Языковая личность переводчика как сущность и ипостась

Когнитивная теория перевода Г.Д. Вос-кобойника [1] обозначила новый этап в исследовании роли личности переводчика в процессе перевода (cм., например, [7]). В указанной диссертации, по сути, впервые употребляется сочетание переводческая личность как самостоятельный термин, хотя автор иногда прибегает и к традиционному – личность переводчика. Для нас термин переводческая личность представляет исследовательскую ценность как именующий собой особую категорию переводческой эпистемы и позволяющий отличать личность переводчика per se от его языковой личности, размышлениями о сущности которой нам и хотелось бы поделиться.

Переводческая личность – это языковая личность, более того, как минимум «удвоенная» [9]. Как известно, языковая личность выражается в создаваемых ею текстах [2], которые являются свидетельством коммуникации и дискурсии суть им- манентных свойств языковой личности. В этой связи интерес представляет точка зрения С.Н. Плотниковой, которая разграничивает понятия языковой, коммуникативной и дискурсивной личности [5; 6]. Языковая личность – это «человек, обладающий языковой способностью, то есть владеющий тем или иным естественным языком» и сделавший этот язык «пространством своего языкового существования», при этом языковая способность подразумевает не только знание конкретного языка, но и «сохраняющуюся у человека на протяжении всей жизни способность овладевать новыми языками» [6: 131]. Коммуникативная личность – это языковая личность, участвующая в процессе коммуникации и выступающая в роли адресанта и/или адресата. Дискурсивная личность – это языковая личность, которая порождает определенный дискурс в виде сообщения и несет ответственность за его содержание [6: 134, 132].

В нашем понимании языковая личность есть сущность, являющая себя в своих ипостасях – коммуникативной личности и дискурсивной личности. Понятия сущность и ипостась до определенного времени, как пишет П. Флоренский, не различались. Однако в позднем богословии к их различению все же пришли. «Различаемы - да, но различны ли по содержанию?» – вопрошает философ (курсив автора. - Е.К.). «Несомненно, они различаемы друг относительно друга, подобно тому, как “правое” различается при соотношении с “левым”; и “левое” с “правым”... » [8: 69]. Однако, подчеркивает он далее, «обозначенное ими (терминами «сущность» и «ипостась». - Е.К.) логически разнствует друг с другом лишь относительно, взаимно, но – не в себе, не о себе. <... > существенная разность одного объекта от другого воспринимается вполне явственно, но логически не может быть охарактеризована иначе, как чрез ссылку на другой объект: в восприятии дается не одно и то же, но когда нас спрашивают, в чем же, именно, разность, то мы не можем фактически не отождествить разнствующего и формально вынуждены признать тождественность» (Там же). Так же, как об Отце и Сыне и Духе Св. можно говорить как о «личных сущностях», т. е. ипостасях, в их отдельности, неслиянности одной с другой и в то же время в их неотде- лимости, так и о языковой, дискурсивной и коммуникативной личности можно говорить в их различаемости, но не разли-ченности. Таким образом, мы говорим о единосущем. «Только в единстве Трех каждая ипостась получает абсолютное утверждение, устанавливающее ее как таковую. Вне Трех нет ни одной, нет Субъекта Истины», – говорит П. Флоренский (Там же: 67) (курсив автора. - Е.К.). В терминах психологии эту идею можно выразить так – есть единая личность, сознательная деятельность которой протекает (= является) в определенных модусах. Дискурсивная и коммуникативная личности – модусы, поскольку то, что наблюдается, является в виде текстовой реальности (см. выше). Из модусов выводится качество, следовательно, все оценки модусов коммуникативной личности и дискурсивной личности необходимо проводить на уровне языковой личности.

Свободное владение языками еще не является основанием для того, чтобы охарактеризовать билингва как переводческую личность. Переводчик должен быть дискурсивной личностью. При этом в силу специфики своей работы переводчик, переходя из одной области перевода в другую, сменяет одну свою дискурсивную личность другой, но не в смысле вытеснения, а скорее, в смысле приращения – чем богаче опыт переводчика, чем шире спектр его профессиональной деятельности, тем больше «дискурсивных личностей» в структуре его переводческой личности. Заметим, что смена дискурсивных личностей осуществляется переводчиком сознательно, а это означает, что он опирается на собственные тезаурус и прагмати-кон суть качественные характеристики его языковой личности. Разумеется, стать дискурсивной личностью, равноценной дискурсивной личности специалиста, например, врача, архитектора или криминалиста, непросто. Мы не случайно выделили курсивом слово ‘равноценный’ – ценность, как и оценка, принадлежит сфере качества, представленного в наших рассуждениях языковой личностью. Сделанный нами акцент подводит нас к соссюровской valeur, т.е. значимости, ценности, которая, если ее перенести из языка как схемы в тезаурус языковой личности, будет определяться положением во внутреннем времени ego. Все дело здесь в переживании сущности. И если у специалиста в это переживание вовлечены многочисленные связи одной сущности с другими сущностями, а это не что иное, как семантика, то у переводчика переживание сущности обычно ограничено межъязыковым синтаксисом, потому что он работает, как правило, в режиме соответствий. И все же переводчик, тот, кого называют профессионалом, обязательно стремится к концептуальному усвоению особенностей данной отрасли науки или производства с целью порождения профессионального дискурса (в противовес «наивному»), т. е. стремится к укреплению (или уплотнению) дискурсивной личности, ее развитию и обогащению, в том числе через обретение других, новых дискурсивных личностей. Резюмируя эту часть наших рассуждений, можно представить переводческую личность как удвоенную языковую личность, призванную манифестировать себя некоторым множеством (набором) дискурсивных личностей.

Особого внимания заслуживает понятие коммуникативной личности, также рассматриваемое нами как модус языковой личности. Однако прежде мы снова должны вернуться в лоно философии, на сей раз к вопросу об иерархии ипостасей в изложении П. Флоренского. «В трех ипостасях каждая – непосредственно рядом с каждой, и отношение двух только м у жет быть опосредовано третьей. Среди них абсолютно немыслимо первенство. Но всякая четвертая ипостась вносит в отношение к себе первых трех тот или иной порядок и, значит, собою ставит ипостаси в неодинаковую деятельность в отношении к себе, как ипостаси четвертой. Отсюда видно, что с четвертой ипостаси начинается сущность совершенно новая, тогда как первые три были одного существа» [8]. «Переводчик», «переводческая личность», обладающая соответствующей переводческой компетенцией ¹, и есть та четвертая ипостась, которая представляет собой «новую сущность», без которой языковая личность как таковая может быть, тогда как самой ее без языковой личности в триединстве ее ипостасей – языковой, дискурсивной и коммуникативной – быть не может.

В процессе перевода переводчик актуализирует свою коммуникативную личность, причем также в двух ее «ипостасях», что объясняется природой процесса перевода, как реципиент исходного текста, т.е. адресат, хотя и «промежуточный», и как отправитель текста перевода, т. е. адресант. Однако, как справедливо отмечает С.Н. Плотникова, инициатива «создать общее коммуникативное пространство» с другим человеком или людьми принадлежит не переводчику, а этим людям, говорящим на разных языках и желающим вступить во взаимодействие друг с другом [5]. Поэтому, несмотря на «двойную» коммуникативную нагрузку, выполняемую переводчиком в процессе перевода, его коммуникативная личность, «чрез принятие в недра» «троичной жизни» (термины П. Флоренского) той самой четвертой ипостаси – переводческой личности , очевидно, должна занимать подчиненное по отношению к другим ипостасям положение. Верно, что «делегируя переводчику право говорить вместо себя, коммуникатор никоим образом не передает ему права общаться вместо себя» [5: 134] (курсив автора. – Е.К. ). В процессе перевода переводчик должен оставаться в тени (ср.: invisible translator [12], «кагемуси» [10]) и не подменять своей коммуникативной личностью коммуникативной личности того, кого он переводит. Вместе с тем нельзя не обратить внимания на существование так называемых сверхпереводческих задач, когда переводчик в отсутствие текста оригинала «самостоятельно создает свой текст, руководствуясь знанием цели или указаниями заказчика» [3: 82] (положение, рассматриваемое, в частности, «скопос-теори-ей» К. Райс), а следовательно, выступает в качестве автономной и полноправной коммуникативной личности. Эта проблема оказывается гораздо более сложной, когда речь заходит о художественном и в особенности поэтическом переводе. Поистине, «кто своего в чужое не добавил?» [4: 34]. История перевода знает немало примеров, когда переводчик раскрывал перед читателем переведенного им произведения во всей полноте свою коммуникативную личность, превращаясь, таким образом, в «соперника» автора подлинника. Достойнейшими соперниками своим авторам были М.Ю. Лермонтов и Б. Пастернак. «Полномочия» соавтора переводимого произведения принимал на себя Б. Заходер [11].

Вышеизложенное позволяет рассматривать переводческую личность как особый подвижный конструкт, где сущность (качество) – удвоенная языковая личность – являет себя двумя ипостасями (модусами) – дискурсивной личностью как совершенно необходимой предпосылкой успешного осуществления интерлингвокультурной коммуникации и коммуникативной личностью, которая в зависимости от целей перевода проявляется в разной степени. Любая языковая личность есть то, что можно охарактеризовать как «несекомое» (ср. «сечение Несекомого» у протопопа Аввакума [8: 70, 487]), являющее свою сущность через ипостаси коммуникации и дискурсии. Языковая личность переводчика как сущность о четырех ипостасях отличается своей сложной организацией, выражающейся, как мы уже не раз отмечали выше, в «удвоенности», «умножен-ности», «подвижности» и «несекомости».