько позднее – во второй половине XVIII в.), сколько определялся ранжированной по времени и значимости совокупностью событийных явлений – открытием типографской школы, а затем Заиконоспасско-го училища, учреждением математической и навигацкой школ в Москве, а позже Морской академии в Санкт-Петербурге (и так вплоть до создания Московского университета). В этом ряду находилась и Киево-Могилянская коллегия, но не по факту учреждения, а по результату обретения.

Созданная по образцу иезуитских коллегий, имевшая уже свою непростую историю, а также традиции, пусть и сформированные под продолжительным воздействием польско-католического прозелитизма, Киево-Могилянская коллегия до начала 1700-х гг. оставалась единственным эффективным воплощением западной модели образования в границах Московского царства. Что и предопределило в конечном итоге проведение в отношении ее консолидированной политики обсервативного оптимума, направленной со стороны духовной власти на ограничение распространения и постоянную цензуру «са-мотворства» и «новомудростей», преподаваемых в стенах Киево-Могилянской коллегии, при одновременных царственных декларациях благостных ожиданий от учебной деятельности коллегии, «въ которомъ дѣлѣ, мо-жетъ всегда, вящее расти примноженiе хвалы Божiей, а Намъ Великимъ Государемъ Нашему Царскому Величеству, всенародная слава» [9, с. 319–320].

Наряду со «скудостью щедрот», выделяемых из государевой казны и безучастным отношением духовной власти к «сиротству» Киево-Могилянской коллегии, что традиционно отмечалось в отечественной историографии, еще одним следствием проводимой политики являлось то, что система учебных диспутов, так и не выйдя за социокультурные и образовательные границы малороссийского ло-калитета, тем не менее долгие годы оставалась своеобразной визитной карточкой Киево-

Могилянской коллегии. Дело в том, что данная система, основанная на примате католической казуальности, последовательно развиваемой в противопоставлении догмы и скепсиса, была, пожалуй, самым совершенным понятийно-дефиниционным проектом, когда-либо адаптированным к учебному процессу. Однако именно совершенство не только обусловило привлекательность системы учебных диспутов как наиболее эффективного метода обучения, но и определило границы ее распространения.

Будучи порождением схоластической эписистемы, где богословствующий разум в своем противительном самоутверждении стремился к абсолютизированной парадигматике неявных и неизрекаемых истин, учебные диспуты унаследовали свойственную только этой эписистеме напряженно скрупулизиро-ванную семантику. Когда каждая дефиниция в своем ранжировании подвергалась публичному верификационному исследованию, а сокровенность приобщения к божественному разбивалась на «молекулы» номинаций, смысловое наполнение которых выверялось и оттачивалось многими поколениями экзегетов-католиков. Что в конечном итоге привело к созданию специфического, свойственного лишь схоластической латыни терминологического аппарата.

Поэтому попытки внесения каких-либо смыслоформирующих изменений в содержательное наполнение учебных диспутов могли привести только к разрушению формальнологических оснований и превращению их жестко парадигматизированной структуры в бессвязный набор взаимно противоречивых постулатов. Более того, в традициях православной экзегетики подобный опыт отсутствовал, впрочем, как не было и «православныхъ сим-волическихъ книгъ», в которых могли быть представлены точные определения «самой природы Православiя» [4]. Эпизодические же устремления по созданию оснований для его формирования (в частности, Иерусалимский патриарх Досифей предпринимал неоднократные попытки по розыску и систематизации богословских трудов православных экзегетов) так и не принесли сколько-нибудь значимых результатов.

Таким образом, цельное, без купюр существование системы учебных диспутов как метода обучения было возможным в границах Московского государства лишь в рамочном локалитете, демаркирующем противосто- яние двух эписистем – Slavia Latinica и Slavia Orthodoxa, каковым и являлись закрепленные за Москвой по Львовскому договору малороссийские территории, где узловым центром социокультурного развития была Киево-Могилянская коллегия. Однако, занимая с начала 1700-х гг. должности «учительных наставников» в Московской славяно-греко-латинской академии, киевские богословы в «деле учительном» непреложно следовали тем традициям, что были заложены еще первооснователями Заиконоспасского училища – братьями Лихудами.

Что же касается самой Киево-Могилянской коллегии, то проблемы проведения учебных диспутов в ней возникли с 50-х годов XVIII в., когда стала проявляться и постепенно усиливаться, несмотря на гневные реляции Киевского митрополита, тенденция самоустранения студентов от участия в учебных диспутах, предпочитавших получать дисциплинарные взыскания, а не заниматься делом, «установ-леннымъ ради ихъ самихъ пользы» [2, с. 166]. Окончательный отказ от учебных диспутов в Киево-Могилянской коллегии состоялся в конце 60-х – начале 70-х гг. XVIII в. Что было вызвано замещением формально-логического подхода в обучении богословию, а соответственно, и философии, рассматриваемой в то время как ancilla theologiae, на историкорелигиозный подход, который был разработан еще Феофаном Прокоповичем и развит наставниками Московской славяно-греко-латинской академии.