Ирония как предмет эстетического осмысления (история разработки понятия)

В различные исторические периоды понимание иронии было различным. С течением времени оно изменялось, выдвигая на передний план те или иные ее аспекты. В некоторые эпохи интерес к иронии ослабевал, но затем он обязательно с новой силой набирал обороты. Таким образом, уже начиная с Античности, возникает одна из самых ключевых проблем в истории осмысления иронии, а именно – проблема определения самого понятия.

Возникновение иронии и первый всплеск интереса к ней обнаруживается уже в смысловом контексте Античности, в пору начала движения иронического сознания. Это, по сути, «молодость» иронии, которую еще нельзя считать самостоятельно эстетической категорией, но которая уже притягивает к себе внимание античных мыслителей.

Историю практического использования приема иронии обычно возводят к Сократу, который в спорах стремился выставить себя «невеждой» для того, чтобы провести собеседника по пути от иллюзорного всезнания через обнаружение своего незнания к знанию. Ироническая майевтика Сократа представляла собой логическую индукцию: оперируя простыми умозаключениями, он доводил точку зрения собеседника до абсурда, заставляя его убедиться в ложности своих знаний и мотивируя к поиску истины.

Что же касается опыта осмысления иронии, то впервые этот термин встречается у Платона. А. Ф. Лосев отмечает, что сначала это понятие носит у греческого философа скорее негативное значение: «В конце “Софиста” различается два вида “подражателей”: те, которые подражают истине, и те, которые подражают лжи, видимости. Подражатель второго вида

1997-0803 ВЕСТНИК МГУКИ

2 (40) март-апрель 2011 87-90

88 ISSN 1997-0803 ♦ ВЕСТНИК МГУКИ ♦ 2011 ♦ 2 (40) март-апрель ^

называется “ироническим подражателем”» (7, с. 462). Однако впоследствии «ирония» для Платона обретает более положительные смысловые оттенки, не связанные исключительно с обманом. Особенно отчетливо это видно в «Пире», когда Алкивиад дает положительную оценку речи Сократа и его иронии (8, с. 126).

Здесь мы видим, что ирония уже связана скорее с нарочитым самоуничижением, к которому прибегают для достижения некой благой, высшей цели. Об этом говорит и Гегель в своей «Эстетике»: «Сократом руководит не горделивое сознание, что он стоит выше последней, а непредубежденная цель приводить с помощью мышления к истинному добру, ко всеобщей идее» (3, с. 48).

В сократовской иронии Гегель особенно высоко ценил то, что она помогает установить истину, заставляя собеседников конкретизировать абстрактные представления и понятия и развивать их дальше (3, с. 47). Своеобразие иронии как психолого-эстетического приема Сократа привлекло внимание многих исследователей. Так, по мнению М.М. Бахтина, «сократический смех (приглушенный до иронии) и сократические снижения (целая система метафор и сравнений, заимствованных из низких сфер жизни – ремесел, обыденного быта и т.п.) приближают и фамильяризуют мир, чтобы его безбоязненно и свободно исследовать» (1, с. 468).

Взгляды Платона на иронию развивал Аристотель. Он различал два вида смеха: иронию и шутовство. Ирония, по мнению Аристотеля, свободнее шутовства, так как иронизирующий вызывает смех для себя, а шут – для другого. Высоко оценивая иронию, Аристотель приписывал ее тому, кто обладает одной из самых главных добродетелей – величием души. Согласно философу, ирония скорее средство воздействия благородного человека на окружающих и результат вдохновения поэта и оратора.

Понятие «ирония» толковалось в Античности после Аристотеля по-разному. Демосфен отождествлял иронию с некоторой медлительностью и нерешительностью. Это отчетли- во можно проследить в его речах (5, с. 112). Плутарх, говоря о Фабии, отмечал его колкие замечания: «Но Минуций не увидел в его словах ничего, кроме язвительной старческой иронии» (9, с. 311). Зачастую ирония толковалась в понимании, отличном от сократовского. Например, А.Ф. Лосев справедливо указывает, что Исихий говорил об иронии как о бездействии, а по Фотию ирония – название для беспечных лентяев и ненадежных людей (7, с. 272).

Таким образом, уже начиная с Античности, понятие «ирония» обретает разные смыслы и оттенки, зачастую кардинально отличающиеся друг от друга.

Наиболее широкое распространение в Средние века ирония получила благодаря народной смеховой культуре, когда она представляла собой особую точку зрения на мир в целом, на его культуру и историю. Различные проявления народной смеховой культуры, куда входила и ирония, представляли собой ответ на все правила и условности официального мира с его догматами и запретами, создавая свою реальность по своим правилам и устраняя однозначность действительности. Смеховой мир является скорее не оппозицией мира официальных отношений, а обратной его стороной, «антимиром». Здесь можно вспомнить различные карнавальные праздники или, например, придворных шутов, веселящих и высмеивающих коронованных особ. В это же время иронию все чаще начинают использовать в литературе. Например, как скрытый прием речи, способный ненавязчиво и тонко высмеять что-либо. Здесь стоит назвать Шекспира, Вольтера, Свифта, Монтескье.

Переход иронии в статус самостоятельной эстетической категории оформился, пожалуй, лишь в эстетике романтизма, когда ирония переросла из просто художественного приема в средство выражения субъективности идеального мира художника.

Развитие философско-эстетических изысканий в области иронии ускорилось благодаря Зольгеру, у которого ирония является сферой взаимоперехода идеи и действительности в том их состоянии, когда они отождествляются и сливаются в одно. Здесь идея растворяется в действительности, но вместе с тем пробуждает эту действительность к жизни, к возникновению. Гибнущая в действительности идея торжествует и создает из нее высший идеал. Это и есть, по Зольгеру, ирония. Для Зольгера ирония составляет сущность искусства, само его существование по отношению к действительности иронично.

В более четком виде анализ иронии представлен в теории Шлегеля в его романтическом учении о творчестве. Подробно она изложена им в «Атенейских фрагментах». Взяв за основу субъективный идеализм Фихте, он построил свою концепцию художника-творца. Одно из центральных мест в этой концепции отводилось как раз иронии, которая подчеркивала творческую индивидуальность и субъективность художника.

По Шлегелю, каким бы целостным ни казалось произведение искусства, в действительности это пестрое собрание частей, за которым стоит лишь единство духа автора. Художественная рефлексия сознает свою ограниченность и, тем не менее, не перестает стремиться к цели. Более того, само осознание противоречия художник превращает в средство творчества. Отсюда и возникает ирония как принцип и форма философского и художественного творчества. Ирония есть форма парадоксального. «В ней все должно быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все глубоко сокрытым» (10, с. 286). Гротеск и пародия соединяются с прекрасным и превращаются в своеобразную смесь, противоречащую духу тех, кто верит в гармоничное разрешение противоречий и кого Шлегель называет «гармоническими пошляками».

Художник-гений, по Шлегелю, осознает всю глубину пропасти между своей неповторимой идеальной субъективностью и возможностями ее выражения в своем художественном произведении. Ирония Шлегеля подчеркивала эту пропасть, дистанцируя художника и его творение. Таким образом, ирония, по Шлегелю, есть выражение безусловной свободы гения, художника и творца, благодаря которой он способен возвыситься «над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство, и добродетель, и гениальность» (10, с. 283).

Гегель критиковал излишнюю субъективность концепции иронии Шлегеля и называл ее «концентрацией “я” в себе, для которого распались все узы и которое может жить лишь в блаженном состоянии наслаждения собою» (4, с. 70) Ирония у Гегеля это диалектический момент общего духовно-исторического процесса. Ею он оправдывал смену одной формы нравственности на другую, более высокую. В сущности, ирония в концепции Гегеля «находится на службе у абсолютного духа» (2, с. 72).

Продолжением и развитием романтической иронии явились в какой-то степени эстетические взгляды Кьеркегора – родоначальника экзистенциализма. Для него ирония – это средство самоопределения себя и своего места в действительности. Кьеркегор характеризует иронию как «бесконечно легкую игру с ничто, которая не страшится этой игры и то и дело высовывает голову» (6, с. 184), для него это инструмент осознания безысходности всей субъективности бытия и первый шаг на пути к богу.

Кроме Кьеркегора, романтическая ирония оказала большое влияние на труды Шопенгауэра, в которых можно найти элементы трагической иронии, выражающей противоречие между миром воли и миром представления. Под влиянием романтической иронии находился и Ницше, в работах которого просматриваются другие, совершенно особенные черты иронии – нигилизм и разочарование.

ХХ век также не оставил без внимания понятие и проблему иронии, о чем свидетельствуют эстетические работы наших отечественных философов – Ю. Борева, М. Кагана, О. Кривцуна, М. Мамардашвили, В. Рабиновича и др. Общим моментом является их признание того, что в качестве интеллектуально-эстетической традиции ирония сохраняет свою «востребованность» в любое время. Границы понятия «ирония» со временем расширяли границы категории «комическое», выявляя ее спе-

90 ISSN 1997-0803 ♦ ВЕСТНИК МГУКИ ♦ 2011 ♦ 2 (40) март-апрель ^

цифические функции. Начиная с Нового времени ирония перестает быть только приемом риторики, трансформируясь в самостоятельную эстетическую категорию и обретая дополни- тельные смыслы.

В ситуации же постмодернизма ирония, пожалуй, актуальна как никогда, и этот момент заслуживает специального рассмотрения.