История создания академического словаря русского языка как отражение "тоталитарной" лингвистики

Лексикографическая деятельность принадлежит к неотъемлемой части языковой политики любого государства. Общеизвестным фактом является отражение в лексиконах семантики действующей эпохи. Вычленение из лексикографических трудов соответствующего пласта лексики и изучение ее представления позволили исследователям языка тоталитарного периода говорить о специальном тоталитарном языке. Нам же хотелось бы рассмотреть лексикографические труды тоталитарного периода не с точки зрения их семантического наполнения, а с позиции «тоталитарной» лингвистики. Последнюю мы понимаем, в первую очередь, как лингвистику, имеющую место в тоталитарном государстве, порождаемую им и определяемую, прежде всего, тоталитарной идеологией. Второй аспект значения термина «тоталитарная» лингвистика составляет представление о ней как о совокупности дискурсивных практик в духе М. Фуко, т.е. совокупности «анонимных, исторических, детерминированных всегда временем и пространством правил, которые в данной эпохе и для данного социального, экономического, географического или языкового окружения определили условия воздействия высказывания» [13, c. 216]. Данные практики приводят к идентичным результатам проводимой языковой политики и определяют научные направления [8, с. 37]. Срав- нительный анализ истории создания словарей в тоталитарных государствах позволил нам отметить прямую зависимость лингвистической парадигмы от общественной парадигмы. Влияние, оказанное последней, включает в себя непосредственное участие государства в словарном деле, выражающееся в государственном и политическом заказе того или иного вида лексикографического источника, его финансирования, освещении работы над ним в периодической печати и авторитетных научных журналах, а также определение его содержания с точки зрения идеологических, политических и экономических предпосылок. Продемонстрируем реализацию этих дискурсивных практик на примере истории создания Академического словаря русского языка в 1920–1940-е гг.

«История больших словарей показывает, что каждый из них является отражением классовых интересов своей эпохи», – писал редактор Н.Д. Ушаков в предисловии к Толковому словарю русского языка в 1935 г. Добавим: и отражением борьбы лингвистических парадигм [12]. Эту мысль подтверждает, прежде всего, история составления толковых словарей русского языка в период тоталитаризма. К концу 20-х гг. ХІХ в. остро встал вопрос о создании «Словаря русского языка» Академии наук. Тому было несколько причин. Во-первых, выпущенные до этого времени книги были построены в соответствии с теорией А.А. Шахматова, что предусматривало включение в словарь как диалектологической, так и народной речи без кодификации новой лексики революционной и постреволюционной эпохи. Созданная в 1922 г. специальная словарная комиссия под председательством В.М. Истри-на разделяла подобную точку зрения, считая кодификацию неологизмов задачей иного словарного издания. Следовательно, такой словарь не мог считаться удовлетворительным для выполнения государственных задач по ликвидации неграмотности и создания новой советской интеллигенции. Во-вторых, переход на новую орфографию в связи с орфографической реформой 1918 г. потребовал переиздания и пересмотра некоторых томов. Однако, на наш взгляд, основная причина кроется в стремлении создателей словаря создать новую словарную идеологию, соответствующую основным идеологическим установкам государства, на тот пе- риод – учению о классовой борьбе. Распространение идей о природе языка как о социальном явлении, входящем в надстройку общества, позволило руководителю словарной группы академику Н.С. Державину выдвинуть концепцию нового типа словаря, ориентированного на классовый характер кодифицируемой лексики. Смена социального строя в концепции Державина выдвигает новый господствующий класс, который имеет свою речь, входящую в национальный язык, но противостоящую «в той или иной степени, нормативному национальному языку» господствующих до этого классов [5, c. 4]. Основная задача нового словаря состоит в отражении всего «богатства нашего современного русского языка, языка эпохи Великих Работ во всем размахе его социалистического речетворчества» [Там же, c. 10]. Автор допускает, что новый господствующий класс может иметь культуру, находящуюся на более низком уровне развития по сравнению с предшествующим господствующим классом, в этом случае требуется овладение завоеваниями предшествующей культуры. В области языка к таковым мерам относится обновление его новыми классовыми элементами, расширение лексики языка за счет терминологии. Действительно, в отчете словарной комиссии за 1929–1930-е гг. содержится требование расширить источники для выборки словарного материала с привлечением современной литературы и увеличением материалов по общественной, естественнонаучной проблематике [9, c. 262]. Особое место в статье Державина занимают рассуждения об изменении кодификации «речетворчества», проявляющегося в результате соблюдения следующих правил: с одной стороны, исключения из языка лексических единиц, утративших свою классовую социальную актуальность, с другой – придания новой семантики некоторым «старым элементам», возвращения к жизни некоторых архаических элементов, возведения в норму лексических единиц из языка нового господствующего класса, ранее запрещенных к употреблению «в старом нормативном классовом языке». Заметим, что обращение к архаике в контексте героизма, а также новая семантическая наполняемость устаревших или устаревающих понятий является общим показателем «тоталитарной» лингвистики и проявляется на ее различных уровнях [7].

Реконструируя историю Академического словаря русского языка, заметим, что проект 1932 г. также не был завершен. Выпущены были лишь несколько томов, в частности том 1, 5, 6, 8, 9, 11–13. При этом том первый был выпущен несколько раз в разных редакциях (ср., напр.: Словарь русского языка / cост. Комис. по рус. языку АН СССР. Новое, переработ. и доп. изд. Л., 1932–1933). А уже в 1935–1936 гг. он же вышел седьмым изданием в Институте языка и мышления [6, c. 18]. Несмотря на громкие политические заявления авторов-составителей и поддержку проекта в рамках Института языка и мышления, работа над словарем уже в 1935 г. подверглась критике, причем сделано это было не в лингвистических научных журналах, а в центральной прессе – газете «Правда». Автор разгромной статьи под названием «Троцкистские упражнения в “Академическом словаре”» С. Беляев выступил с заявлением о том, что словарь «засоряет русский язык» ввиду того, что в нем много воровского жаргона, церковнославянизмов в ущерб словам, имеющим «большое общественно-политическое значение». В духе политической семантики того времени составители словаря получили ярлык «троцкистских и иных агентов фашизма», «врагов народа». Беляев отмечал низкую политическую и научную квалификацию кадров, особенно тех, которые собирали первичный материал. Статья завершается призывом к Академии наук «перестроить работу в соответствии с решениями Пленума ЦК ВКП (б) и указаниями товарища Сталина» [3]. Последовавший спустя неделю ответ непременного секретаря Академии Н.С. Горбунова в той же самой газете содержал сообщение о решении прекратить издание. По словам академика Горбунова, Институт языка и мышления заключил новый договор с издательством, который предусматривает издание совершенно нового словаря [4]. Далее мы находим сообщение о том, что первый том уже готовится к печати. Было ли это на самом деле так, или данная статья стала попыткой спасти себя и других членов Академии, нам доподлинно неизвестно. Скорее всего, нет, т. к. в последних абзацах ответа мы находим указание на то, что вопрос о «дальнейшем руководстве изданием и о замене лиц, ответственных за прежние ошибки» будет решен в ближайшее время. Обеляя себя, непременный секретарь указывает на то, что том, подвергшийся критике, был напечатан без его ведома, путем прямого подлога, за что заведующая редакцией была снята с работы и исключена из партии. Окончательное завершение работы над словарем в предыдущей редакции осуществилось после выхода Специального постановления АН СССР от 5 августа 1937 г., где словарь был признан «политически вредным и недоброкачественным по выполнению» [7, c. 40]. Новая словарная концепция была представлена общественности в 1938 г. В «Вестнике Академии наук СССР» академик А.В. Орлов опубликовал статью, содержавшую требования к новому словарю. Новое издание должно было быть толково-историческим, нормативным, массовым. Работа над словарем предусматривала обработку лексических единиц «от Пушкина до наших дней» и представление их семантики в соответствии с учением Н.Я. Марра «в их историческом развитии в классовом обществе в связи с развитием производства, общественных форм и складывающегося в процессе классовой борьбы мышления» [10, c. 43]. Интересно, что автор обращается не только к понятию литературного языка, но и к понятию национального языка, к последнему относятся «такие слова, которые по своему значению или употреблению сближаются непосредственно с литературным языком», т.е. в авторском видении слова, «распространенные в крестьянских говорах, фольклоре, которые проникают сначала в разговорную речь, а затем и в общелитературный язык» [Там же, c. 41]. Первый том Словаря был выпущен лишь десять лет спустя, в 1949 г., однако его редактор В.И. Чернышев отошел от изначальных установок идеологов словаря. Это проявилось, в частности, в том, что в словаре не упомянуто имя академика Н.Я. Марра – ни в предисловии, ни в списке цитируемых авторов, хотя словарные статьи содержат примеры из научных трудов И.И. Мещанинова, А.Х. Востокова. Из заявленных положений концепции словарь сохранил свое предназначение как «толково-исторический и нормативный», что отмечается в предисловии. Историческая часть представлена написанием лексемы на древнерусском языке, среднерусском языке ХVІ в., примером из словаря русского языка 1780 г. и Академического словаря 1847 г. Толкование выдержано в духе политической семантики 1930-х гг. с примерами из «Истории ВКП(б). Краткого курса»; речей и статей Ленина, Сталина, Калинина, Киро- ва, Фрунзе, Ворошилова, Молотова, а также классиков русской литературы ХVІІІ – ХІХ вв., современных писателей М. Горького и т.д. Заметим, что, несмотря на громкие заявления о профессиональной непригодности предыдущих авторов, в составлении первого тома принимали участие и «враги народа» – редакторы предыдущей версии – академики Н.С. Державин и C.П. Обнорский.

Интересным фактом является то, что в вышеупомянутой статье Орлова осуждению подвергались не только составители предшествующего издания, которые, по мнению автора, оказались «и в политическом, и в научном отношении не удовлетворяющими требованиям для работы над созданием подлинно советского Словаря» [10, c. 40], но и формальный метод индоевропейского языкознания, использовавшийся А.А. Шахматовым и его последователями. Воинственное отрицание идей индоевропейского языкознания находит отражение практически во всех лингвистических исследованиях тоталитарных государств и может объясняться природой «тоталитарной» лингвистики, проявляющейся, в частности, в поиске новой лингвистической парадигмы и в постоянной борьбе научных школ и направлений, т.е. парадигм, претендующих на доминантную роль. Издание первого тома словаря демонстрирует нам алгоритм смены лингвистической парадигмы, которая не происходит одномоментно, а требует как начального, так и заключительного периода. В этом отношении показательна дальнейшая судьба Академического словаря, который после лингвистической дискуссии 1950 г. стал считаться примером вульгарного социологизма, что потребовало пересмотра и переработки всей концепции. Второй и третий том, несмотря на то, что они уже были подготовлены к печати, были подвергнуты рецензированию и переделке и вышли в свет только в 1951-м и 1954 гг. [2, c. 27].

На наш взгляд, попытка совместить несколько подходов в одном масштабном словаре также является типичным маркером лексикографии тоталитарных государств. Так, Академический словарь румынского языка в своем третьем издании был задуман как дескриптивно-исторический и включал в себя историзмы, архаизмы, неологизмы, слова книжной речи, техническую лексику [14, c. 493].

Масштабные лексикографические проекты были объектом пристального внимания государства, что нашло отражение в финансировании данных проектов, в создании специальных групп и комиссий. Исключением является, пожалуй, только Испания, в которой, в отличие от многих европейских стран, где составление словарей являлось прерогативой ученых-одиночек, составление нормативных словарей традиционно входило в задачи государства. Отметим, что в число составителей словарей входили как штатные сотрудники лингвистических институтов, так и внештатные, в том числе так называемые корреспонденты с мест, однако общее число их было не так велико. Над Академическим словарем русского языка работали лишь 6 штатных сотрудников. В.И. Ленин же в письме Луначарскому призывал привлечь к работе не менее 15 человек [8, c. 192]. Интересно, что над изданием словаря 1949 г. как раз и работали 15 составителей.

С. Беляев упомянул в статье «расход сотни тысяч рублей на работу по изданию словаря». Вероятно, данная сумма была преувеличением. В документах есть счет пенсионеру П.В. Тихомирову за выборку словарных материалов. За 800 карточек ему должны были заплатить 40 руб., из расчета 5 коп. за карточку [9, c. 317]. Напомним, что в 1932 г. средняя зарплата по стране составляла 102 руб. Через три года в 1935 г. одна поездка на метро стоила 30 коп. Однако в тех же архивных материалах мы находим Отчет комиссии по собиранию материалов по древнерусскому языку, из которого видно, что над словарем работали 15 человек, в основном бесплатно, что привело «к резкому понижению количества изготовленных карточек» [Там же, c. 266]. Работа ученых-лингвистов была строго регламентирована, построена в соответствии с атрибутами и ритуалами советской власти. Члены словарной комиссии участвовали в соцсоревновании, были выработаны нормы работы, проводился подекадный учет сделанного, ежеквартально устраивались отчеты с обсуждением готовых материалов [9, c. 264]. Условия работы Комиссии также нуждались в улучшении. Например, в материалах мы находим письмо тогдашнего председателя Словарной комиссии с протестом против переезда Словарного Отделения в менее приспособленное помещение, с меньшей площадью для работы [Там же, c. 300–301].

Таким образом, все вышесказанное подтверждает высказанную нами мысль о том, что лингвистика тоталитарного общества характеризуется непрерывной борьбой научных парадигм, орудием которой являлся язык. Борьба за доминирование того или иного направления была тесно связана с изменением политических и идеологических пристрастий государства и проходила по определенному сценарию, с привлечением государственного ресурса – законодательства, СМИ, финансирования, личной поддержки лидеров государства. Поддерживая, с одной стороны, те или иные лингвистические проекты, государство, с другой стороны, контролирует работу ученых, навязывая им работу в нужном русле, делая их проводниками своей языковой политики.