Государственная безопасность в Германской империи: изменения в политике от покушений на кайзера Вильгельма I до Первой мировой войны

Policy Changes from the Assassination Attempts on Emperor Wilhelm I to the First World War

Перевод H.B. Ростиславлевой**

Предыстория: появление «безопасности» как политического поля и угрозы безопасности в XIX в.

Уже в Римской империи, при императоре Августе, libertas и securitas стали центральными, взаимодополняемыми понятиями легитимации господства. С другой стороны, республиканцы считали «свободу» и «безопасность» противоположностями. С XII в. власти усиленно стремились снижать риски прежде всего для путешественников. Паломники, ученые и торговцы получали охранные грамоты. Все чаще необходимо было защищать морских путешественников от нападения пиратов. Когда в XII в. в рамках одной торгово-предпринимательской компании (Commenda) произошла дифференциация функций странствующих торговцев и финансистов, то в находящих тогда на подъеме северных итальянских городах (особенно в Венеции и Генуе) возникло страхование морских путешествий. Это позволяло контролировать риски торговли в Средиземном море, особенно перед лицом угрозы пиратов. Однако идея божественного промысла в мироустройстве еще оставалась. Только с появлением институционализированного территориального государства в период раннего Нового времени управление рисками стало задачей и все в большей степени также основой легитимности правления суверена, претендовавшего на формирование будущего в сфере безопасности. В то же время в территориальных государствах раннего Нового времени шел процесс дифференциации внешней и внутренней без- опасности1.

На этой основе государственная власть вплоть до XVIII в. могла последовательно отстаивать свои права на безопасность в борьбе с конкурирующими инстанциями. Однако этот процесс был неравномерным. Кроме того, в период раннего Нового времени не везде еще сложились государственные нации с четко оформленными территориальными границами, как, например, в Священной Римской империи германской нации, которая просуществовала до 1806 г. Таким образом, еще в XVI и XVII вв. режимы личной и территориальной государственной безопасности накладывались друг на друга. Однако в обоих пониманиях безопасность в целом была тесно связана с обеспечением мира и защитой от заговоров (conjuratiae). Кроме того, правители территорий (Territorialherren) сообщали о целом ряде фактов, которые оценивались как «измена» общественной безопасности (securitas publica). И, наоборот, в государствах раннего Нового времени установление безопасности должно было обеспечивать и оправдывать систему господства. В этом смысле термин “Policey” одновременно обозначал как общественный порядок, так и собственно порядок. Однако до Тридцатилетней войны общего понимания безопасности не сложилось. Скорее, доминирующими терминами оставались pax publica и pax civilis. Также власти использовали юстицию для того, чтобы делегитимировать политические преступления и бороться с ними. Однако используемые для этого нормы применялись непоследовательно. Безопасность и порядок при этом находили свое обоснование в прошлом и поэтому должны были быть реконструированы2.

В буржуазном обществе XIX в. обеспечение «спокойствия и порядка» со временем стало основной коллективной потребностью. Стремление к внутренней и экономической стабильности характеризовало политику великих держав после победы над Наполеоном. Долгое время казалось, что монархическое правление, которое было закреплено решениями Венского конгресса (1814 - 1815 гг), отвечало этой цели. Концепция безопасности австрийского министра иностранных дел и государственного канцлера Клеменса фон Меттерниха охватывала как внутреннюю, так и внешнюю политику. В частности, социальные и политические элиты связывали «общественную безопасность» с защитой абсолютизма, частной собственности и сохранением буржуазной системы ценностей.

Начиная с 1819 г. Карлсбадские постановления* использовались в Германском союзе для подавления свободы слова, контроля над университетами, увольнения либеральных профессоров и ужесточения цензуры периодических изданий. Кроме того, появились трансграничное сотрудничество в преследовании оппозиции - особенно в Германском союзе, создание политической полиции и законы, квалифицирующие беспорядки и подрывную деятельность как преступления. В то же время в конце XIX в., в условиях возрастающего участия низших классов в политическом процессе, развитие государства всеобщего благосостояния оказалось необходимым. На этом фоне усиление государственного вмешательства в экономику и общественную жизнь отражало и усиливало ожидания обеспечения безопасности и стабильности. В свою очередь, индивидуальная ответственность за риски все больше обобществлялась. В конце XIX в. происходило постепенное расширение и институциональная дифференциация политики государственной безопасности. Военное право, распространявшееся первоначально только на военнослужащих и гражданских лиц, подданных враждебного государства, было расширено до режима чрезвычайного положения, который должен был оправдать репрессивные меры и против гражданского населения3. Во второй половине XIX в., помимо низших слоев населения, в условиях формирования рабочего движения, его организаций, профсоюзов и партий угрозу монархическому и буржуазному порядку представляли прежде всего анархисты и теракты.

Например, в 1866 г. исключенный из Казанского университета студент впервые попытался совершить покушение на царя Александра II. После ряда других неудачных покушений глава российского государства был убит в марте 1881 г. членом тайной террористической революционной организации «Народная воля» также и потому, что царь после непосредственного нападения, в котором он остался невредимым, проявил заботу о раненых. Все это указывает на то, что Александр II предупредительным отношением намеренно и демонстративно игнорировал опасность, и отражает силу традиционной героико-военной культуры безопасности, основанной на аристократических и военных нормах поведения.

Также министр-президент Пруссии Отто фон Бисмарк, переживший покушение 7 мая 1866 г, был приверженцем традиционных представлений о чести. Точно так же другие политики и монархи демонстративно игнорировали опасность, потому что особые меры защиты не были совместимы с традиционными и до сих пор господствующими представлениями о достоинстве правителя. Более того, процессы в суде или в правительстве и, следовательно, существующий политический и социальный порядок должны были поддерживаться любой ценой4. Однако растущая угроза террористических актов, совершаемых анархистскими движениями с конца 1870-х гг, заставила пересмотреть риски. Этот процесс привел к постепенной профессионализации полиции и росту трансграничного сотрудничества между правительствами в области политики безопасности5.

Кроме того, с середины XIX в. в Центральной Европе ужесточаются исключительные законы, ограничивающие или даже отменяющие гражданские свободы. Уже во времена Германского союза (1815 - 1866 гг.) баварское правительство впервые в 1832 г. ввело осадное положение в Рейнском Пфальце*, чтобы подавить там освободительное движение. Из-за революционных боев в Берлине власти Пруссии в ноябре 1848 г. объявили осадное положение, а генерал Фридрих фон Врангель ввел в Берлине военное положение. Под предлогом обеспечения общественного порядка и безопасности основные права граждан были заранее ограничены, ассоциации распущены, а все гражданские лица разоружены. Наконец, 10 мая 1849 г. прусское правительство издало указ об осадном положении, чтобы подавить революционное движение на всей территории государства. Это было связано с необходимостью утвердить монархический принцип и нивелировать значение представительной системы, которое коренилось в правах палат. Принятая в 1850 г. прусская конституция также оправдывала отмену гражданских свобод «экстренной угрозой общественной безопасности». После этого обе палаты прусского парламента одобрили указ, который был принят как закон 4 июня 1851 г. В 1852 г. специалист в сфере государственного права Лоренц фон Штайн дал научное обоснование чрезвычайного положения, связав государственные законы с особыми предпосылками, ссылаясь на опасность гражданских войн в индустриальных обществах6.

Покушения на кайзера Вильгельма I и его последствия

После двух нападений на кайзера Вильгельма I в мае и июне 1878 г, убийства русского царя Александра II и покушений на других глав государств, таких как английская королева Виктория, произош- ли изменения в культуре безопасности, которые в первую очередь стали результатом изменений в понимании угрозы. С 1870-х гг. попытки покушений со стороны отдельных лиц все чаще заменялись действиями террористических групп. Деперсонализация сопровождалась «технизацией политически мотивированного насилия»7. Изобретение в 1866 г. Альфредом Нобелем динамита позволило в терактах целенаправленно использовать взрывчатые вещества. Комплексные защитные меры заняли место воинской чести и мужественной стойкости. Кроме того, безопасность явно взяла верх над либеральными концепциями невмешательства. Дворяне и консерваторы, а также буржуазные группы в Германской империи были обеспокоены существующим порядком, легитимность которого убийцы и террористы символически ставили под сомнение своими нападениями. Страх элит отразился и в попытках использовать покушения на Вильгельма I и канцлера Отто фон Бисмарка для секьюритизации политики. Прусско-германское правительство увеличило штат полиции в десять раз, а канцлер Бисмарк создал тайную полицию. Во многих других европейских государствах также значительно было усилено центральное руководство силовыми структурами, которые теперь лично охраняли глав государств и ведущих политиков8.

Кроме того, полиция приняла меры против членов оппозиции, которых в Германии называли «внутренними врагами рейха». С этой целью ответственность за два покушения на кайзера была намеренно возложена на социал-демократов, несмотря на явные доказательства того, что преступления совершили анархисты. Против социал-демократов был направлен принятый 21 октября 1878 г. «Исключительный закон против социалистов». К тому же в Германской империи усилились ксенофобия и антисемитизм. «Консервативным поворотом» конца 1870-х гг. были отменены либеральные реформы. Таким образом, политический дискурс переместился от свободы и прогресса к охране и порядку. С наступлением секьюритизации временные и пространственные горизонты ожидания сузились. Не только элиты, но и широкие слои населения стали немедленно требовать безопасности в их среде обитания. Это ожидание продолжало закреплять ведущую компетенцию государства, даже несмотря на то, что в политике все больше проводилось различие между внутренней и внешней безопасностью9.

Под давлением растущей потребности в безопасности также ускорилась интеграция исключительных случаев, таких как осадное положение, гражданские войны и катастрофы, в правовую систему Германского рейха. Конституции Северогерманского союза (1866 г.) и Германской империи (1871 г), опираясь на закон от 4 июня 1851 г, прямо уполномочивали союзного главнокомандующего и, соответственно, кайзера в случае угрозы общественной безопасности объявлять государство в состоянии войны. Согласно статье 68 Конституции Германской империи 16 апреля 1871 г. в случае нарушения юо внутреннего порядка и угрозы государственной безопасности император мог объявить в империи осадное положение. Только в отношении Баварии требовался отдельный указ. Кроме того, император как главнокомандующий вооруженными силами был уполномочен передавать исполнительную власть командующим отдельными военными округами и ограничивать основные права граждан, такие как свобода объединений и собраний. Решение о том, существует ли угроза общественной безопасности, принималось монархом. Таким образом, как отмечали современники, еще до 1914 г. де-факто устанавливалась военная диктатура10.

В условиях чрезвычайного положения власти проводили резкое различие между своими гражданами и «иностранцами». Включение и исключение из сообществ все острее противостояли друг другу. Военно-правовые установления о введении осадного положения должны были оправдать меры, введенные руководством Германской империи с началом Первой мировой войны в 1914 г. В то же время в других воюющих государствах также были установлены режимы чрезвычайного положения и приняты исключительные законы. Они использовались в начале вооруженного конфликта для ограничения гражданских свобод11.

Задолго до начала Первой мировой войны государственные органы Германской империи подчиняли славян-иммигрантов своей политике безопасности. Между 1886 и 1890 гг. усилия по изгнанию всех поляков из страны не увенчались успехом из-за сопротивления аграриев, которые остро нуждались в сезонных рабочих. Однако власти вынудили их зимой вернуться на родину12. С 1907 г. польские рабочие обязаны были регистрироваться отдельно. Подозрение в подрывной деятельности касалось не только восточноевропейских «славян», но особенно с 1910 г. англичан, которых широко обвиняли в подлости, коварстве и холодном расчете. Немецкие националисты и националистическое (volkisch) движение, которое набирало влияние с начала XX в., считали французов «заклятыми врагами». Напротив, пацифисты, которые объединились в «Ассоциацию международного взаимопонимания», основанную в 1911 г, добились незначительного общественного влияния. В целом и до 1914 г. политика против «врагов рейха» была тесно связана с ограничением миграции и укреплением национального единства и этнической однородности. Поэтому государственные институты все чаще вмешивались в экономическое и социальное развитие, не добиваясь при этом, однако, полного контроля13.

С объявлением военного положения 31 июля 1914 г. вступила в силу статья 68 Конституции Германской империи, а значит, косвенно, и прусский закон об осадном положении. В связи с чрезвычайным положением, объявленным кайзером Вильгельмом II, монарх наделил обширными властными полномочиями командующих 62-х военных округов, в том числе правом издавать приказы стали обладать заместители начальников генеральных штабов (Generalkommandos) в 24-х округах армейских корпусов. Исключение представляла только Бавария. Когда командующие округом отправлялись на фронт, они назначали заместителей, которые осуществляли высшую гражданскую власть во имя «общественной безопасности». Для этого они издавали постановления или указы. В своих округах заместители командующих отвечали не только за обращение с военнопленными, но и осуществляли контроль над гражданскими лицами, в отношении которых под предлогом необходимости гарантировать общественную безопасность они могли применить даже задержание “Schutzhaft”. Подобные репрессивные меры использовались не только в отношении гражданского населения вражеских государств, но и противников войны, таких как социал-демократы (например, Карл Либкнехт), анархисты (например, Эрих Мюзам) и пацифисты (например, Карл фон Осецкий). Военное министерство Пруссии* должно было координировать политику безопасности и обеспечивать единообразие действий в 21 военном округе15.

В принципе, заместители военачальников были уполномочены приостанавливать семь основных гарантированных прусской конституцией прав: личную свободу, свободу слова, ассоциаций и собраний, неприкосновенность жилища, право на судебную защиту и запрет исключительного судопроизводство. Организации, которые, по мнению военных, угрожали безопасности Рейха, могли быть запрещены. Кроме того, заместители командующих отвечали за соблюдение закона о чрезвычайном экономическом положении и цензуру. 31 июля 1914 г. в их подчинение была передана и полиция. Иностранцы обязаны были иметь при себе паспорта, а новые удостоверения личности въезжающим в страну больше не выдавались. Это позволяло контролировать мобильность. Кроме того, для всех британцев были введены ночной комендантский час и обязанность ежедневно являться в полицейские участки. Власти также ужесточили контроль в отношении других иностранцев, которые были обязаны регистрироваться, что в принципе применялось и к немцам до 1914 г. Японцы, не покинувшие Германию через Швейцарию, в начале войны были арестованы. Кроме того, на основании «Закона об осадном положении» в рамках «Закона о ведении войны» от 4 августа 1914 г. депутаты Рейхстага уполномочили правительство издавать «законодательные постановления», заменяющие обычные законы, принятые парламентом. Таки образом они практически согласились с существованием «военно-исполнительной власти»16.

Итоги: корни демократии в империи?

В целом политические элиты Германской империи отреагировали широким спектром репрессивных мер прежде всего в связи усилением опасений по поводу безопасности, что значительно увеличило число покушений на Вильгельма II. Просто потому, что они были придуманы, а иногда даже служили предлогом, поэтому страх перед «врагами» глубоко укоренился в национальном эмоциональном сообществе. Их последствия приводили к серьезной правовой дискриминации. Истоки «уголовного права, применяемого к врагам» можно найти еще в XIX в. В это время поиски безопасности вышли за рамки защиты от преступлений и войн и стали включать в себя жизненные риски, такие как старость и болезни, а также обеспечение продовольствием и источниками энергии. В этом процессе расширения и дифференциации «безопасность» как руководящая ценность обещала больше, чем могли гарантировать политические меры. Когда требования безопасности абсолютизировались, то они начинали противоречить буржуазным нормам и «требованиям хорошего общества», таким как свобода и гуманность17.

Что касается более поздних историографических споров о Германской империи, то вряд ли, по крайней мере, как это определяет Хедвиг Рихтер, существуют какие-либо выводы с точки зрения исторической перспективы исследований безопасности для полити- ческой открытости после рубежа веков. Участие граждан в политической жизни увеличилось с 1900 г, о чем свидетельствуют успехи социал-демократов на выборах, подъем женского движения и усиление влияния Рейхстага. Однако интеграция новых социальных и политических групп шла рука об руку с устойчивым исключением «врагов рейха». Их стигматизация даже усилилась, о чем свидетельствует притеснение евреев. Политика репрессий, которая коснулась не только подданных враждебных государств во время Первой мировой войны, но и немецких противников руководства Германской империи, несмотря на приверженность «бургфриден», отнюдь не спонтанно проводилась в жизнь начиная с августа 1914 г. Скорее, она была основана на том факте, что традиционные элиты сохранили ключевые компетенции в политике государственной безопасности и были в состоянии беспрепятственно определять «внутренних врагов», о чем свидетельствуют аресты противников войны и «еврейская перепись» в немецкой армии (1916 г). Эти авторитарные традиции не просто обосновали «особый немецкий путь» (deutschen Sonderweg), но и способствовали в конечном итоге переходу власти к национал-социалистам 30 января 1933 г. Таким образом, поздняя империя не была лабораторией перспективной демократии18.