К изучению эпистолярного стиля А. С. Матвеева (челобитные ссыльного боярина и "Апофегматы" Беняша Будного)

DOI:

А.С. Матвеев (1625–1682) – это виднейший государственный деятель второй половины XVII в., дипломат, ведавший в 1671– 1676 гг. Посольским приказом. «В 70-х годах XVII в. влияние и авторитет А.С. Матвеева в государственных делах были безграничны. К нему, – как пишет Н.М. Рогожин, – сходились все нити управления Россией. Все распоряжения царского правительства выходили со следующей формулировкой: “По указу Великого государя и по приказу боярина Арте-мона Сергеевича Матвеева”» [7]. Матвеев принадлежал к числу людей, открытых для западноевропейской культуры. Общеизвестны его активная роль в создании первого русского театра и интерес к другим европейским новшествам [1]. Известно также, что в его доме «находились портреты, в том числе “две пер- соны королей польских, Михаила да Яна”» [2, c. 85], а также богатая библиотека. С польской культурой Матвеев имел возможность соприкоснуться уже в 1650-х гг., когда по поручению царя Алексея Михайловича ездил в Вильно на переговоры с гетманом В. Гонсев-ским [8].

Но эта блестящая карьера царского стольника и ближнего боярина закончилась вместе с неожиданной смертью Алексея Михайловича. В результате дворцовых интриг Матвеев был обвинен во многих преступлениях, в том числе в чернокнижии, и сослан вместе с семьей в далекий Пустозерск, где провел 7 лет (1676–1682). Оттуда он неоднократно обращался с челобитными к царю Федору Алексеевичу, к патриарху Иоакиму и другим влиятельным лицам.

Эпистолярное наследие А.С. Матвеева исследовано отчасти, хотя сами челобитные были опубликованы в 1776 г. в составе изданной Н. Новиковым «Истории о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергеевича Матвеева» (1-е изд. – СПб., 1776; 2-е изд. – М., 1785). Отмечалось уже, что челобитные Матвеева насыщены цитатами из Ветхого и Нового Завета и сочинений Отцов Церкви (Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста, Кирилла и Афанасия Александрийских), с помощью которых он описывал свои злоключения, обличал клеветников, доказывал несостоятельность их показаний и добивался от царя справедливого суда [9, c. 111]. Для нас же особый интерес представляют ссылки Матвеева на античных философов и апофегмы прославленных государей древности, а также отсылки к анекдотическим «повестям» из древней истории, собранным Беняшем Будным в его «Апофегматах».

Самое большое количество таких цитат и аллюзий находим в третьей челобитной царю Федору Алексеевичу, посланной в 189 г. (= 1681 г.) из Пустозерского острога «с ссыльным с Самарским офицером с Васильем Пастуховым». Матвеев описывает в ней свое несчастное и ничем не заслуженное положение, не надеясь, как пишет, ни на чью помощь, разве от «всесильнаго и всевысочайшаго Царя царем и Бога, и тебя велиаго и милосердаго государя», которому, «плачевную песнь поюще, паки и паки» бьет челом. Он сравнивает свое положение с положением царя Давида, который словами псалма 85 вопиет к Господу, пытаясь умилостивить его своим плачем:

разгневанную или косную ко услышанию Божию утробу плачем своея тесноты преклоняем, глаголя: « Приклони, Господи, ухо Твое, и услыши мя, яко нищ есмь и убог », во скорби сердца моего, имать бо сие свойство Божие, еже присно в тесноте просящих послушати, от него же образ прием-шии мы, холопи твои, по Бозе убо у высокаго престола вашего Христа Господня подаем обиду и странное разорение наше, оплакиваючи слезно. Аще бо Бог бедных слезами удобь примиряется, то кольми тебе Христу его, по долгу подобает подра-жати Помазателя на царство ¹ (с. 131–132) (здесь и далее выделено нами. – Э. М. ).

Цитируя псалмопевца, Матвеев, несомненно, рассчитывает на то, что царь вспомнит и следующий стих псалма: Сохрани душу мою, яко преподобен есмь: спаси раба Твоего, Боже мой, уповающаго на Тя , в котором царь Давид называет себя благочестивым. Далее опальный боярин приводит пример поведения язычника Александра Македонского, который всегда выслушивал обвиняемого, в то время как христианский царь Федор Алексеевич не захотел склонить своего второго уха к оклеветанному вельможе:

В кия степени велехвальный и славный царь Александр Македонский, языческий государь, оружием быв пред многими вои и иных множайших, целомудрый же яко воистинну муж и владычних хранитель заповедей. И вам, христианским великим государем, обычаями своими подобен. Некогда себе вопрошающим, вскую бы, жалобы челобитье послушая, едино ухо затворял, другое отверсто хранил: славен, страшен, удивителен, умилителен, милостив ответ, царь премудрый и ратоборный подаде, рече: «Обидимым сохраняю и всю мою мудрость привожу к познанию благонравия моего, велия бо мудрость, еже благое от злаго распозна-ти». Знает, себе вечныя славы желая, или воздаяния небеснаго чаяше. Мы, холопи твои, христианс-каго ушесе, обидими, у вашего высокаго царскаго престола просим, еже и одержати, надежды не по-губляем, ведуще вас, великаго государя христианс-каго царя памятовать, еже великий архиерарх Ме-летий, папа и патриярх великаго града Александрии 2 и блюститель, и судия селенней престола Константинопольской славы и учитель глаголет: «Име-яй слух обидимым отворен». <...> Сугубаго плача с пролитием слез прошение наше, холопей твоих, вам, великому государю внесохом, двоякий убо нас страх содержащий, глад бо нас страшит смертию, а смерть страшит гладом; вопием к тебе, великому государю царю милосердому (с. 132–133).

Здесь автор челобитной почти дословно цитирует текст «краткой повести» об Александре Македонском из «второго» древнерусского перевода сборника Будного, возникшего, как мы старались показать в другой работе, в 1670-х годах 3. Сравним:

Егда <Александр Македонский> жалобы каковы ( вар. челобитья какова ) послушаше, всегда едино ухо затыкаше. Вопрошен же, вскую бы то творил, сицеву даде причину: «Другое сохраняю староне обвиненой» ⁴ (л. 128–128 об.).

Одновременно умело контаминирует реплику царя с характеристикой древнего философа Сократа, данной римским поэтом и философом Сенекой Младшим:

Той <Сократ>, яко Сенека пишет, всю свою мудрость приведе к познанию благонравия, иже паки учаше велией мудрости быти, благое от злаго разпознати (л. 9 об.).

Таким образом челобитчик еще сильнее подчеркивает, что настоящая мудрость приводит к познанию благонравия и умению отличать добро от зла. Обе аллюзии следует признать довольно смелыми, учитывая трагическое положение «царского холопа».

Расшифровка аллюзий предполагает, как известно, наличие у автора и читателя общего круга чтения. Матвеев мог рассчитывать на знание «Апофегмат» адресатом – учеником Симеона Полоцкого, в библиотеке которого было одно из изданий «Кратких витиеватых повестей» на польском языке [10, S. 41]. Признавая, что царь – Божий помазанник, что он волен всех наказывать и миловать, Матвеев просит его следовать примеру Александра Македонского, которому приписал черты философа Сократа.

В следующей части челобитной Матвеев приводит рассказы о римском цесаре Тите Веспасиане (ок. 40–81), прославившемся своим милосердием. Особенно выразительны слова Тита, считавшего погубленным день, в который он не оказал милости ни одному человеку. Процитируем этот фрагмент челобит- ной в сопоставлении с текстом «Апофегмат», чтобы убедиться в справедливости нашего предположения.

Во «втором» древнерусском переводе «Книги Апофегмат» читаем:

• <Т>ит Веспасиан не похваляющым ему того приятелем, яко не отрицаше ни единому, о чесом-либо кто моляше, но дати обещаваше абие, аще со убытком сокровищ своих, тако им рече: «Инако ми творити не достоит, ибо не лепо, дабы, сый кто у цесаря, имел от него печалным лицем отити».

• <Т>ой же, воспомянувше единою при вечере, яко того дне ничтоже никомуже дарова, тако рече: «Всуе день нынешний погубих, яко никому-же ничтоже даровах» (л. 120–120 об.).

Матвеев же пишет:

Но буди вам, великому государю, тако тяжко миловати, яко чтут в историях римских о Тите цесаре, ему же тако тяжко бысть не миловати, яко познавши день един, егоже не сущу просяще, кому не сотвори милости, солнцу уже познавшу запад свой, восплака и рече: «Всю мою мзду, на нюже вся лета моя трудился, единым днем возгубил, не сотворих бо милости никому же, воспоминаю себе с высоты; несть бо милости не сотворшему милости». Се милосердый и милостивый цесарь, зане никтоже проси и яко не сотвори милости тужаше, и всю жизнь свою ни во что же почитая. А мы, холопи твои, шестое лето непрестанно просим, а милости не приемлем. За что прогневася ваше, християнскаго царя, сердце на нас, холопей твоих, и от очес ваших отвержены, яко праведно мудрых речение на мне, холопе твоем, сбысться: старый холоп, яко старый пес, прочь с двора или под лавку? (с. 139–140).

В последнем вопросе звучит горечь бывшего слуги (холопа на языке XVII в.), который на старости лет лишился царской милости. Этот вопрос перекликается с апофегмой об учителе Перикла – Анаксагоре, которого малоразсудный царь перестал почитать из-за его старости. Старый слуга яко старый пес – так прокомментировал поведение Перикла Беняш Будный. Матвеев же почти дословно цитирует мудрых речение , расширяя и дополняя пословицу уточняющим прочь с двора или под лавку ⁵.

И это еще не все отсылки к тексту «второго» древнерусского перевода «Апофегмат». Рассказав о своих многолетних мытарствах, Матвеев сетует на недоброжелателей, особо подчеркивая, что труднее всего смириться с изменой некогда близких ему людей:

Сбысться, великий государь, мудрых писание в нынешнее время на мне, холопе твоем. Вопрошен некто от некоего, в чем бы опаство паче име-ти . Отвеща ему тако: «В приятельской ненависти, а во лжи неприятельской» . А мы, холопи твои, видя и слыша о своем невинном конечном разорении и расхищении, слезами обливаемся с червем моим, Богу благодарение возсылаем до исходу душ наших, яко вещи наши конец имяху добр. Господь даде, Господь и взя (с. 195–196).

Мудрые, на авторитет которых ссылается Матвеев, – это в данном случае Диоген. Во «втором» переводе «Апофегмат» читаем:

Вопрошен же, в чесом бы опаство паче име-ти, отвеща : «В ненависти приятелской, а во лжи неприятелской» (л. 61 об.).

Нетрудно заметить, что челобитная и здесь почти дословно воспроизводит текст «второго» древнерусского перевода «Апофегмат».

Тема домашних врагов появляется также в первой челобитной Матвеева патриарху Иоакиму, в которой он пишет о фальшивых приятелях, от каких ни един или не мнози от древних пострадаша: будут бо, рече, врази человеку домашнии его (с. 212). Здесь можно усмотреть явную связь со словами Боэция: Никий же недуг несть тако вреди-телен, яко враг домашний (л. 112).

И.М. Кудрявцев справедливо отметил, что Матвеев «обладал незаурядным талантом и был очень начитанным и в исторической, и в богословской литературе» [6]. Высоко оценивал литературные способности боярина А.С. Демин, который восхищался описанием буйного пьянства одного из гуляк [4, c. 124], то есть датского немчина , оклеветавшего Матвеева.

«Эпистолярная техника, – как справедливо заметил В.В. Калугин, – предполагала имитацию диалога. Начиная с античных теорий стиля, послание понималось “как бы одна из сторон в диалоге” и “письменная беседа отсутствующего с отсутствующим”. В этом разговоре отправитель был рассказчиком, а адресат слушателем» [5, c. 141]. Наши наблюдения показывают, что Матвеев знал и виртуозно использовал в одностороннем дискурсе с царем Федором Алексеевичем и дру- гими адресатами челобитных также текст «второго» древнерусского перевода «Кратких витиеватых повестей» Б. Будного. Ему, как известно, разрешили взять с собой часть книг и рукописей, среди которых была, как мы полагаем, и недавно переведенная с польского «Книга Апофегмат», в которой он искал и находил ответы на трудные жизненные вопросы. К сожалению, судьба Матвеева не подтверждает лестного мнения современного историка А.П. Богданова о судебной реформе Федора Алексеевича. Трудно согласиться с мнением ученого, что царь, который не захотел выслушать обвиняемого, сумел «на время установить “в судах правосудство”» [3]. А надежда Матвеева на то, что царь поймет тонкий намек, тоже оказалась обманчивой. Хотя не исключено, что челобитных Матвеева, благодаря усилиям его недругов, светлые очи Федора Алексеевича вовсе не увидели.