Этнический состав населения Заонежья в конце XV в

Полиэтничность населения средневековой Новгородской земли ярко иллюстрируется на примере Обонежской пятины, территория которой тесно связана с прибалтийско-финскими этническими группами – карелами, вепсами и саамами. Обо-нежская пятина, самая северная и крупная по площади из новгородских пятин, сформированная вокруг Онежского озера, тянулась расширявшейся полосой от Новгорода к северо-востоку, до Белого моря. На северном побережье Онежского озера находится Заонежский полуостров, или Заонежье, где сохранился значительный пласт прибалтийско-финских географических названий. При всем внимании, которое уделяют лингвисты этому региону, его средневековая этническая история остается слабоизученной.

Это связано с тем, что концом XV в. датируются новгородские писцовые книги, значимость которых традиционно оценивалась с социально-экономической точки зрения. Между тем содержащийся в них топонимический и антропонимический материал остается не вполне востребованным со стороны историков. Изучение этого материала дает возможность пролить свет на этническую историю позднесредневековой Новгородской земли, особое место в которой занимает Заонежье.

Обзор литературы

Одна из ранних отечественных работ по истории Карелии принадлежит С. С. Гад-зяцкому. Автор отметил, что топонимы Обонежья в XV в. были преимущественно карельского происхождения. По мнению

ISSN 2076–2577 (print) 73

^u> ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ

Гадзяцкого, это свидетельствует в пользу автохтонности карелов на указанных территориях [5, 5 ]. Непосредственным продолжением книги Гадзяцкого был труд Р. Б. Мюллер, охватывающий историю Карелии конца XV–XVII вв. Мюллер указала, что в XV в. население Обонежья было смешанным с преобладанием славян. Она делала особый акцент на анализе отдельных топонимов региона, которые, с ее точки зрения, были финского происхождения. Неславянскими были преимущественно гидронимы. При этом автор подчеркивала, что прибалтийско-финские названия урочищ, озер и рек необязательно дают сведения о составе окрестного населения; они могут говорить лишь о том, что в какое-то время в этой местности проживали карелы. Большее значение имеют ойконимы, т. е. названия поселений: Мюллер предполагала, что большинство деревень в XV в. едва ли могли быть очень древнего происхождения. Обилие карельских названий деревень могло косвенно указывать на значительную долю карельского населения в той или иной местности, однако «писцовые книги мало дают подобных названий» [10, 17 ]. В целом это крупное исследование затронуло лишь отдельные топонимы без антропонимических данных; кроме того, остается неясным, на основе каких источников автор приходит к выводам о соотношении тех или иных этнических групп.

М. В. Витов, занимавшийся проблемой происхождения гнездового типа расселения на Севере, на основе писцовых книг пришел к выводу, что группы деревень Обонежской пятины обычно носят прибалтийско-финские названия, а отдельные деревни – славянские. Изучая новгородские акты, автор определил, что там встречаются «явно нерусские имена». Как и его предшественники, Витов воздержался от однозначной «этнической» интерпретации имен, упомянутых в актах и писцовых книгах, ограничившись общим заключением о присутствии неславянских народов в Обонежье [4, 37 ].

Историография Обонежья отличается тем, что она направлена преимущественно на изучение истории конкретных не- славянских этнических групп – карел, вепсов и саамов. Средневековую историю вепсов по данным новгородских писцовых книг затронул В. В. Пименов. Анализ топонимов в его книге, согласно авторской характеристике, «самый поверхностный». При этом, по мнению Пименова, писцовые книги – это довольно надежный источник по этнической истории: учет всех неславянских имен, прозвищ и топонимов позволяет точно определить, какой именно этнос новгородские писцы подразумевали в том или ином месте. Применительно к концу XV в. Пименов строил свои выводы не только на современной тому периоду писцовой книге 1495/96 г., но и на более поздней книге 1564 г. [11]. Такая ретроспекция характерна для всех последующих исследований этнической истории Обонежья, поскольку писцовая книга 1495/96 г. сохранилась в отдельных фрагментах.

Существует обширный комплекс лингвистических исследований, основанных на топонимическом материале Заонежья. Крупные работы в этой области принадлежат И. И. Муллонен [8 и др.], Е. В. Захаро-вой1, А. В. Приображенскому [13]. Авторы выявили топонимические системы Обоне-жья – славянскую, карельскую, вепсскую и саамскую. Существенным достижением является фиксация конкретных топонимических основ, определение их языковой принадлежности и этимологии.

Таким образом, к началу XXI в. появилось большое количество этноисториче-ских и лингвистических исследований, касающихся Обонежья в XV в. Однако ономастический материал писцовых книг систематически исследователями не привлекался, что требует специального обращения к этой проблематике.

Материалы и методы

Основным источником исследования послужила писцовая книга Обонежской пятины 7004 (1495/96) г. Писцовые книги – это кадастры, систематизированные по административно-территориальному принципу (т. е. по пятинам) и созданные с целью государственного учета земельных владений, проживающего на них податного и неподатного населения, а также объемов налогообложения. Описание Обо-нежской пятины 1495/96 г. проводилось под руководством Юрия Константиновича Сабурова. В 1501 г. он наместничал в Кореле. Книга Ю. К. Сабурова сохранилась с большими утратами текста – остались только ее отрывки. В историографии длительное время бытовало представление о дефектности материалов писцового описания Обонежья2. Издание, подготовленное А. М. Андрияшевым, вышло в 1930 г. как первый выпуск «Материалов по истории Карельской АССР». В книге были опубликованы сохранившиеся части писцовой книги 1495/96 г.: к Заонежью относится выпись XVII в. с описанием Никольского в Шунге погоста3. Во втором томе «Писцовых книг Новгородской земли» была опубликована выпись на вотчину Никольского Вяжищского монастыря в Егорьевском в Толвуе погосте из писцовой книги Сабурова. Выпись дошла до нашего времени в списке XVIII в.4

Прибалтийско-финский топонимический и антропонимический материал, отразившийся в писцовой книге Новгородской земли, изучался при помощи различных методов. Так, дескриптивный метод позволил выявить и зафиксировать прибалтийско-финские ойконимы (названия сельских поселений) и антропонимы, упоминаемые в писцовых книгах. Отмечены различные типы прибалтийско-финских ойконимов. В основе «вторичных», или локативных, ойконимов лежали названия физико-географических объектов, распространившиеся на образованные при них поселения (деревня в Лахте, деревня в Пягвиярве и др.). Особое место занимают наименования поселений, образованные посредством онимизации локальных физико-географических терми- нов, отражающих характер местности. К этой группе ойконимов относятся названия, восходящие к финноязычным географическим терминам и / или имеющие их в своей структуре: Мягисела (mägi ‘гора’), Сарь (suari ‘остров’) и др. Кроме того, в работе уделяется внимание неславянским ойконимам, образованным от прибалтийско-финских некалендарных имен (Игалово, Лембитово) и календарных антропонимов в неславянской форме (Таруево, Митчуево, Силуево и т. п.). Отмечались ойконимы, в структуре которых находится прибалтийско-финский -l-й формант (Кургала, Кавгала и др.).

Прибалтийско-финские антропонимы обнаружены в результате анализа следующих формальных показателей заимствования антропонимов: 1) фонетический маркер – сочетание звуков, не характерных для русской звуковой системы; 2) структурный маркер – формант -уй ( -ой, -ей, -ий ), отмеченный в составе личного имени или патронима, например: Meloi , Romoi , Prokoi . В неславянских антропонимах особую группу составляют древние некалендарные имена прибалтийско-финского происхождения, такие, как Виктуй / Вихтуй ( Vihtoi ), Игала ( Iha , Ihala ), Лембит ( Lemmity / Lemmetti ), Ускал ( Uskali ), Тоивод ( Тoivottu ). Записанные в новгородских писцовых книгах прибалтийско-финские антропонимы фиксировались и изменялись в соответствии с русской антропонимической формой рубежа XV–XVI вв.

Результаты исследования и их обсуждение

Несмотря на обширную историографию, представления исследователей об этнической картине Заонежья в XV в. довольно аморфны. Свою роль играет устоявшееся преувеличенное представление о дефектности материалов писцового описания Обонежской пятины 1495/96 г. Не стоит забывать, что в течение XVI в. в Новгородской земле описывались только отдельные категории земель, поэтому столь широкого охвата населения, как в конце XV в., уже не наблюдается. По этим причинам текст писцовой книги Обонеж-

® ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ской пятины 1495/96 г., пусть даже в сохранившихся фрагментах, требует особого внимания исследователей.

Итак, сохранилось описание лишь двух погостов Заонежья конца XV в. Никольский Шунгский и Егорьевский Толвуйский погосты находились на северо-востоке Заонежского полуострова, по мелким заливам северного побережья Онежского озера. Применительно к территории Заонежья информативен топонимический материал. В Шунг-ском погосте в конце XV в. располагались деревни, названия которых имеют общее прибалтийско-финское происхождение: оно прослеживается у названий деревень Цилополе < кар. puoli , вепс. pol’ ‘бок, край, сторона’, в Куд-наволоке < кар. kut , вепс. kudo ‘нерест’, в Няпе < кар. näpi , вепс. näp ‘конец’ и на Валгом озере < кар. valkamo , вепс. vald-mad ‘причал, мостки’⁵. Перевод последнего лимнонима подтверждает расположенная рядом «деревня противу погоста за мостком»⁶. Деантропонимные названия представлены в подавляющем большинстве ойконимами, образованными от календарных имен в славянской форме. Прибалтийско-финские именования были единичными: Лембитово <  Лембит <  Lemmity , Вачуево <  Вачуй <  Иван , Ходрилское <  Huotarila <  Huotari <  Феодор , Оринское <  Orih < вепс. ‘конь, жеребец’. Имена, лежащие в основе этих ойконимов, могут иметь как карельское, так и вепсское происхождение, поэтому невозможно отнести их к конкретной этнической группе.

В Шунгском погосте на уровне топонимии отражены пути сообщения – волоки и зимние дороги. Об этом говорят названия деревень на Виж-матке, на Лопской матке и у Региматки (кар. matka, вепс. matk ‘волок’). Топоним Региматка связан с зимней дорогой, идущей через Шунгский погост (кар., вепс. regi ‘сани’). Славянской калькой прибалтийско-финского топони- ма Региматка является название деревни у зимника7.

Самое крупное гнездо поселений в Шунгском погосте – это группа из более чем 10 деревень в Хоймове губе . Возможной оригинальной формой топонима было название Hoimelahti [1, 51 ]. Сохранение звука [ х ] при адаптации в древнерусском языке прибалтийско-финских топонимов на h свойственно карельским топонимам⁸. Карельское происхождение можно усматривать у названий деревень на Хаш-озерке / Фаш-озерке , на Вир-наволоке <  viarä ‘кривой’, на Кокшину острову / Куксоинском острову <  kuuk-so ‘кукша, ронжа’, на Лембой-наволоке <  lemboi ‘нечистая сила, злой дух, дьявол’. С карельским словом selkä ‘каменистая гряда’ связан ойконим Кягреево селга .

Вепсское происхождение имеют названия поселений на Пуд-берегу ( püud , pöud ‘поле’), на Киштове ( kišt ‘заросли кустарника или ягодного растения’) и на Самбине ( samba ‘лягушка’). В писцовой книге зафиксированы полные кальки последнего гидронима, полученные в результате его полного перевода, – деревни на Жаб-губе и на Жаб-наволоке . Несмотря на их славянский облик, оба топонима имеют вепсское происхождение. Присутствие в Заонежье топонимов-калек свидетельствует о двуязычии местного населения и проживании здесь как прибалто-финнов, так и славян. К вепсским ойконимам могут быть отнесены ойконимы со славянскими формантами - ичи / - ицы : деревня Кайбиницы , деревни в Пайницах на берегу , в Паханичах , в Верговичах , на усть Кехтиницы ⁹. Перечисленные названия – это в своей основе скрытая славянской адаптацией вепсская топонимия с - l -м формантом¹⁰.

В Толвуйском погосте также отмечается прибалтийско-финская топонимия, значительная часть которой может принадлежать и к карельскому языку, и к вепсскому. Название погоста происходит от гидронима Толвуя со значением ‘зимний ручей’ (кар. talvi, вепс. tal’v ‘зима’, кар. / вепс. oja ‘ручей’). Топонимические основы названия Толвуя не принадлежат к этнодифференцирующим, однако Муллонен осторожно высказывается в пользу вепсского происхождения гидронима [8, 71]. Общую основу имеют названия Кузаранда и Куз-наволок < кар. kuuzi, вепс. kuz ‘ель’. Топоним Ку-заранда – транслитерированное в древнерусском языке прибалтийско-финское географическое название со значением ‘еловый берег’ (кар. randu, вепс. rand ‘берег’). Топонимы Корбо-речка и Кор-бо-наволок имеют в своей основе ландшафтный термин korbi / koŕb ‘дебри, глушь, тайга’. Славянской калькой гидронима Корбо-речка было название Бор-речка11. Фиксация двух названий одной реки свидетельствует о том, что население использовало как прибалтийско-финский оригинал, так и славянский перевод гидронима. Карельское происхождение имеет лимноним Вирозеро (vi-arä ‘кривой’), предположительно вепсское – Туб-озеро (tobǵ ‘большой’).

Таким образом, подавляющее большинство прибалтийско-финских ойко-нимов Заонежья являются вторичными: они образованы от названий географических объектов, рядом с которыми располагались поселения. В Шунгском и Толвуйском погостах широко распространены полукальки, возникшие в результате адаптации сложных по структуре прибалтийско-финских топонимов славянской системой географических именований. Продуктивность полукалек с элементами -озеро, -река, -губа и -наволок, возникших путем перевода прибалтийско-финских топонимов, должна рассматриваться как свидетельство прочного освоения северного побережья Онежского озера карелами и вепсами12. Широкое распространение прибалтийско-финской гидронимии может считаться аргументом в пользу освоения прибалто-финнами территории Заонежья. Ко времени описания конца XV в. многие названия поселений уже получили форму славянских калек и полукалек, что свидетельствует о тесных этнокультурных контактах славян и прибалто-финнов.

Некоторые наблюдения позволяет сделать антропонимикон Заонежья. Писцовая книга фиксирует преимущественно календарные антропонимы в их славянской форме, что, несомненно, отражает влияние славян на практики имянаречения местного населения. Что касается прибалтийско-финских имен, то с точки зрения лингвистики значительная часть этих антропонимов может восходить в равной степени к карельским и вепсским корням [14, 474 ]. Ввиду близкого родства этих языков однозначная этническая интерпретация имен не всегда возможна. Прибалтийско-финская антропонимия концентрируется в погостах, расположенных на Заонежском полуострове. В Шунгском погосте отмечено наибольшее число носителей прибалтийско-финских патронимов: они составляли приблизительно 4,5 % от записанных в писцовую книгу жителей.

В деревне Пайницы на берегу проживали Першка да Якушка да Кондратко Керкины , в деревне Строгово – Ивашко Керкин, да его дети, Микитка да Януш-ко ¹³. Патроним Керкин имеет известное происхождение: «Мотив именования связан с переосмыслением апелляти-ва керка , зафиксированного в говорах в значении “деревянный кружок, надеваемый на конец шеста, которым при рыбной ловле ударяют по воде”»¹⁴. Географическое расположение упомянутых деревень и значение антропонимов позволяют предположить, что население занималось преимущественно рыбной ловлей. В Паницах же упоминается Гав-рилко Киркин : возможно, его патроним восходит к прибалтийско-финской фор-

® ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ме имени Кирилл – Kirki [16, 81 ]. Неоднократно в погосте встречаются носители патронима Вачуев , производного от календарного имени Василий ( Vatšoi ): «Деревня в наволоке ж: Гридка Вачу-ев да сын ево Сенка», «деревня Вачуево Гричковская: Петрок Вачюев да сын его Федко да Ивашко», «деревня на Товойс-не наволоке: Васко Вачюй»¹⁵. Ойкони-мы, образованные от патронима Вачуев , сохраняются в писцовой книге Обонеж-ской пятины 1563 г.: отмечены деревня Вачуевых и деревня Вачуевская словет Кайдушова на горки ¹⁶.

Среди носителей прибалтийско-финских имен в Шунгском погосте встречаются Микулка Кокуев , Пантелейко Нечю-ев , Ларионик Мелгуев , Ивашко Габунов , Фофанко Поскочев . Патроним Кокуев восходит к распространенному в карельской и вепсской среде прозвищу Kukoi ( kukoi ‘петух’). Отчества Мелгуев и Нечуев также имеют прибалтийско-финскую форму. Первое связано с календарным именем Мелгуй <  Мелентий / Емельян , второе – с некалендарным славянским именем Нечай или карельским словом neičoi ‘девушка’¹⁷. Патронимы Габунов и Поскочев относятся к числу вепсских некалендарных антропонимов Габун < вепс. habuk ‘ястреб’ и Паскач <  paskatč ‘воробей’¹⁸. Дважды встречаются носители прозвищ – Сенка Корелянин и Якуш Новгородец¹⁹ . Определить характер первого прозвища трудно: возможно, этот человек был карелом и / или мигрантом из Корельского уезда Водской пятины. В писцовой книге 1563 г. сохранился ойконим – деревня на Усть Кехтениц Сенкинская Корелянинова²⁰ . Прозвище Новгородец носит топонимический характер и косвенно говорит о том, что носитель прозвища пришел в Шунг-ский погост из Великого Новгорода или его ближайшей округи.

В тексте выписи на вотчину Никольского Вяжищского монастыря в Егорьевском Толвуйском погосте также присутствуют прибалтийско-финские патронимы: в деревне на Толвуе проживали Петрок Тиму-ев ( Timui <  Тимофей ) да сын его Фефилко , в другой деревне на Толвуе – Якуш Рав-куев ( Raukui < карел. raukka ‘бедняга, горемыка’), в третьей – Сенка Пармин (карел. puarmu , вепс. parm ‘слепень, овод’). Аналогичный патроним встречается в деревне в Губе в Куз-наволоке – там были записаны Прокошко Пармин да сын его Микита . В деревне на Туб-озере упоминается Куземка Рякуев ( Räkui < вепс. räḱ ‘горячий, резвый’). Юхно Марков Вахку-ев жил в деревне в Губе ( Vahkui ). Двор Андрейки Перзатина (вепс. perze ‘зад’) находился в деревне на Рудове в Наволоке . Среди этнических прозвищ есть упоминание Корелянина – это Палка Лобиков Корелянин Красной , проживавший в одной из деревень на Толвуе .

Все перечисленные жители Толвуйско-го погоста были крестьянами. Наряду с крестьянскими в писцовую книгу были также записаны дворы «торговых людей, которые приезжают из города на лодьях, купцы городские торгом промышляют»21. В этих дворах проживали 30 человек, часть которых были жителями Великого Новгорода. Об этом говорит использование прозвища Новгородец и указание конкретной улицы, где проживали купцы: «Никифор Попов Фавустов с Петровские улицы с Неревского конца да Агафон Романов с Яковли улицы… Алек-сандрик Милухнов с Яковли улицы… Палка Июдин да Михал с Яковли ж улицы… Андрофейко Июдин с Холопьи улицы… новгородец Онтропов з Даславли улицы… Ануфрей Агафонов Новгородец с Петровские улицы с Простка из Нерев-ского конца… Терех Кудрявец с Ыворо- вы улицы с Плотницкого конца»22. Есть единственное упоминание «купца городского» с неславянским патронимом: это Михал Вашуев, патроним которого происходит от прибалтийско-финской формы календарного имени Василий / Vasui. В итоге лишь 9 человек из записанных 360 (2,5 %) имели неславянские формы патронимов. Этот процент относится не к Толвуйскому погосту в целом, а только к вотчине Вяжищского монастыря.

Таким образом, антропонимия погостов Заонежья носит смешанный характер: в ней преобладают славянские элементы, прибалтийско-финские – немногочисленны. Прозвища жителей Ко-релянин и Новгородец косвенно свидетельствуют о том, что на территорию Шунгского и Толвуйского погостов направлялись мигранты. Это отражается в количественных показателях переписи. В Шунгском погосте численность «людей» выросла по сравнению со «старым письмом» на 27 %. В вотчине Вяжищско-го монастыря в Толвуе прибавились 138 человек, или 38 % налогоплательщиков. Приток населения в Заонежье можно объяснить по-разному. С одной стороны, регион был географически и экономически привлекательным: разветвленная система судоходных рек и озер с небольшими водоразделами создавала благоприятные условия для торговых отношений с Новгородом, Двиной и Поморьем [2, 251 ]. С другой стороны, заонежские погосты были значительно удалены от границы с Западом, где периодически случались пограничные конфликты. Военные столкновения со шведами и, как следствие, разрушения приладожских карельских погостов вынуждали карел продвигаться восточнее, на территорию Обонежья.

Более ранние источники подтверждают присутствие в Заонежье как славян, так и прибалто-финнов. В числе таких источников – «данная» грамота шунжан, которая датируется 1475–1480-ми гг. Ряд жителей Шунгского погоста и «все шун-жане» (видимо, правоспособное населе- ние погоста) передали несколько земельных участков, расположенных в Шунге и Толвуе, в пользу церкви святителя Николая в Шунге. Судя по грамоте, были переданы земли 5 деревень: Линдиево сиденье – в Шунгском погосте, Гавшино сиденье, Мустуево сиденье, Харково сиденье и Цыбуруев наволок – в Толвуйском. Площади переданной земли из грамоты неизвестны, однако в писцовой книге 1495/96 г. указываются 4 церковные деревни на Толвуе на Чумбор-наволоке (Цы-буруев наволок грамоты), земли которых составляли 2 с полутретью обжи. Кроме того, небольшой участок в 0,5 обжи имелся и при самой церкви в Шунге: «на погосте церковь великий Никола… пол обжи»23.

Некоторые жители, упомянутые в грамоте, имели прибалтийско-финские имена: Петр Адкин , Тоивод Идуев и Яков Орин . Каждый из них упоминается с «детми и с племянем». Оншута Иванов , Волос Петров , Иван Кондратов и Кирка носили имена в славянской форме и были записаны с «братьею» или с «детми»²⁴. Такое различие дало М. В. Витову повод считать, что прибалто-финны, в отличие от славян, жили более обширными («племенными») коллективами [4, 37 ]. Тем не менее передача земли была осуществлена шунжанами совместно, несмотря на их различие в этнической принадлежности и социальной организации. Более того, жители погоста рассматривали себя в качестве общности, о чем говорит характерная для новгородских актов формулировка «все шунжане».

О более раннем периоде истории Зао-нежских погостов свидетельствует текст мировой грамоты, датируемой 13 июля 6883 (1375) г. С. Н. Валк отнес грамоту к числу фальсификатов по ряду причин: во-первых, акт датирован числом, месяцем и годом; во-вторых, имеет два рукоприкладства; в-третьих, называется «записью». Все это отличает более поздние грамоты XVI в. [3, 314 ]. Как показал В. Л. Янин, признаки фальсификата нахо-

® ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ дятся только в последних строках грамоты, сохранившейся в списке XVII в. Таким образом, элементы фальсификации созданы с целью придать грамоте характер документа XVII в., при этом основная часть грамоты соответствует древнему оригиналу²⁵.

В подписании договора принимали участие две стороны. Одну сторону представляли староста Вымоченского погоста Артемий «прозвищем Оря», шунгские смерды Иван Герасимов, Василий «прозвищем Стоивор» Глебов, а также Игнатий «прозвище Игоча» и Осафий Перфильевы. Помимо указанных лиц в грамоте упоминаются общности – «вси шунжане, и вси толвыяне, и вси кузарандцы, и вси вымоченцы», под которыми можно понимать правоспособное население пого-стов²⁶. Эти общности выделены по географическому принципу: «шунжане» и «толвуяне» проживали на северо-востоке Заонежского полуострова, т. е. там, где в конце XV в. известны Шунгский и Тол-вуйский погосты. Местность Кузаранда по описанию 1495/96 г. входила в состав Толвуйского погоста и, значит, также находилась на Заонежском полуострове. Неизвестно, проживали ли «кузарандцы» в 1375 г. в отдельном погосте, либо они относились к Толвуе.

Другую сторону договора представлял боярин Григорий Семенович с двумя сыновьями, владевшие землей и угодьями в Челмужском погосте. В результате подписания документа стороны «докончаша миръ» и «межу в Челмужскомъ погосте урядили», так что шунжане, толвуяне и кузарандцы обязались «не вступатися… в тую Григорьеву землю да в ту межю». Земля и угодья передавались «челмуж-скому боярину Григорью и его детямъ во веки»27.

В грамоте прямо не оговариваются причины конфликта, но их можно установить исходя из текста заключенного договора. Известно, что Петровский Чел-мужский погост, где владел землей Гри- горий Семенович, находился напротив Шунгского и Толвуйского погостов, на северо-восточном берегу Онежского озера. Таким образом, «мировой» характер грамоты, проведение межи и близкое расположение погостов относительно друг друга свидетельствуют о наличии территориального конфликта между жителями погостов Заонежского полуострова и боярином. Предметом конфликта выступала земля и угодья в Челмужском погосте, на которые, вероятно, претендовали жители с противоположного берега.

Интерес жителей Шунги, Толвуи и Ку-заранды в разрешении конфликта вполне понятен: они пользовались землей, смежной с боярской. Однако первым в грамоте фигурирует староста Вымоченского погоста Артемий Оря. Попытка объяснить его участие в размежевании земель в За-онежье уже предпринималась в историографии. По мнению А. Н. Шурыгиной, Вымоченский погост находился в Заоне-жье, рядом с Шунгским, Толвуйским и Чулмужским погостами. Это были погосты с «черным» населением, которые выросли вокруг Палеостровского монастыря [15, 32 ].

Янин считал, что Вымоченский погост как самостоятельная административная единица с таким названием не существовал. Он предположил, что с севера к Челмужскому погосту примыкал Вы-гозерский погост, тождественный Вымо-ченскому. В наименовании последнего, как оно передано в грамоте, возможно предполагать испорченное чтение «Вы-молченский». Как заключил автор, «вы-мольцами назывался один из карельских родов на территории Выгозерского погоста»28. Таким образом, согласно Янину, Вымоченский (он же – Выгозерский) погост граничил с Челмужским, а поземельный конфликт жителей с боярином имел чисто экономический характер. В целом, и Шурыгина, и Янин стремились разными способами показать, что все упомянутые в мировой грамоте погосты находились рядом, в Заонежье. Это логично вписывается в картину «пограничного» спора. Однако второе название Вы-гозерского погоста как «Вымолченского» неизвестно по другим источникам, тем более родовая территория вымольцев находилась в северо-западном Приладожье, где известен топоним Вымолский наволок.

Между тем можно предложить еще один вариант объяснения того, почему первым в грамоте упомянут староста Вы-моченского погоста. Предполагать испорченное чтение названия этого погоста в грамоте нет необходимости, поскольку по источникам хорошо известны и название этого погоста, и его географическое расположение. Под «Вымочен-ским погостом» мировой грамоты следует понимать Имоченицкий погост на реке Ояти: именно под таким названием он фигурирует в писцовой книге 1563 г.²⁹ Имоченицкий погост известен как Вы-моченицкий по сказанию о Тихвинской иконе Богоматери «Одигитрия». В 5 версиях этого сказания, относящихся к концу XV–XVI в., прямо указано, что впервые явление иконы произошло в месте, называемом Вымоченицы , расположенном на Ояти [7, 110 ]. Поместная грамота Новгородского митрополита Варлаама сыну боярскому Михаилу Вындомскому упоминает пустоши «въ Вымоченецком погосте, на Ояти»³⁰. Писцовыми книгами зафиксированы 2 формы не только названия самого погоста, но и топонима Имо-ченицкий / Вымоченицкий наволок , также находившегося на реке Ояти³¹.

Ойконим Имоченицы входит в число других известных названий с конечным -ицы, замещающим в процессе славянской адаптации конечный -l вепсского оригинального ойконима Himačal. Этот ойконим восходит к древнему вепсскому антропониму Hima в значении ‘желанный, долгожданный (ребенок)’, оформленному словообразовательным суффик- сом -č- (Himač) [9, 87]. Двойная форма топонима в русских источниках обусловлена тем, что в процессе фонетической адаптации прибалтийско-финских названий в славянской системе имен происходит наращение протетического в, сопровождающееся переходом и в ы (например, Ихлевщина / Вихлевщина, Виро-зеро / Вырозеро)32.

То есть Артемий Оря был старостой погоста, находившегося в юго-восточном Приладожье. Важно отметить, что староста упомянут в грамоте не один, но «со всемъ племянемъ». Здесь возникает вопрос об интересах имоченицкого старосты и его «племени» в имущественном споре в Заонежье.

А. Ю. Жуков справедливо утверждал, что, хотя погост находился на Ояти, колонизируемые им земли были в Шунгском и Толвуйском погостах [6, 13 ]. Экономическая сторона спора здесь очевидна, но есть и другая грань. В этой связи важно обратить внимание на антропонимию грамоты. Прозвище старосты Имочениц-кого погоста, Артемия, может восходить к прибалтийско-финскому прозвищу Orih <  orih ‘конь, жеребец’. Участвовавшие в заключении мировой некоторые шунгские смерды также имели прибалтийско-финские прозвища: Василий «прозвищемъ Стоивор» Глебов и Игнатий «прозвище Игоча» Перфильев . Если видеть в носителях прибалтийско-финских прозвищ представителей неславянского населения, то на основании родственной связи к ним нужно отнести и брата Игнатия – Осафия Перфильева . Об этнической принадлежности Ивана Герасимова из Шунги однозначно сказать ничего нельзя. Сам боярин Григорий Семенович и его дети – Обакун и Савелий – носили календарные имена в славянской форме и были, по всей вероятности, славянами.

Названные выше прибалтийско-финские прозвища могут иметь как карель- ское, так и вепсское происхождение. Однако в данной ситуации можно сделать более определенные выводы. Как известно, Имоченицкий погост находился на реке Ояти. До середины XX в. все юго-западное побережье Онежского озера было вепсским. Большое количество вепсских деревень сохранилось именно на Ояти: проживавшую здесь группу вепсов именовали приоятскими [12, 4 ].

Таким образом, в грамоте предстает совершенно конкретная общность – вепсы Имоченицкого погоста со своим старостой, который, как показывает прозвище, был вепсом. Упомянутые в грамоте смерды также могут быть отнесены к вепсам, поскольку, во-первых, они имели прибалтийско-финские прозвища и, во-вторых, в их конфликт вмешались староста и «племя». Следовательно, были затронуты не только экономические интересы, но и этнические. Земли (или их часть) Шунгского и Толвуйского погостов рассматривалась вепсским «племенем» как ему принадлежавшие, несмотря на то, что участки находились в собственности боярина. Конфликт жителей Зао-нежских погостов с боярином привел к реакции приоятских вепсов.

Примечательно то, что жители погостов самостоятельно решают вопрос о границах земель, без привлечения других бояр или центральной новгородской администрации. Описанный конфликт во многом отражает не только конфронтацию экономических, территориальных интересов бояр и местного населения, но и различное понимание отдельными представителями славян и прибалто-фин-нов категории правовой нормы. Хотя боярин имел право собственности на свои земельные владения, это право вряд ли признавалось жителями пограничных погостов, и они продолжали пользоваться угодьями боярина. С точки зрения самого боярина, «нарушителями» его законных прав выступали жители погостов. Важно заметить, что в итоге местные жители, действительно, уступили стороне Григория Семеновича. Вероятно, конфликт был серьезен, если в его разрешении потребовалось участие старосты Имоче- ницкого погоста «со всем племенем». Это показывает, что земельные вопросы в среде вепсов решались коллективно, в то время как боярин Григорий Семенович действует индивидуально, в рамках «новгородских» представлений о правовой норме.

Для общей языковой картины региона можно отметить, что составители грамоты в качестве новых границ земельных владений называют селги возле Онега озера . Слово сельга ( selgä ) имеет прибалтийско-финское происхождение и обозначает возвышенности. При заключении мировой слово понималось всеми сторонами и не требовало наличия перевода. Это говорит о том, что уже к последней четверти XIV в. оно прочно вошло в русские говоры Заонежья из прибалтийско-финских языков. Использование прибалтийско-финской оригинальной лексики является отдельным примером, иллюстрирующим межэтнические контакты в Заонежье.

Заключение

Колонизация Заонежья приводила к тому, что этнический состав расположенных здесь погостов становился смешанным. Появление славян в Заонежье, претензии бояр на местные земли, освоенные прибалто-финнами, приводили к конфликтам как минимум уже со второй половины XIV в. В целом, писцовая книга в сохранившихся фрагментах и более ранние акты свидетельствуют, что к концу XV в. северное побережье Онежского озера заселяли представители различных этнических групп – славяне, карелы и вепсы. Об этом говорят данные антропонимии и топонимии Заонежского полуострова. Имена жителей представлены главным образом календарными именами в славянской форме, что отражает, во-первых, значительную долю славян в этом регионе (в Шунгском и Толвуй-ском погостах наблюдается значительный рост населения); во-вторых, нельзя исключать влияния славянских культурных и религиозных традиций на местное прибалтийско-финское население, многие представители которого, судя по именам, принимали православие.