Интеллектуальная оценка и эмоции в коммуникативной структуре высказывания

Как показывают наблюдения (исследование проводилось на материале «Национального корпуса русского языка» [8]) над функционированием показателей интеллектуальной оценки в составе высказывания в позиции обособленного приложения [5, с. 225–245], для разведения близких по смыслу эмоциональных состояний, вызываемых у субъекта оценкой изменения ситуации, отраженной в пропозиции этого высказывания, в благоприятную либо неблагоприятную сторону [6, с. 45–460], помимо всего прочего в некоторых случаях необходимо включение в толкование эмоции фактора коммуникативного лица. Нужно заметить, что эмоции здесь чаще всего «встроены» в различные семиотические акты и акты вынесения этической оценки, которые они сопровождают и семантически «осложняют».

В функции приложения – определения, выраженного именем существительным, необособленного и обособленного, из всех показателей оценки познавательной способности употребляются преимущественно имена лиц, мотивированные соответствующими прилага- тельными, с суффиксами -ец, -ак, -ик / -ица – «дурак», «глупец», «умник», «умница».

Общеаксиологическая оценка «хорошо – плохо», присутствующая изначально в семантике показателей оценки познавательной способности, в контекстах их речевого использования конкретизируется и осложняется, в первую очередь, частнооценочными значениями интеллектуальной оценки [2, с. 75], а также (в зависимости от лица определяемого и протагониста, грамматических параметров высказывания, в составе которого они появляются – времени, наклонения и коммуникативной установки, предикативного знака) рефлексами этической оценки, имплицитной дезидератив-ной оценки [3, с. 89–90], находящими свое выражение в соответствующих речевых и поведенческих актах.

Предикатные существительные «дурак» и «глупец» в речи передают бранность-уничи-жительность и тем самым включают в себя общеаксиологическую оценку «хорошо – плохо», которая, собственно, в случае интеллектуальной оценки выступает «причиной» самых разнообразных и трудноразличимых вторичных, окультуренных эмоций субъекта (см.: [1, с. 362, 368–370]). Конкретный характер эмоциональных состояний, вызываемых у субъекта интеллектуальной оценкой, зависит от множества семантических и коммуникативных факторов, из которых решающими представляются знак оценки (плюс или минус, позитивность – негативность) и вектор ее направленности: выносится она в рефлексивных, прямооценочных контекстах, где субъект оценки совпадает с протагонистом поступка, либо в косвеннооценочных контекстах, где субъект оценки отличается от протагониста поступка.

Поскольку в речи при употреблении предикатных существительных интеллектуальной оценки в позиции обособления явно преобладает отрицательная оценка, представляется целесообразным рассмотреть речевое употребление лексем «дурак» и «глупец». Естественно, в позиции обособленного предикатива интеллектуальной оценки могут появляться такие синонимы «дурака / глупца», как «кретин», «идиот», «дебил» и пр. Поскольку, опять же, при употреблении предикатных существи- тельных интеллектуальной оценки в позиции обособления семантическая структура вызываемых у субъекта этой оценкой эмоциональных состояний наименее сложна в нерефлексивных, косвеннооценочных контекстах, то представляется целесообразным начать с анализа речевого употребления лексем «дурак» и «глупец» в позиции обособленного определения протагониста в третьем лице. Эмоции, вызываемые у субъекта интеллектуальной оценкой, в достаточной мере специфичны, обременены коммуникативными смыслами, и лишь в малой части своей семантики совпадают с выделяемыми в психологии базовыми эмоциями, такими как интерес, радость, удивление, печаль, гнев, отвращение, презрение и страх.

Как установлено, эмоциональные состояния человека могут дифференцироваться по интенсивности, отличаясь друг от друга в границах соответствующей семантической области по «силе» – степени переживания и проявления. Предикатные существительные интеллектуальной оценки в позиции обособления в непрямых контекстах речевого употребления передают, прежде всего, просто «слабую» эмоцию общего негативного отношения субъекта к некоему событию, тем или иным образом задевающему его интересы. Эмоция эта в достаточной мере семантически неопределенна и в русском языке получает имена «неудовольствия» и «недовольства»: Объясни ему, дураку, что лучше всего идут синтетические шубы под норку (Довлатов). «Cильная» форма этой эмоции выглядит как раздражение и злость, о чем, кстати, свидетельствует появление таких интенсивов «дурака», как «идиот» и «кретин»: Да, уволился, дурак! Дело с бабой попутал, идиот! На маршрутку водилой пошел, кретин! (Соломатина). Если отрицательная эмоция, вызываемая у субъекта оценки неким событием, связана с нарушением протагонистом этого события каких-либо норм (прежде всего, социальных), то она «встраивается» в ментальный акт осуждения, зачастую осложненный чувством собственного морального превосходства, который, вербализуясь, принимает форму порицания: Кто-то стрелял в лосенка и ранил его. Стрелял браконьер, дурак. Он знал: лосей бить запрещено (Коваль). Сильной формой эмоции, встроенной в акт осуждения, выступает гнев: Он приехал, Лара, вся в слезах, рассказала ему обо всем, Борис сказал: – Да я убью его, дурака! (Слаповский).

«Дурак», «глупец», «идиот», «кретин» относительно мягкие, ослабленные инвективы – бранные слова, использование которых в от- ношении других лиц, свидетельствующее об уничижении последних, приносит говорящему ощущение некого удовлетворения по случаю собственного интеллектуального превосходства: Пока можно кинуть ему, голодному, кость в виде музыки Александрова – а он, дурак, и радуется, и грудь впалую выпячивает! (Голубничий).

В русской культуре к дуракам относятся сочувственно, считая их обиженными Богом или неразумными в силу малого возраста. Очевидно, по этой причине слово «дурак» (в отличие от слов «глупец», «идиот» и «кретин») в позиции обособления способно передавать различные оттенки положительного отношения говорящего к протагонисту оцениваемого события – сочувствие и любовь, чаще всего в ее русской разновидности – жалости [4], а также фундаментальную, по мнению Эриха Фромма, составляющую любви – заботу: Я, Кларочка, потому попросил вас остаться, что хочу серьезно поговорить о нашем хранителе, – сказал директор, смущаясь и не глядя на нее. – Ведь, кроме вас, у него, дурака, никого нет (Домбровский); Многие убеждены, что я просто жалею его как бывшего детдомовца, сироту: дескать, прогнала б, дурака, да некуда (Белкина). Поскольку дураки в силу своей неразумности «не ведают, что творят», они заслуживают снисхождения – их сомнительные поступки оправдываются и прощаются: Но ведь Антон, дурак, так хотел легкой добычи для всех! (Симонова). Наконец, в том случае, когда дурак получает за содеянное заслуженное наказание, обособленный предикатив передает чувство, которое можно назвать радостью по поводу чужого несчастья – злорадством: Так ему, дураку, и надобно, – еще по щекам будет бить; как бы родство-то свое больше уважал да почитал, так бы не то и было! (Писемский).

Особенности употребления предикатных существительных интеллектуальной оценки в нерефлексивных контекстах в позиции обособленного определения протагониста во втором лице в большинстве случаев совпадают с особенностями их употребления в третьем лице. Из числа положительных эмоций они передают эмоции «каритативного» толка – любовь, жалость, сочувствие и заботу: – Я же тебя люблю, дурак ты этакий, – сказала она задумчиво, – мне будет очень трудно тебя потерять, а ты этого не понимаешь (Домбровский); Самвел, мой дорогой, единственный, я тебя так люблю, дурака бестолкового, что мне некогда думать, как ты меня любишь (Щербако- ва). Передают они прощение и извинение: Да и мне он не нравится. Тебя, дурака, я прощаю. Не от широты души, а потому что ты дурак (Дивов); Мне такие бабы, как ты, ни разу не попадались. Тань, прости меня, дурака (Анчаров). Передают они и злорадство: Ему говорили, хлопая по спине: – Мало тебе, дураку, правое слово, мало. Послали караулить, а он дрыхнет, гад (Вольнов).

Тем не менее в контекстах второго лица в речевом употреблении обособленных предикатных существительных интеллектуальной оценки уже появляется значение такого сложного эмоционального состояния, как обида, в семантический состав которого входят ощущение несправедливости, жалость к самому себе и претензия к другому [7, с. 275; 8, с. 192]: – Ну, ну, – обиделся Морозов, – о тебе, дураке, забочусь (Гранин). Здесь же появляется такой эмоционально нагруженный речевой акт, как упрек, которым говорящий субъект выражает свое недовольство поведением адресата. Отличие упрека от осуждения и порицания заключается в специфических социальнокоммуникативных условиях, при которых он осуществляется: упрек предполагает определенную степень близости коммуникантов (любовные, дружеские или семейные отношения), отсутствие категоричности осуждения и иногда чувство обиды, вызванное у субъекта обманутыми ожиданиями относительно себя: – Я, – говорит, – тебе, дураку, счастья хочу, а ты нос воротишь (Короленко); Неудобно, девочка хорошая, вон как из-за тебя, дурака, страдает (Запашный).

В рефлексивных контекстах употребления предикативных существительных в позиции обособления субъект оценки совпадает с протагонистом оцениваемого события, и эта обращенность интеллектуальной оценки на самое себя, как представляется, способствует появлению здесь специфических и достаточно сложных по своему семантическому составу эмоциональных состояний. В том случае, если наступление оцениваемого события особенно не зависит от воли субъекта и его интеллектуальных усилий, обособленные предикативы, как и в непрямых контекстах, передают эмоцию общего негативного отношения субъекта к этому событию – недовольство и неудовольствие: «Пропал старик, и я, дурак, пропал вместе с ним», – решил референт (Домбровский). Если оцениваемое событие, протагонистом которого является субъект речи, связано с нарушением каких-либо норм, то речь идет уже об актах самоосуждения и самопори- цания и соответствующих «слабых» эмоциях: Но мы, дураки, ставим его к законодательной работе и этим портим, губим и его, и работу (Овруцкий); Летела, подхватив подол. Я напугал ее, дурак. Теперь нужно было догонять (Солдатенко).

Предикативные существительные здесь могут отсылать к акту добровольного самоуничижения, преуменьшения своих интеллектуальных способностей: В диалогах с Аксеновым даже мне, дураку, стало ясно, что лучше бы этого интервью было не давать (Рецептер); И вот что интересно: ну ничему же меня, дурака, жизнь не научила (Столица. 1997. 11 нояб.). В то же самое время это самоуничижение может быть ироничным, всего лишь позой : Только вот мне, дураку, пока ничего не ясно (Данилюк); Виноват, но объясните мне, дураку, почему ваш дон Гуан без шпаги, зато в пальто и в котелке (Юзефович).

И наконец, поза самоуничижения также часто сопровождает просьбу о прощении: «Дорогая мамочка, – писал он на листочке бумаги в клетку, – прости меня, дурака » (Донцова); Но вы уж простите меня, дурака, не все понял, ну, просто-таки ничего не понял (Рецептер).

Если же субъект диктального события (он же субъект оценки) до наступления этого события на что-то рассчитывал или чего-то опасался, то появление обособленного предикатного существительного говорит о его разочаровании или облегчении соответственно: И я, дурак, верил, что ты можешь! (Домбровский); А я-то, идиот, боялся, что он меня отругает! (Белоусова).

В прямооценочных контекстах предикатные существительные передают такую специфически рефлексивную эмоцию, как сожаление. В сожалении к сознанию невосполнимо-сти потери и необратимости какого-либо события присоединяется невыполнимое желание реализации альтернативной ситуации, которая представляется лучше по сравнению с осуществившейся [3, с. 89; 7, с. 97]: А сидящий будет продолжать свои речи: – Эх я, дурак! Зачем, зачем я не улетел с нею? (Булгаков); Жаль, что я не пошел с тобой, так, дурак, и простоял у машины (Чижова). В том же случае, когда сожаление субъекта вызывается не просто его неумным действием или поступком, а проступком как нарушением каких-либо моральных норм, оно принимает вид раскаяния [7, с. 102]: «Прости меня, – было написано. – Я дурак, что расстался с тобой. Вся моя жизнь пошла наперекосяк после этого» (Новикова).

Еще одна специфически «рефлексивная» эмоция, которую достаточно часто передают обособленные предикатные существительные, выглядит как досада. В отличие от сожаления и раскаяния досада – эмоция сильная, проявляющаяся в виде агрессии, направленной обычно на самого себя [9, с. 158]. Как представляется, присутствие в словарных толкованиях досады лексемы «обида» отнюдь не случайно: досада – это своего рода обида на самого себя, поскольку ее субъект считает, что поступок, который он совершил, не соответствует его обычным интеллектуальным возможностям, и он мог бы предусмотреть вытекающие из ситуации неприятные последствия: Мы, дураки, пошли сначала в том, в чем обычно ходим, а я еще даже надел чистое пальто, так мы вышли оттуда все измазанные, грязные, обсыпанные, – как с того света (Коршунов-Терехова).

Итак. Интеллектуальная оценка в семантике предикативов «дурак» и «глупец» в контекстах их речевого использования конкретизируется и осложняется рефлексами этической и дезидеративной оценок, а также разнообразными вторичными эмоциями, переживаемыми ее субъектом, конкретный характер которых зависит от множества семантических и коммуникативных факторов.

Предикатные существительные отрицательной интеллектуальной оценки в позиции обособления в непрямых контекстах речевого употребления передают эмоцию общего негативного отношения субъекта к некоему событию, которая может «встраиваться» в ментальные акты осуждения и порицания. Это относительно мягкие инвективы, использование которых в отношении других лиц, свидетельствующее об уничижении последних, приносит говорящему ощущение удовлетворения по случаю собственного интеллектуального превосходства. В русской культуре к дуракам относятся сочувственно, и, очевидно, по этой причине слово «дурак» в позиции обособления способно передавать различные оттенки положительного отношения говорящего к протагонисту оцениваемого события – сочувствие и любовь, чаще всего в ее русской разновидности – жалости, а также фундаментальную составляющую любви – заботу. Поскольку дураки не ведают, что творят, их сомнительные поступки оправдываются и прощаются. В том же случае, когда дурак получает за содеянное заслуженное наказание, обособленный предикатив передает чувство, которое можно назвать злорадством.

В контекстах второго лица в речевом употреблении обособленных предикатных существительных отрицательной интеллектуальной оценки появляется значение обиды, в семантический состав которой входят ощущение несправедливости, жалость к самому себе и претензия к другому. Здесь же появляется такой эмоционально нагруженный речевой акт, как упрек, отличие которого от осуждения и порицания заключается в специфических социально-коммуникативных условиях, при которых он осуществляется, – упрек предполагает определенную степень близости коммуникантов, отсутствие категоричности осуждения и иногда чувство обиды, вызванное у субъекта обманутыми ожиданиями относительно себя.

В прямооценочных контекстах предикатные существительные передают такую специфически рефлексивную эмоцию, как сожаление, в семантике которого к сознанию невос-полнимости потери и необратимости какого-либо события присоединяется невыполнимое желание реализации альтернативной ситуации. В том же случае, когда сожаление субъекта вызывается не просто его неумным действием или поступком, а проступком как нарушением каких-либо моральных норм, оно принимает вид раскаяния. Еще одна специфически «рефлексивная» эмоция, которую здесь достаточно часто передают обособленные предикатные существительные, выглядит как досада – эмоция, проявляющаяся как агрессия, вызванная обидой на самого себя.