К вопросу о соотношении формализуемого и неформализуемого содержания научной теории в контексте модели "центр - периферия"

В настоящее время в представлениях о структуре теоретического знания доминирует концепция, основы которой были заложены в 1960 –1970-х гг. работами И. Лакатоса в Европе [1], а в нашей стране исследованиями В.С. Степина [2]. Она базируется на представлении о существовании в структуре научной теории центрального «ядра» и периферийных областей, взаимодействующих в процессе ее развития. Появление этой концепции явилось следствием попыток рациональной реконструкции динамики теоретического знания. Следует отметить ее значимость в методологии естественных наук: на протяжении вот уже более тридцати лет большинство отечественных исследований в этой области философии науки явно или неявно отталкиваются от модели «центр – периферия». О продуктивности подобного подхода свидетельствует также наметившаяся в последние годы тенденция использования основных идей данной концепции в попытках провести реконструкцию научных теорий в социально-гуманитарном знании [9].

Одной из главных особенностей данного пути реконструкции генезиса теоретического знания является стремление провести ее при помощи исключительно рациональных средств. И. Лакатос полагал процесс развития знания, включая и научные революции, рационально реконструируемым* и скептически относился к попыткам Т. Куна вывести движущие силы науки за пределы собственно науки, в область психологии научного творчества. Поэтому в концепции Лакатоса нормативные правила, задающие динамику научно-исследовательской программы, а также регламентирующие взаимодействие «жесткого ядра» и «защитного пояса», имеют рациональную природу. Тем не менее, как убедительно показывают специальные исследования, проведенные в позднейшие годы, наряду с рациональной деятельностью познание включает также и неосознаваемые моменты, что научно-теоретическое знание принципиально не может исчерпывающим образом как предвидеть все следствия, вытекающие из наличных конкретно-исторических результатов успешной рациональной деятельности исследователей, так и полностью реконструировать саму эту деятельность. Как отмечал в свое время И.П. Меркулов, «историко-научные данные ... убедительно показывают, что неявные смыслы математических и специальнонаучных гипотез, теорий остаются в течение какого-то исторического отрезка времени неосознанными, образуя скрытую потенциальную основу будущих открытий» [4, с. 43].

Невозможность адекватной экспликации предпосылочного знания, невыражаемого рациональными средствами, является серьезным недостатком «бинарной концепции» структуры научной теории в том виде, в котором ее разрабатывал И. Лакатос**. Неявное знание играет исключительно важную роль в развитии теорий и поддержании общей динамики науки, в частности, обусловливая преемственность традиций научных школ. По этой причине любая модель, лежащая в основе реконструкции теоретического знания, помимо рациональной составляющей, представленной в структуре теории ее формализмом, должна также включать механизмы экспликации неявного знания путем концептуализации нефор-мализуемого содержания. Одним из первых философов, обративших внимание на это обстоятельство, был В.С. Степин, уже в самых ранних работах 1960-х гг. признававший в структуре теорий наличие «неформального остатка» и пытавшийся отыскать ему место в модели «центр – периферия».

Однако поиски В.С. Степиным неформального содержания в структуре теории порождают, на наш взгляд, больше вопросов, нежели ответов. Если внимательно проанализировать его концепцию, то окажется, что в структуре фундаментальных и частных теоретических схем для неформализуемого неявного знания попросту не остается места. В самом деле, основание теории (ее «ядро»), по В.С. Степину, образует «двухслойная» структура — математический формализм и фундаментальная теоретическая схема, образованная фундаментальными абстрактными объектами теории. Применительно к каждому частному случаю эта конструкция должна уточняться посредством т.н. «содержательных допущений», и эта задача возлагается на периферийную область теории — частные теоретические схемы. Согласно В.С. Степину, они призваны конкретизировать фундаментальную теоретическую схему «применительно к ситуациям различных теоретических задач и обеспечивают переход от анализа общих характеристик исследуемой реальности и ее фундаментальных законов к рассмотрению отдельных конкретных типов взаимодействия, в которых в специфической форме проявляются указанные законы» [5, с. 126]. Такая конкретизация в естественных науках всегда осуществляется средствами математического формализма. Таким образом, в структуре и фундаментальной, и частных теоретических схем имеется исключительно формальное содержание. В то же время образование и выбор абстрактных теоретических объектов (как, впрочем, и сама процедура абстрагирования) не укладываются в рамки какого-либо формализма, пусть даже и весьма изощренного. Именно по- этому в глубинных структурах теоретического знания всегда присутствует неформализу-емое содержание, однако сколько-нибудь обстоятельного анализа последнего концепция В.С. Степина не содержит, поскольку под не-формализуемым содержанием теории ученый понимает следствия вполне формализуемых операций: разложения в ряды, отбрасывания тех или иных членов в уравнениях, усреднения и пр. Всем содержательным допущениям, на которые он указывает, можно сопоставить конкретные математические операции. И это относится ко всем без исключения примерам, которые приводит В.С. Степин. В них автор пытается показать, что содержательные допущения, конкретизирующие фундаментальные теоретические схемы, не могут быть адекватно представлены средствами математического формализма. В.С. Степин пишет: «… выражение для закона малых колебаний нельзя получить из основных уравнений движения, если использовать только формально-логический вывод и средства математического формализма. Для вывода закона малых колебаний необходим целый ряд содержательных допущений: нужно конкретизировать вид силы, установить конкретный вид системы отсчета и рассмотреть характер перемещений материальной точки под действием квазиупругой силы в данной системе отсчета» [5, с. 129]. Однако выполнение изложенных в цитате операций означает не что иное, как составление уравнения движения материальной точки, соответствующего осциллятору, которое осуществляется как раз средствами математического формализма. Модель произвольного осциллятора характеризуется наличием силы (в общем случае нелинейно зависящей от координаты), стремящейся вернуть точку к положению равновесия. В силу этого уравнение движения и его решение могут иметь довольно сложный вид. Если же мы хотим дополнительно упростить задачу, перейдя от произвольных отклонений к малым, мы должны разложить возвращающую силу в ряд и отбросить все члены, кроме первого, линейно зависящего от координаты. И только в этом случае мы получим модель гармонического осциллятора, совершающего малые колебания вблизи положения равновесия под воздействием квазиупру-гой силы. Разложение в степенной ряд — тоже математическая операция, которая также может быть формализована.

Подобные соображения справедливы и для вывода разбираемых В.С. Степиным зако- нов Кулона и Био-Савара для стационарного электрического и магнитного полей: «Предполагают, что поле создается точечным зарядом, т.е. что оно направлено по радиусу — вектору, проведенному из точки, в которой находится заряд е. Затем определяют поток электрического поля через шаровую поверхность с радиусом Л вокруг заряда е. Соответственно этой модели трансформируют уравнения Максвелла. Вначале переписывают их в форме, соответствующей выражению законов для постоянного электрического поля, а затем применяют к конкретной ситуации расчета величины потока поля через шаровую поверхность» [5, с. 130]. Здесь мы также видим, что всем «содержательным допущениям», на которые указывает В.С. Степин, могут быть (и должны быть) сопоставлены математические эквиваленты. Более того, все операции (соображения симметрии, применение теоремы Гаусса о потоке вектора сквозь замкнутую поверхность, алгебраические преобразования уравнений и др.) имеют смысл только как математические, никакими словесными рассуждениями (пусть даже и очень изощренными) вывести закон Кулона невозможно. Что же касается закона Био-Савара, то В.С. Степин полагает, что «его нельзя получить путем одних математических преобразований уравнений Максвелла» [5, с. 131]. Однако, обращаясь к первоисточнику (на который ссылается и сам автор), мы видим, что именно с помощью математических преобразований уравнений Максвелла он и получается, и опять-таки каждое «содержательное допущение» на самом деле представляет ту или иную математическую операцию [2, с. 136]. Складывается впечатление, что В.С. Степин убежден во вспомогательной роли математики в точном естествознании и отводит основное место качественным рассуждениям. Во всяком случае «неформальный остаток» в научной теории он ищет и находит совсем не там, где следует. За рамками рассмотрения остаются аналогии и научные метафоры, образующие базис абстрактных теоретических объектов, которые точно нельзя отнести к формальному содержанию теории. Таким образом, В.С. Степин неформализуемым знанием полагает формализуемое, а действительно неформализуемое не рассматривает вовсе.

По сравнению с точкой зрения В.С. Степина позиция А.В. Юревича, применяющего вышеуказанную концепцию структуры теории к социально-гуманитарному знанию, выглядит гораздо более последовательной [9].

Сознавая, что в данной области науки «вес» и значимость неявного неформализуемого знания значительно выше, А.В. Юревич дополняет бинарную структуру до тернарной, выделяя наряду с «центром» и «периферией» теории еще и скрытую область, где, по замыслу автора, и сосредоточено то самое неявное знание. Однако, к сожалению, в своей работе А.В. Юревич не идет далее констатации существования «личностно-групповой» дихотомии неявного знания и как-либо подробно его не исследует. Складывается впечатление, что исследователь становится невольным заложником неудачно выбранной метафоры: как можно делать достоверные выводы относительно того, что скрыто? Кроме того, введение очередной независимой от других и несводимой к ним функциональной области в структуре теорий лишает, на наш взгляд, бинарную модель присущего ей изящества тем, что делает совершенно непрозрачным процессы их взаимодействия. Понятно, что существует некое «скрытое» знание, не поддающееся не то что формализации, но даже концептуализации в явном виде, но тем не менее отражающееся в эксплицитном содержании теории. Однако, как и на что непосредственно или же опосредовано оно влияет, каковы пути и механизмы этого влияния, существует ли обратное воздействие «явного» знания на неявное, — обо всем этом нельзя сказать ничего определенного.

Второй важный концептуальный недостаток концепции «центр – периферия» состоит в отсутствии ясности по вопросу о том, каким образом включить в нее аксиологические детерминации теоретического знания. С одной стороны, по отношению к теоретическим моделям и экспериментальным фактам они играют подчиненную роль, с другой — ценностные предпочтения авторов теории (т.е. их представления о том, с какой целью создается теория, что именно теория должна «уметь делать» и чего не должна) во многом определяют ее дальнейшую структуру. Зачастую из одного и того же «сырого материала» получаются разные теории, и причины этого кроются отнюдь не в эмпирических данных, а в том, что в литературе принято называть философскими предпочтениями их авторов и что на самом деле является аксиологическими предпосылками теорий. Самым ярким примером подобного рода являлась реакция физиков конца XIX в. на отрицательный результат эксперимента Майкельсона-Морли, породившая теории Лоренца и Эйнштейна [4]. В силу их без- условного влияния на структуру формального содержания теорий аксиологические предпосылки нельзя исключать из их структуры, однако связь этих предпосылок со структурой формализма теории некаузальна, и для ее обозначения использование термина «детерминации», строго говоря, нежелательно, поскольку он не отражает сути дела и может ввести в заблуждение. По нашему убеждению, между формализуемой и неформализуемой сторонами содержания теории наличествует зависимость в духе синхронистической связи, описанной К.Г. Юнгом [8]. Данный тип зависимости, не являясь каузальным, не является в то же время и отражением простой случайности. Синхронистичность проявляется в одновременном появлении двух или более рядов событий (идентичные мысли или психические состояния у разных людей, хронологическое совпадение различных стилей в искусстве и т. п.), связанных друг с другом не причинно, а скорее по смыслу. Е.А. Мамчур отмечает возросшее в последнее время внимание к данному типу связи в разных областях естествознания, прежде всего в физике. Синхронистичность обнаруживает себя в несиловых воздействиях, изучаемых квантовой механикой, в образовании когерентных состояний макросистем [3, с. 109]. Для целей нашего исследования важно, что синхронистичность (каким бы экзотическим и небесспорным не казался данный тип связи) все же представляет собой род регулярности*, и ее наличие обусловливает сложную диалектику формального и неформального содержания научной теории.

Опираясь на сказанное выше, мы полагаем, что включить неформализуемое содержание теории в орбиту методологического анализа в виде, пригодном для его концептуализации, можно, приняв гипотезу о дополнительности формального и неформального содержания теории, — вывод, уже полученный нами ранее в другой работе из иных соображений [6]. Характер дополнительности данной связи придает не только взаимозависимость и взаимообусловленность формального и неформального содержания при отсутствии между ними причинно-следственной связи, но также и то, что невозможна их одновременная актуализация вследствие дополнительности са- мих рациональных и внерациональных форм познавательной деятельности. Внерациональ-ные познавательные акты особенно значимы на начальных этапах создания теории, когда ее формального содержания еще не существует как такового. По этой причине создание теории начинается с концептуализации неформа-лизуемого содержания как непосредственно в самих абстрактных объектах при помощи метафор или аналогий, так и в их системной организации посредством регулятивных принципов и ценностных предпосылок. По мере развития системы теоретического знания, и прежде всего формальной стороны его содержания, неформализуемое содержание «оттесняется» на задний план. В зрелой, устоявшейся теории доминирует ее формальная сторона, что и порождает у воспринимающих ее со стороны ложную убежденность во вспомогательном характере и даже отсутствии неформали-зуемого содержания.

Таким образом, традиционную модель структуры научной теории, построенную на взаимодействии центральных и периферийных областей, необходимо дополнить представлениями о дополнительности формализуемого и неформализуемого ее содержания. Исходя из соображений о том, что предпосылкой указанной дополнительности является дополнительность рациональных и внерацио-нальных познавательных актов, следует признать неудовлетворительными попытки представить неформализуемое содержание теории как следствие конкретизации фундаментальных теоретических схем, поскольку такая конкретизация происходит средствами формализма. Мы полагаем также, что выделение нефор-мализуемого содержания теории в отдельную область нецелесообразно, поскольку не способствует прояснению механизма ее функционирования и связи с формальным содержанием. Наоборот, приведенные в статье аргументы показывают, что гораздо больше оснований включить неформализуемое содержание в центральную область, в структуру самих абстрактных объектов. Напоследок отметим, что дополнительность формального и неформального содержания является общей как для естественнонаучных, так и для социальногуманитарных теорий, которые с этой точки зрения различаются лишь способами концептуализации и актуализации предпосылочного знания. В зависимости от сложности изучаемого объекта средств формализма может быть недостаточно для его адекватного описания, и тогда недостающая информация при помощи аналогий и метафор выражается неформализу-емым содержанием теории.