К проблеме расогенеза и этногенеза древних корейцев

Первоначально следует определиться с антропологической характеристикой корейцев. Обзор исследований корейских ученых по антропологии корейцев в связи с их этногенезом приведен в совместной статье Пан Мин Кю и В.Ю. Бахолдиной (2008).

Ученые КНДР в основном придерживаются положения автохтонности происхождения корейцев и считают, что современное население Кореи имеет очень глубокую древность, уходящую вплоть до эпохи палеолита. По мнению Век Ги Ха и Чжан У Чжин, можно проследить преемственность культуры и традиций корейцев от древности до современности. Южнокорейские исследователи представляют разные направления научных исследований – миграцио-нистское и метисационное.

Костные останки ископаемых гоминид Кореи связывают со следующими этапами становления человека и его культуры: человек из Сокчанни 1 – «прямостоящий», неандерталоидного облика, возможно, относится к раннему палеолиту; останки человека из Токчхона и Йокпхо — «разумного», кроманьонского типа, принадлежат среднему палеолиту; кости из Кульпхо II – поздний палеолит.

Отмечаются следующие расовые соответствия. Северные китайцы относятся к восточным монголоидам, но это лишь самая общая характеристика. По геологическим и палеофаунистиче-ским данным, возраст Сокчанни 1 – 500 тыс. лет, носители этой культуры принадлежали к древнейшим людям (архантропам). Индустрия чопперовидного характера присуща как этому памятнику, так и Чжоукоудянь 1, 13 в Китае.

Однако связь синантропа и носителей культуры Сокчанни 1 в Корее с монголоидами не считается несомненной. Горизонты Сокчанни 2, 3, 4 сопоставляются с местонахождением Чжо-укоудянь 15. Кроме типичных ручных рубил миндалевидной формы на этой стадии появляются остроконечники с мелкой ретушью. Носители этих культур, видимо, являлись предками тихоокеанских монголоидов. Средний палеолит в Корее предположительно представлен слоями Сокчанни 5, 6 и Кульпхо 1. Носителей этих культур обычно относят к сводной расе тихоокеанских монголоидов.

Поздний палеолит на Дальнем Востоке был временем наиболее интенсивных переселений, в ходе которых и сложились монголоидные расы. Позднепалеолитические памятники Кореи приходятся на четвертый ледниковый период, на поздний плейстоцен и время обитания homo sapiens. Памятники эти по инвентарю сопоставляются с некоторыми северокитайскими, в частности, с Шаньдиндуном в Чжоукоудяне. Но именно человек из Шаньдиндуна, принадлежа в целом к восточным монголоидам, сохранял еще признаки южных монголоидов, уцелевшие и в современном антропологическом типе корейцев. Не исключено, что обитатели районов к северу от Шаньдиндуна — Внутренней Монголии и Маньчжурии – уже в это время принадлежали к континентальным монголоидам. В таком случае это обстоятельство не могло не оказать влияния на расовый облик населения Корейского полуострова в позднем палеолите [11, c. 43-47].

Находки из верхнего слоя Сокчанни, предположительно мезолитического возраста, по своему микролитическому характеру в наибольшей степени сопоставимы с материалом из Внутренней Монголии и Маньчжурии. Небогатые антропологические находки из этого последнего региона («Чжалайнорский человек») относятся к континентальным монголоидам, а эти последние складывались под воздействием северной ветви монголоидов – «арктической».

Как уже указывалось, современный антропологический тип корейцев содержит элементы, присущие северным монголоидам. Очевидно, эти элементы могут быть связаны уже с неолитическим населением Кореи.

Вступление Кореи в эпоху металла сопровождалось заметными изменениями в этническом составе. В отличие от предшествующих эпох появились общие и частные этнические образования и наименования. Хотя чисто антропологический материал по-прежнему скуден и не разработан, довольно определенно можно говорить о принадлежности населения региона в целом к тунгусам (или пратунгусам) в рамках все той же северомонгольской расы. Эти тунгусы, двигаясь из Сибири через Монголию, постепенно оттесняли палеоазиатов к югу Корейского полуострова, частично ассимилируя их.

На одной параллели с Унги в Ситуаньшане в провинции Гирин, КНР, обнаружены скелеты монголоидного облика, по расовому типу тунгусские. Их обладатели, несомненно, близки к континентальным монголоидам — древним палеоазиатам. Находки датируются первой половиной II тыс. до н.э. К середине I тыс. до н.э. относятся черепа из Чжэнцзяванцзы (провинция Ляонин, КНР). По большим размерам мозговой коробки и уплощенности лица люди из Чжэнц-зяванцзы обнаруживают сходство с современными монголами, но абсолютная и относительная высокоголовость сближает их с северными китайцами. Впрочем, высотно-продольный индекс черепов более высок, чем у современных тунгусов. По-видимому, в Маньчжурии в I тыс. до н.э. происходило взаимодействие двух монголоидных популяций – тихоокеанской («протокитайцев») и континентальной (предков палеоазиатов) [9].

Большинство исследователей склоняются к тому, что нет прямой археологической преемственности между эпохами палеолита и неолита. Отчасти это связано с тем, что слабо исследована переходная эпоха от палеолита к неолиту. Не выделены хорошо мезолитические памятники.

Это связано с тем, что в позднем палеолите произошло изменение климата и население вынуждено было покинуть насиженные места и перекочевать на новые земли. Поэтому нет находок этой переходной эпохи. Другие исследователи считают, что хронологическая лакуна между палеолитом и неолитом на Корейском полуострове не была так велика, чтобы говорить о «культурном вакууме» в это время.

По мнению южнокорейского ученого Пак Сон Чжоу, палеолитические насельники Кореи развивались изолированно и лишь в эпоху неолита из Восточной Сибири пришли новые насельники. Новое население образовалось из смешения метисного и пришлого населения. Антропологом И Кен Су было проведено изучение краниологического материала от разных хронологических периодов. По этим обмерам верхнепалеолитические люди значительно отличаются от населения более позднего времени. Основные отличия наблюдаются в размерах черепных указателей – поздние черепа имеют существенно высокий черепной указатель.

Одонтологические исследования также показывают высокую степень различий современного и древнего населения, что отчасти подтверждает гипотезы миграционного происхождения корейцев [5].

Южнокорейские ученые, в частности Сон Боги, Ким Чжон Бэ, указывают на значительную роль тунгусов в происхождении корейцев. Пан Мин Кю и В.Ю. Бахолдина отмечают, что сравнивать современных корейцев и тунгусов очень сложно. Тунгусские народы – а их не так мало в антропологическом отношении – достаточно гетерогенны.

Байкальский антропологический тип, выделяемый среди тунгусов Сибири, представлен в двух вариантах: долихо и брахокефальном. Недавние исследования по эвенкам проводила В.Ю. Бахолдина, ее материалы показали, что эвенкийская серия среди других монголоидных серий занимает обособленное, окраинное положение и отличается во многом от черепного указателя современных корейцев. В то же время для эвенков, как и для корейцев, характерны крупные абсолютные размеры лица, но данный признак отличает многие монголоидные группы и не является специфичным для эвенков.

В целом исследователи высказывают сомнение в том, что предки корейцев контактировали с населением, близким с эвенками Северного Прибайкалья. Напрямую связать корейцев с современными тунгусами по антропологическим данным не представляется возможным [5, c. 158].

Теперь следует рассмотреть археологические данные. Имеется версия, что носителями древней неорнаментированной (ранненеолитической) керамики были палеоазиаты или древняя сибирская раса. Создатели же гребенчатой и последующей гладкой керамики (развитой и поздний неолит) уже относятся к тунгусам.

По другой версии палеоазиатами считают обладателей гребенчатой керамики. Позднюю же, гладкую керамику, как полагают, изготовляли тунгусы, относящиеся к северным (или классическим) монголоидам и говорившие на одном из алтайских языков. Эти тунгусы («алтайцы») вытеснили палеоазиатов и стали господствующим этносом в регионе.

Если считать, что гребенчатая керамика корейского неолита имеет что-либо общее с восточносибирской (исаковской или китойской), это дает известные основания предполагать этническую близость создателей этой керамики.

По поводу этнической принадлежности неолитического населения Восточной Сибири существует по меньшей мере две точки зрения. Согласно первой, носители неолитической культуры Восточной Сибири принадлежали к дотун-гусскому палеоазиатскому населению, которое позднее было ассимилировано пришлыми тунгусами. Причем эти тунгусы восприняли и сохранили некоторые черты культуры предшественников. Для палеоазиатов характерен так называемый байкальский антропологический тип: низколицый, темнопигментированный монголоидный. Распространение тунгусов по Сибири стало возможным после одомашнивания оленя, и произошло это в эпоху металла [5 c. 198, 199, 204).

Согласно второй точке зрения, тунгусы жили в Восточной Сибири, по крайней мере с верхнего палеолита, являлись носителями культур неолита и бронзы, что подтверждается находками в погребениях на Средней Лене, Ангаре одежды с «передником», похожей на типичный тунгусский «фрак». В Шилкинской пещере (Читинская область) найдены череп ископаемого «тунгуса» и комплект каменных и костяных вещей, включая перламутровые бусы и кольца из белого нефрита, характерные для серовской и глазков-ской культур. Движение тунгусов происходило с севера на юг [5, c. 393-412].

Современные исследования корейских археологов ставят под сомнение идею о связи сибирского и корейского неолита. Гребенчатая керамика Прибайкалья и Корейского полуострова не связана с общим тунгусоязычным носителем. Поэтому говорить о движении в эпоху не- олита тунгусов с Прибайкалья в Корею не приходится. Эта идея была выдвинута японскими археологами, которые в начале XX века проводили раскопки в Китае (Внутренней Монголии), Корее. Рюсаку Фудзита отметил наличие гребенчатой керамики на Урале, в Прибайкалье и Корее. Он высказал предположение, что это результат культурной диффузии с севера на юг. Раскопки корейских археологов с применением новых методов полевой работы, использование естественно-исторических методов датирования дали хорошо исследованный материал. Отличия в орнаментальных мотивах и радиоуглеродные даты показывают, что неолитические культуры Кореи имеют большую древность, чем в северных областях Сибири [7, c. 644-650]

Именно в неолите на новой этнической основе в зоне, включающей Центральную и Восточную Маньчжурию, Корейский полуостров, на пласте рыболовческой культуры сложился пласт культуры земледельческой. В степях на западе образовалась зона кочевой культуры, в Северном и Центральном Китае – оседлой земледельческой, на холмах Жэхэ – смешанной культуры [2, c. 98].

По этнографическим наблюдениям, у корейцев явственно прослеживаются этнические черты как северного, так и южного происхождения. Женщина-медведица из мифа о Тангуне, как мотив человека-зверя, восходит к тотему северных народов. Культ медведя, сюжеты преданий о стрелках, героях-табунщиках примыкают к северному культурному кругу. Верхняя одежда с узкими рукавами, гладкая, белая, без украшений, тоже более характерна для северян.

С южным культурным и этническим кругом связан мотив рождения из яйца героев – основателей царств, культ черепахи и важное ее место в легендах и преданиях, использование в ритуале барабанов, татуировка [4, c. 110-114].

Ceверныe черты обычно привязывают к алтайскому этническому миру, южные – к полинезийскому. Южные черты более редки и менее выразительны, что служит дополнительным аргументом в спорах о том, какие черты – северные или южные – древнее.

Лингвистические наблюдения довольно обширны. Имеет большие перспективы северная гипотеза происхождения корейского языка и этноса. В рамках этой гипотезы устанавливается генетическое родство корейского языка с алтайскими на основе более чем 200 лексических соответствий [10]. Однако северная гипотеза, определяющая ориентацию корейского языка, не устраняет южных истоков, возможно, очень древних. В качестве свидетельства в пользу последних выступают сходные названия частей человеческого тела в корейском и японском языках, семантика числительных, фонетические особенности, свойственные полинезийским языкам.

На основе всего комплекса наблюдений можно лишь иметь предварительные соображения об этнической истории населения Корейского полуострова на стадии неолита и в преддверии эпохи раннего металла. На заре неолита юг полуострова заселила какая-то этническая общность южного происхождения. По-видимому, они принадлежали к тихоокеанским монголоидам, к их полинезийской ветви. Наиболее ощутимый и, бесспорно, древний след их пребывания в регионе – это гладкая догребенчатая керамика и весь комплекс находок, с ней связанный. Сама миграция оказалась не столь массированной – ареал распространения этих находок не отличался ни широтой, ни долговечностью. Однако новые потоки достигали региона, вероятно, через значительные промежутки времени: не ощущается постоянной и выраженной культурной традиции. Но полностью южный этнический элемент, по-видимому, никогда не вытеснялся. Он и обеспечил сохранение южных культурных черт в мифах, древних преданиях, фольклоре, языке, обычаях, одежде.

Однако главное развитие этнической истории неолитической Кореи происходило в рамках северной монгольской расы. Превалирующий охотничий и рыболовный инвентарь, мелкие орудия, особенно же так называемая гребенчатая керамика – эти реалии роднят корейскую неолитическую культуру с сибирской и, по-видимому, роднят создателей этих культур. К концу неолита первобытное население Кореи в целом сформировалось, сочетая унаследованные морфологические черты местных палеолитических обитателей и ранние адаптивные особенности современных корейцев [2, с. 99, 100].

Создатели поздней неорнаментированной керамики знали искусство выплавки бронзы и отливки изделий из нее, мотыжное земледелие, скотоводство. Литые кельты повторяют формы сейминских (север европейской части России) и карасукских (Южная Сибирь). Каменные лемехи плугов вместе с зернотерками двух типов с курантами — сегментовидными и ладьевидными – характерны для всей обширной зоны от Восточной Сибири, Монголии и до Корейского полуострова.

По мнению корейских и японских ученых, в первой половине I тыс. до н. э. палеоазиаты сохраняли свои позиции в верховьях рек Обь,

Енисей, Лена, по среднему и нижнему Амуру и по Уссури, иранцы — на Иранском нагорье и Среднем Востоке, южные монголоиды — в Южном Китае и Индокитае, собственно китайцы (континентальные монголоиды) – в приморской зоне Северного Китая. Тунгусы же заняли обширный регион от Алтая через Монголию и Маньчжурию до южной оконечности Корейского полуострова и земель к югу от Гоби [2, c. 101].

Изучение этнорасовой ситуации в древнейшей Корее, проведенное в КНДР и РК, привело корейских этнологов к сходным выводам.

В РК приоритет отдавался изучению мифологии, археологических и лингвистических материалов, в КНДР – исследованию данных письменных источников, археологии и антропологии. Общность в выводах наблюдается в том, что признается гетерогенность расового состава корейцев и гомогенность этноса уже с конца неолита. В свете этих положений укрепляется тенденция рассматривать этническую историю корейского народа в русле общей истории алтайского суперэтноса. С этих позиций народ – носитель легенды о Тангуне – жил в неолитическое время и принадлежал к палеосибирякам (палеоазиатам). Он был вытеснен из Сибири в маньчжуро-северокорейский регион около XII в. до н.э. и ассимилирован племенами алтайского происхождения, известными под этнонимом емэк . Они принесли с собой культуру гладкой керамики, бронзы, а позднее – раннего железа, стали создателями Древнего Чосона [14].

Эта картина в трудах некоторых этнологов предстает как часть более широкой панорамы этнической истории маньчжуро-китайского региона. На рубеже I тыс. до н.э. она рисуется как нерасчлененная этническая история ветви алтайских народностей, которая мигрировала в регион, принесла с собой многие культурные достижения, в том числе в культуре металлообработки и в хозяйстве, и создала здесь мелкие государственные образования [16].

Выделение в этом процессе собственно корейской линии относят к XII-Х вв. до н.э., когда в Китае упрочилась династия Чжоу. Основной движущей силой исторических процессов этой эпохи называют непрекращающиеся миграции в регион алтайских народностей. Именно им приписывается ведущая роль в создании Древнего Чосона, хуннских объединений и других образований на севере собственно Китая [8, 12, 13].

Образование Древнего Чосона связывается с формированием особого этноса – чосонцев, в котором емэк отводится центральная роль. Емэк является наиболее древним этнонимом, принад- лежащим одной из корейских народностей [1, c. 38].

Корейский ученый Хван Чхольсан полагает, что этноним «чосон» возник от наименования политического образования. Основу чосон составил этнос мэк , который вступил на этой территории во взаимодействие с этносом е. Поскольку зона распространения нового этноса емэк оказалась шире владений Чосона, чосонцы могут считаться ветвью емэк [2, c. 102].

Очевидно, можно говорить о том, что хозяйственно-культурное единство древнекорейских племен сложилось уже к середине I тыс. до н. э. Основными чертами этого единства были: огромная роль земледелия, искусство металлообработки, высокая культура керамического производства, бытование охоты и коневодства.

Изучение хозяйства, материальной и духовной культуры когурёсцев свидетельствует об их древних родственных связях с тунгусоманьчжурскими народами [6]. Так, не случайно описание «ымну» (илоу), в которых многие исследователи видят предков маньчжур, помещено в китайских летописях «Саньгочжи» и «Хо-уханьшу» среди разделов, посвященных характеристике древнекорейских племен. С глубокой древности древнекорейским племенам был известен термин мальгаль (мохэ), который первоначально означал одну из групп племени е – «восточных е», населявших территорию современной провинции Хамген. Все маньчжурские народы, начиная с мохэ, считали район Тхэб-эксана (Чанбошаня) – район древнего расселения когуресцев – своей прародиной.

У нивхов и удэгейцев записаны легенды о «гаоли» (корейцах) как о древних обитателях районов Приамурья и Приморья. Конечно, трудно себе представить, что корейцы когда-либо жили в этих районах. Но, с другой стороны, никогда в последующий период корейской истории границы корейских государств не заходили так далеко на север, как в период государства Когурё. Думается, что эти легенды отражают эпоху тесных контактов когуресцев с предками тунгусо-маньчжуров и палеоазиатов, которые жили значительно южнее нынешнего ареала расселения этих народов.

В материальной и духовной культуре тунгусо-маньчжурских народов Приамурья и Приморья поныне сохраняется много черт культуры когурёсцев. К их числу, например, относятся: в устройстве жилища – расположение канов в виде идущих вдоль стены нар; в одежде – шаманский костюм; в религии – представление о дере- ве духов и почитание отдельных видов птиц и животных [3, c. 55].

Все эти факты свидетельствуют об общности происхождения когурёсцев и тунгусоманьчжурских народов.

Обзор современной литературы по формированию корейского этноса позволяет в дальнейших исследованиях сконцентрироваться на проблемах взаимосвязей неолитического населения Восточной Сибири и Кореи. Сейчас в исторической литературе (в основном в Южной Корее) распространено мнение, что тунгусы в эпоху неолита мигрировали из Сибири на Корейский полуостров и принесли гребенчатую керамику. Попытки отдельных корейских ученых (Чой Монг Ли, Кан Ин Ук) разобраться с фактической основой этой концепции, о чем мы уже писали, пока остаются неизвестными широкой аудитории. Наше общение с корейцами (студентами университета Соган и многими другими) показывает, что у них сформировалось устойчивое представление, что где-то на берегах Байкала в далеком прошлом жили предки корейского народа. Решение данной проблемы также связано с общим пониманием «тунгусо-маньчжурского вопроса».