Генри Филдинг в ранней прозе С. Беккета: к вопросу о созвучиях

Для многих писателей-модернистов особое значение имело XVIII столетие. Среди авторов, которым был близок дух эпохи Просвещения, нередко называют Сэмюэля Беккета. На протяжении всего творчества С. Беккет был внимателен к наследию просветителей и особо выделял британских писателей Д. Свифта, Г. Фильдинга, Т. Смолетта, Д. Босуэлла, С. Джонсона и Л. Стерна, храня в библиотеке издания их произведений. У Беккета сложилось своеобразное отношение и собственное видение творческих индивидуальностей названных романистов и мыслителей.

Беккетоведы Д. Флетчер, Д. Пилллинг, и Ф. Н. Смит особенно подчеркивают тот факт, что автор наиболее активно проявлял интерес к наследию XVIII века на раннем этапе своего писательского пути, когда его личная оригинальная эстетическая позиция только формировалась. В 1930-е годы наряду с влиянием итальянской линии, представленной Данте, Бруно и Вико, и модернистов (Пруст и Джойс), творчество ан-

глийских писателей-просветителей имело не менее существенное значение. Внимание Беккета к этой литературной традиции выразилось, прежде всего, в напряженном чтении и комментировании прозы. Отзвуком беккетовского увлечения XVIII веком воспринимаются аллюзии, достаточно часто встречающиеся в ранней прозе писателя. Как убедительно показывает Ф. Н. Смит, момент чтения Беккетом прозы XVIII века совпал с процессом создания его ранних романов «Мечты о женщинах, красивых и средних» (1932), «Больше замахов, чем ударов» (1934) и «Мэрфи» (1936).

В ряду первых произведений писателя центральным является роман в новеллах «Больше замахов, чем ударов», над которым Беккет работал с 1932 по 1934 гг. Главным героем романа стал дублинец Бе-лаква Шуа, увлеченный странствиями по окрестностям города и историческим областям Ирландии, а также постижением миров «Божественной комедии».

Генри Филдинг (1707–1754) – один из авторов, чье творчество привлекало внимание Беккета в период работы над «Больше замахов, чем ударов». Кроме «Тома Джонса Найденыша» писатель читал и «Историю жизни покойного Джонатана Уайлдла», «Историю приключений Джозефа Эндрюса и его друга Абраама Адамса», а также «Дневник путешествия в Лиссабон» Филдинга. Первые два – это дебютные романы, написанные в 1742‒1743 годах, занимающие «достаточно важное место в творческой биографии» Филдинга как произведения, в которых автор впервые проявил свое новаторство в жанре романа в английской литературе. «Дневник путешествия в Лиссабон» создавался в последние дни жизни писателя и явился своеобразным итогом творчества Филдинга.

Однако в творческой биографии Филдинга есть и чуть более раннее произведение, работая над которым, он только начинал свой путь прозаика после отстранения от драматургии в 1737 году. Это «Путешествие в загробный мир и прочего», чья судьба довольно причудлива: повесть занимает особое место, примыкая к предшествующему, более раннему, драматургическому творчеству Филдинга и, вместе с тем, являясь органически связанной с романами 1741‒1742 годов. Повесть воспринимается как своего рода начало жанровых поисков Филдинга в прозе, как первое прозаическое произведение, в котором «проявилась индивидуальность Филдинга – писателя и мыслителя» эпохи Просвещения [Соколянский 1975: 60].

В беккетоведении нет точного ответа, читал ли Беккет филдингов-ское «Путешествие в загробный мир». В монографии «Беккетовский XVIII век» Ф. М. Смит не включает это произведение в круг чтения

Сэмюэла Беккета. Однако в сопоставлении «Путешествия» и «Больше замахов» нам представляются возможными созвучия в художественных исканиях писателей в начальный период их творчества. Попытаемся понять, какие параллели возможны в творческих процессах Генри Филдинга, чьи произведения являются вершинными в истории английской литературы XVIII века, и Сэмюэля Беккета, своим творчеством оказавшего влияние на современный литературный процесс и искусство ХХ века в целом.

Общим моментом, сближающим «Путешествие» Филдинга и «Больше замахов» Беккета, является сюжет «странствия по тому свету», восходящий к жанру видения или «хождения по загробному миру», традиции которого складывались в литературе Средневековья. Повествования в жанре видений, «выполняя важную дидактическую функцию … представляли собой увлекательное чтение» о чудесах в «запредельных краях» [Гуревич 1977: 4]. «Божественная комедия» Данте стала одной из вершин в развитии жанра видения; другой «перспективой» в истории этой традиции считаются мифологические сюжеты, эпизоды из Гомера или Вергилия, Цицерона или произведений Лукиана.

Воспринимая традицию «хождения по загробному миру», Филдинг и Беккет по-разному интерпретируют ее в духе эпох, к которым принадлежат, и в соответствии со своими эстетическими ориентирами и художественными концепциями.

В повести Филдинга описывается аллегорическое посещение загробного мира, совершаемое душой писателя, «расставшегося с жизнью» в бренном мире и обретающего покой в вечности Элизиума. Разрабатывая сюжет «путешествия в иной мир», Филдинг ориентировался, прежде всего, на «Правдивую историю» и «Менипп, или Путешествие в загробное царство» Лукиана из Самосаты, который одним из первых сатирически осмыслил «хождения по тому свету». Сочетание дидактического, поучительного и пародийного планов актуализировалось в жанре видения в момент постепенного выхода за рамки монастырской культуры и развития в русле светской традиции. В литературе английского Просвещения «сатирико-нравоучительные» произведения в жанре видения были достаточно распространённым явлением, что свидетельствовало о востребованности духовно-нравственного потенциала традиции и ее гибкости, ведь каждый автор предлагал свою модификацию жанра. Оригинален был и Филдинг, создавая повесть, созвучную своему времени, и следуя образцу, который дал Лукиан. Как просветитель, Филдинг в «Путешествии» утверждал идеал нравственного бытия через отрицание недолжных сторон жизни обще- ства и поведения человека, не соответствующих требованиям разума и чувства. Свой художественный поиск писатель воплотил в аллегорических образах «города Болезней», «дворца Смерти», суда Миноса, преисподней и мира Элизиума, населенных мифологическими, литературными, историческими персонажами, чьи пороки или добродетели отражают современное Филдингу общество.

В девяти главах первой книги от лица «автора» ведется повествование о перипетиях в человеческих судьбах, о разных вариантах «жребиев» на «том свете». Нравственное состояние духов, являющихся зеркальным отражением душ в «мире живых», безапелляционно оценивается писателем и пристально исследуется в ироническом и сатирическом ключе.

В образе «автора путешествия», допущенного в Элизиум, узнаются черты самого Филдинга. С первых минут в «восхитительной апельсиновой роще» происходит встреча «автора» с «дочуркой, потерянной несколько лет назад». Во время «здешнего обычая», «поклонения» героев «своим поэтам», к «автору» подходит «крошечный дух», который «назвался Мальчиком с Пальчик», и эта встреча не может не напомнить о поставленной драматургом с 1731 году пьесе «Трагедия трагедий, или Жизнь и смерть Мальчика-с-Пальчик Великого». Земное писательское прошлое не оставляет «автора»: жизнь художника будто совершает круг в «новых приключениях в Элизиуме». Вхождение образа «автора» в вечное пространство Элизиума становится импульсом, стремительно втягивающим в повествование новые лица. Мифологические и литературные герои, исторические личности, писатели, поэты с древних времен до эпохи Филдинга – «великое множество духов» потоком вливается в рассказ «автора» о встречах и беседах в «апельсиновой роще» [Филдинг 1988: 52, 54]. Внутреннее «родство» между «автором» и обитателями Элизиума подтверждается взаимным «узнаванием» и «признанием», которые происходят «по наитию», присущему всем, кто прибывает с «того света» в «загробный мир». «Автор» и становится тем лицом, который переживает «грезы или видение», «путешествуя в иной мир», и сообщает об «увиденном» уже в своей рукописи.

В десятой главе в широком потоке духов выделяется фигура Юлиана Отступника, о чьих «путешествиях из земного мира в иной» повествуется на протяжении одиннадцати глав. Завершает повесть глава-исповедь Анны Болейн – личности не менее одиозной в истории Англии. Обе исторические фигуры входят в пространство повести как образы скорее провокационные для читателя, так как, лишенные комментариев «автора», поступки обоих разоблачают склонность челове- ческой природы к непостоянству, умение приспосабливаться к обстоятельствам ради собственной выгоды и лицемерие. Лицемерие и лживость, тщательно замаскированные под благочестие, определяют, по мнению творца/«мнимого издателя»/»автора», неизменную сущность человеческой натуры [Филдинг 1988: 29, 36, 40].

И все же, мистифицированная история с «найденными на чердаке листами» и комментарии «мнимого издателя» призваны подчеркнуть не только иронический и порой саркастический взгляд Филдинга на общество, но и убежденность автора в том, что «самое высокое и самое правильное счастье, какое возможно в этом мире, берет свое начало в великодушии и добродетели» [Филдинг 1988: 30].

Варьируя сюжет «хождения по тому свету», С. Беккет ориентируется на «Божественную комедию» Данте и разворачивает «чистилищный» эпизод встречи поэта и Белаквы (4 песнь), чей архетип становится основой для образа главного героя романа. Модернистская модель мира в романе Беккета глубоко субъективна и структурируется вокруг героя, проецирующего себя на внеположенную реальность, а не наоборот. Внутренний мир героя, вмещающий в себя различные пласты культуры, образует бесконечное пространство странствий Белак-вы. Главный герой существует в «настоящем» времени, но оно специфично – и современно Беккету, и неопределенно, и вечно. Вслед за Белаквой в роман входит шлейф воспоминаний о встрече с Данте на подступах к срединному миру и о земной жизни реального дантевского друга Дуччо ди Бонавиа, послужившая фабулой для диалога между поэтом и нерадивым в «срединном мире». « Настоящее» и «прошлое» сопрягаются, наслаиваются друг на друга: сидение героя у памятника Томасу Муру напоминает сидение и ожидание дантевского Белаквы «в тени скалы» в Предчистилище, постижение пространств Дантевских Ада и Рая происходит «из вне», «из настоящего» присутствия в дублинской квартире, но в мысленном диалоге с Беатриче, во время прогулок по улицам и окрестностям Дублина в сознании героя возникают ассоциации с «памятными» местами во Флоренции, лейтмотивом через весь роман проходит желание героя обрести покой в Лимбе в состоянии дорождения. Аллюзивные ряды выстраиваются в романе бесконечно, и источником многомерного восприятия мира является сознание Белаквы.

В этической системе координат художественного мира Беккета «Чистилищем», откуда «взят» дантевский персонаж, оказывается весь окружающий мир, ход которого неизменен, разделение действия и бездействия теряет свое значение; бессмысленны вопросы греховности и добродетели, человеческой устремленности к счастью земному и небесному. Единственное, что может произойти с человеком, – это возвращение в исходную ситуацию, к самому себе. Тень огромного валуна в Предчистилище теперь понимается как укрытие, спасительное пространство, защищающее от внешних вторжений.

Круговое движение между мирами «мертвых и живых», совершаемое душой Юлиана Отступника и душами других грешников, «чтобы дополнительно очиститься», в романе Беккета оборачивается бесконечным движением человечества в сферическом мире-Чистилище, выхода из которого нет. «Грезы, или видения» Белаквы, напротив, рассматриваются как попытка восстановить утраченные смыслы бытия, связи в исторических и культурных эпохах, преодолеть хаос и абсурд мира [Филдинг 1988: 29, 48].

Причастность Г. Филдинга и С. Беккета к средневековой традиции «хождения по загробному миру» свидетельствует о художественных и нравственно-этических связях между эпохой Просвещения и модернизма, исследование которых позволит по-новому осветить вопросы о художественном своеобразии ранней прозы Г. Филдинга, о формировании беккетовской эстетической позиции, а также поможет определить логику взаимоотношения беккетовского текста с литературными и философско-нравственными прецедентами.