Концепция «жизненного мира» в символическом интеракционизме, феноменологии и прагматиках коммуникативного действия. Часть I

Цель работы заключается в формулировании и проверке авторской гипотезы в представлении современной концепции «жизненного мира» и ее компонентов на базе современной интерпретативной социологии, которая состоит в предположении о том, что суждение о нем объективно (objective) в тех случаях, если оно принимается на основе интерсубъективного (или транссубъективного) притязания на значимость валид-ности/достоверности (transsubjective validity claim) и имеет одинаковое значение / смысл как для участников событий, так и для самого действующего субъекта.

Актуальность материалов статьи состоит в том, что на базе изучения различных точек зрения современной парадигмы «жизненного мира» и ее значимых компонентов вскрываются наиболее существенные проблемы и противоречия социальной реальности, которые на основе предлагаемого аналитического аппарата могут быть подвергнуты операционализации и затем эмпирической верификации.

Опираясь на доктрины, разработанные в феноменологии повседневного мира (Гуссерль/Husserl; Шютц/Schütz), привнося ключевые компоненты из символичес- кого интеракционизма («эго-идентичность» (ego identity) Мид/Mead; Блумер/Blumer, Гоффман/Goffman), привлекая базовые тезисы теории и прагматики коммуникативного действия (Парсонс/Parsons, Хабермас/ Habermas), авторы статьи поставили амбициозную задачу: на основе этих опорных пунктов выдвинуть аргументы, объясняющие разработку концепции «жизненного мира» в социологии как парадигмальное последствие концептуального поворота от теории познания (гносеологии как анализа отношений «субъекта» и «объекта» и эпистемологии как изучения отношений «объект – знание») к теории коммуникации.

Предлагаемый научный конструкт ориентирует на такое понимание значимости поведения и событий, когда знание «здравого смысла», которому соответствует образ «повседневного мира» (everyday world), ясно и четко артикулируемый в культурно детерминированных и дифференцированных смысловых контекстах «жизненного мира» (lifeworld) того знания, в рамках которого происходит социальное действие. Передаваемое на повседневном языке, это знание считается интерсубъективным (intersubjective) в том плане, что в нем конституируется мир, в котором индивид мо- жет принять точку зрения другого, при этом очевидно, что она ограничивает сферу его интенциональности. Это знание состоит из предписаний относительно того, чего индивид обычно может ожидать как при взаимодействии с другими людьми, так и при столкновении с природной средой. Научный конструкт в статье представляет идеи интерпретирующей социологии «жизненного мира», когда предписания, становящиеся личными форматами ожиданий и установок, определяют объемы возможных проектов и масштабы действий, которые идентифицируют мотивирующие схемы интерпретации, актуализируют фактуальные структуры, которые должны согласовываться с основными наборами типизаций.

Хотя изменяющая теоретическая основа может разрушать исходную структуру и различные картины «социокультурного мира» (socio-cultural world), но диалектика тождества – различий – противоположностей – противоречий – конфликта – разрушения и появления нового основания, отражающаяся в развитии их разных моделей и контекстов, для современной экономико-социологической науки имеет особое, фундаментальное значение, чем и обусловлены теоретическая и практическая актуальность данной статьи. Научная проблема, решению которой посвящена статья, сопряжена с решением противоречий, возникающих в общей методологии эмпирических наук, посредством углубления и расширения доступа к социальным фактам через понимание смысла, операци-онализированного на дифференцированной основе парадигм – символически-интерак-ционалистских, феноменологических, функционалистских, теорий коммуникативного действия, разнообразных контекстов «жизненного мира» (life world). В статье предложен авторский подход в представлении ключевых параметров дефиниции «жизненный мир» с точек зрения символического интеракционизма, феноменологии повседневного мира и прагматики коммуникативного действия как конструктивных созидающих компонентов социологических теорий. Актуальность материалов статьи состоит в том, что четко демонстрируется, каким образом основные макротечения в гуманитарной науке – марксизм, функционализм и ве-берианство, которые пытаются представить ролевые системы в их объективном контексте – могут быть дополнены конструктивными компонентами современной субъективно-понимающей социологии микроуровней в контекстах смысловых структур и правил интерпретации, в терминах которых актор определяет ситуацию, свое самопонимание (self-understanding), мотивацию, действия и другие измерения укорененности социальных ролей в контексте жизненного мира (context of the lifeworld).

Новизна работы заключается в том, что в статье показаны переходы от микро-уровней к макроструктурным феноменам и обратно как результаты взаимодействий и коммуникаций на микроуровне, в том числе в рамках теорий «порядков взаимодействия» (orders of interaction) в моделях И. Гоффмана, «ритуальных цепочек взаимодействия» (interaction ritual chains) Р. Коллинза, «коммуникативного действия» (communicative action) как механизмах «символического воспроизводства» (symbolic reproduction) в моделях Ю. Хабермаса, позволяющих изучать динамику и контексты индивидуального и группового «жизненного мира» и его компонентов. Цель, которую авторы преследуют в статье, – постичь структуру индивидуальных и социальных жизненных миров в понимающей социологии с позиций символического интеракционизма, феноменологии и прагматики коммуникативного действия, что позволяет выявить общее и особенное как их компонентов, так и динамики в их переходах посредством коммуникаций, переживаемых в соответствующих социальных контекстах. Фокусировка на противоречивых моментах «рационализации» и «не-рационализации» жизненных миров формулирует научную проблему, которая состоит в наличии противоречий, сопряженных со сложностями идентификации теоретико-практического предмета исследования в сфере интерсубъективности (intersubjectivity) акторов, сотрудничающих друг с другом во взаимосвязанных перспективах и взаимных ролях в рамках одного и того же коммуникативного контекста, требующих изучения конкретных моделей их общения и действия. Предпринятая в статье логика изложения, лежащая в основе интерпретационной социологии, поворачивает категориально-понятийную пару терминов «рационализация – не-рационализация» жизненного мира в достаточно новую и оригинальную концепцию общности, которая приобретает существенное теоретическое значение.

Научный вклад авторов статьи следует обозначить как теоретико-методологическое обоснование «интерпретативной социологии» (interpretive sociology), которое хотя и выходит за рамки стандартной методологии эмпирических гуманитарных наук, но не связано со специфическими процедурами сбора и анализа данных. Авторы статьи поставили амбициозную задачу – на базе опорных пунктов понимания социальных действий и коммуникаций в поле интерсубъективности выявить, какими способами смысл и значения приобретают статус социальной объективности. В этом плане мы следуем методологии Ю. Хабермаса, который отмечал фундаментальную общность взаимно обусловленных ключевых дефиниций «объективность», «рациональность», «валидность», представляемых в поле интерсубъективности (транссубъективности). Важно подчеркнуть, что в методологическом плане указывается на то, что они могут быть обоснованы и доказуемы в зависимости от степени подтверждаемости фактами, если они воплощают знание, которое может быть подвержено ошибкам, восприимчиво к критике и открыто для разных суждений. Этими в своем комплексе сравнительно новыми авторскими подходами выдвигаются аргументы аутентичности, подлинности и адекватности, объясняющие разработку концепции «жизненного мира», объясняется теоретическая и практическая актуальность статьи в социологии как парадигмальное последствие концептуального поворота от теории познания (гносеологии как анализа отноше- ний «субъекта» и «объекта» и эпистемологии как изучения отношений «объект – знание») к современной теории коммуникации.

Обзор литературы

Исследование дефиниции «жизненный мир» в социальных науках имеет широкую научную традицию и сопряжено с такими направлениями, как феноменология повседневного мира (Гуссерль, 2006, 2009, 2010; Шютц, 2003а, 2003b, 2004, 2008); социальное конструирование реальности (Бергер, Лукман, 1995); символический интеракционизм (Мид, 2009, 2014; Blumer, 1986; Blumer, Morrione, 2004; Блумер, 2017; Гофман, 2000, 2002, 2004, 2009); герменевтика (Гадамер, 1988, 1991, 2000); этнометодология (Гарфинкель, 2003, 2007, 2009, 2012; Cicourel, 1964, 1968, 1974, 1979, 1985; Witzel, Mey, 2004); интерпретативная социология (Вахштайн, 2003, 2011, 2015, 2022; Ионин, 1979, 2010, 2022); лингвистические (Витгенштейн, 1994a, 1994b, 2005, 2009, 2017; Уинч, 1996; Winch, 2016) и литературные подходы (Бахманн-Медик, 2017; Bachmann-Medick, 2016; Bachmann-Medick et al., 2020; Parker, 2019); теории и прагматики коммуникативного действия (Habermas, 1984, 1985, 1988а, 1988b, 1990а, 1990b, 1993, 1995а, 1995b, 1996, 1998, 2001, 2008; Parsons, 1954, 2017а, 2017b); концепты «жизненного мира села», «сельского мира», «пространств сельской жизни» в работах Ж.Т. Тощенко и его коллег (Тощенко, 2016, 2017, 2019, 2022); феноменологических разработках В.Г. Виноградского (Виноградский, 2015, 2016, 2017a, 2017b, 2018, 2019); пространственных исследованиях Т.Г. Нефедовой и коллег (Нефедова и др., 2015; Нефедова, 2017, 2018, 2021; Нефедова, Мкртчян, 2018; Нефедова и др., 2021); научной школы антропосоциокультурного подхода Н.И. Лапина и его верификациями в социокультурно-портретной тематике (Лапин, 2000, 2005, 2010, 2011, 2013, 2015, 2018, 2020, 2021a, 2021b, 2021c, 2021d), Л.А. Беляевой (Беляева, 2018, 2023), Е.А. Когай и др. (Когай, 1997; Когай и др., 2011, 2019, 2020; Когай, Самойлов, 2014; Когай, Пасовец, 2020; Когай, Ромашкина, 2022).

В этих работах прослеживается, в той или иной степени, базовая идея «рационализации жизненного мира» (rationalisation of the lifeworld), которая является «сквозной» и фундаментальной для самых разнообразных подходов, концепций и парадигм, сопряженных как с различными типами социальных действий, так и с эмпирическими верификациями. «Жизненный мир» состоит из «сети коммуникативных действий» (Habermas, 1996, p. 80), которые через их интерсубъективистские трактовки (intersubjectivist accounts) фокусируются на социокультурных механизмах символического воспроизводства, обеспечивающего адекватное понимание социальных образований как жизненных миров, имеющих свои собственные «структурные компоненты». Все это, в свою очередь, превращает дефиницию «рационализация жизненного мира» в универсальную концепцию общества, которая приобретает существенное теоретическое значение.

В работе Н. Флигстина и Д. МакАдама (Fligstein, McAdam, 2012) была выдвинута и верифицирована гипотеза о том, что социальные изменения и социальный порядок можно понимать через то, что они посчитали «стратегическими полями действия» (strategic action fields). Ученые утверждают, что эти поля являются общими строительными блоками политической и экономической жизни, гражданского общества и государства и фундаментальной формой порядка в нашем современном мире. Подобно русским матрешкам, они вложены друг в друга и связаны в более широкой среде почти бесчисленных близких и перекрывающихся полей. Поля взаимозависимы; изменение в одном часто вызывает изменение в другом. В основе теории стратегических полей действия (strategic action fields) лежит объяснение того, как социальные акторы создают и поддерживают порядок в данной области. Эта социологическая теория действия была обозначена термином «социальный навык» (social skill), который можно перевести также как социальная компетенция / социальное умение. Эта теория действия помогает объ- яснить, что именно индивиды делают в стратегических областях затем, чтобы добиваться сотрудничества или участвовать в конкуренции.

Из всего набора ключевых авторов и направлений в данной статье в силу ограниченности места мы оставляем для анализа и изучения три базовых концепции – символический интеракционизм, феноменологию и прагматики коммуникативного действия, и привлекаем наиболее ярких их представителей.

Ключевая идея статьи заключается в том, что для адекватного в научном плане понимания «жизненного мира» требуется понять природу интерсубъективности (nature of intersubjectivity) взаимодействующих субъектов (агентов, акторов или «лиц, принимающих решения»), когда они приходят к одинаковым интерпретациям своей ситуации; и в этом отношении интерсубъективность основана на одинаковости восприятия ими значения/смысла (sameness of meaning) их ситуации, коммуникации, действий и правильных горизонтов планирования будущих решений. Парадигмальный социологический случай достижения такой «идентичности смыслов/значений» (identity of meaning) должен основываться на интерсубъективной (а не просто на субъективной) коммуникации как утверждении валидно-сти/истинности/значимости/достоверности (validity). Интерсубъективность должна быть объяснена на создаваемой модели того, как два (или более) разных индивида могут использовать термин с одним и тем же значе-нием/смыслом (term with one and the same meaning) (Habermas, 2001).

Тем самым ставится и решается научная задача относительно того, как в разных гуманитарных подходах интерпретативной социологии (феноменологии, символического интеракционизма, теории и прагматики коммуникативного действия) представляются разные концепты «жизненного мира» и его модификаций, в том числе «жизненного мира села», «сельского мира», «пространства сельской жизни», антропосо-циетальной теории и практики, социокуль- турно-портретной тематики, что приводит нас к парадигме жизненного мира через соответствующие интерсубъективные коммуникации индивидов и групп (Andrianova at al., 2022; Беляева, 2018, 2023; Вахштайн, 2003, 2011, 2015, 2022; Виноградский, 2019; Виноградский, Виноградская, 2019, 2020; Виноградский и др., 2020; Давыденко, Андрианова, 2022, 2023; Когай, 1997, 2001; Когай, Самойлов, 2014; Когай и др., 2019; Когай, Ромашкина, 2022; Лапин, 2000, 2005, 2018, 2020, 2021а, 2021b, 2021с, 2021d; Тощенко, 2015, 2016, 2017, 2019, 2022; Тощенко, Великий, 2018).

Логика решения поставленной задачи такова: мы обращаемся к «жизненному миру» в символическом интеракционизме (Мид, 2009, 2014; Блумер, 2017; Blumer, 1986; Blumer, Morrione, 2004; Гофман/Goffman, 2000, 2002, 2004, 2009), переходим к анализу дефиниции «жизненный мир» согласно требованиям и теоретико-методологическим основаниям теории и прагматики коммуникативного действия Ю. Хабермаса и Т. Парсонса (Habermas, 1984, 1985, 1988а, 1988b, 1990а, 1990b, 1993, 1995а, 1995b, 1996, 1998, 2001, 2008; Parsons, 1954, 2017а, 2017b).

Структура статьи формируется, следуя из представленной выше логики анализа и обсуждения предложенной тематики «жизненного мира», дается в формате соответствующих смысловых блоков.

«Жизненный мир»в символическом интеракционизме

Основы символического интеракционизма, который примерно с 1935 года стал одним из ведущих направлений социологической теории, заложил Д. Мид (George Mead). Считается, что он наряду с Э. Дюркгеймом переоткрыл науку социологию как таковую, противопоставив ее психологии. Д. Мид бросил вызов преобладающим в то время психологическим теориям о разуме, подчеркнув социальную основу мышления, действия и общения. Его смелые научные труды о символических измерениях действия и взаимодействия продолжают сегодня определять значительные социально-психологические и социологические символические и интер-акционистские работы (Мид, 2009, 2014; Applerouth, Desfor, 2021, p. 84). В отличие от «фактуальной социологии», связанной с фигурой Э. Дюркгейма, который впервые изложил основную концепцию социологии как научной дисциплины и очертил свою концепцию социальных фактов, символические интеракционисты в парадигме Д. Мида исследуют субъективные категории, стоящие за повседневной жизнью (everyday life). Символические интеракционисты заняты интерпретацией смыслов и значений повседневной жизни индивида, что отражает их акценты заинтересованности на сфере «жизненного мира» (life world).

Основная теоретическая ориентация Д. Мида сопряжена с тем, что его видение «жизненного мира» – это то видение, в котором социальный порядок (social order) постоянно возникает через продолжающиеся действия индивидов, которые пытаются ориентироваться или осмысливать ситуации, в которых они оказываются. Д. Мид рассматривал разум в поле стимул – реакция не как эфемерный «черный ящик» (психологический бихевиоризм), а как поведенческий процесс с обратными связями, как таковой он вполне был доступен для научного исследования. Более конкретно, разум – это действие, которое влечет за собой внутренний «разговор со значимыми жестами». В этом внутреннем разговоре индивид занимает позицию «другого», вызывая в собственном сознании те же реакции на свое потенциальное действие, которые возникают в сознании другого человека. Таким образом, индивиды формируют свои действия на основе воображаемых реакций, которые они приписывают другим. С точки зрения Д. Мида, разрабатываемое им новое направление в социологии должно делать акцент на применение идей обратной связи в бихевиористической психологической конструкции S→R, где стимул (S) вызывает (→) реакцию (R), а все взаимоотношения S→R называются оперантным поведением. Согласно Д. Миду, для научной социологии имеет значение достаточно новая конструк- ция обратной связи: R→S, применяемая для приложений исследования социальных процессов, где обратные связи – это связи по стрелочке от реакции (R) к стимулу (S). В этом пункте возникает новое направление в социологической науке, которое его ученик Г. Блумер обозначил как символический интеракционизм. При использовании конструкции R→S, возникает самоконтроль с обратными связями на стимулы, то, что мы говорим и делаем, что является формой социального контроля, поскольку мы сверяем свои действия – отбрасывая одни варианты и стремясь к другим – с реакциями, которые, как мы ожидаем, вызовут другие.

Символический интеракционизм Д. Мида сформирован целым рядом интеллектуальных течений, наиболее значительное из которых – это прагматизм, уникальная американская философская доктрина, разработанная главным образом благодаря работам Ч.С. Пирса (1839–1914), У. Джеймса (1842–1910) и Д. Дьюи (1859–1952). В отличие от большинства европейских философских школ прагматизм не был ориентирован на раскрытие универсальных истин или формальных принципов человеческого действия или желаний. Вместо этого он был предложен как метод изучения взаимосвязи между значениями объектов и сознательными действиями. Более конкретно, ранние прагматики утверждали, что значение объектов и действий заключается в их практических аспектах, то есть в том, как они позволяют индивидам адаптироваться к проблемам, с которыми они сталкиваются, и главное – решать их. Таким образом, философские дефиниции «истина», «значение» и «смысл» обнаруживаются в том, что «работает» применительно к конкретным обстоятельствам. Это не фиксированный идеал, существующий вне жизненного опыта. Суть в том, что значение объектов или социального взаимодействия коренится в действии, в повседневном практическом поведении, то есть в том, как они используются по мере того, как индивиды занимаются конструированием своего поведения в границах «жизненного мира» (life world). Хотя такая позиция кажется не осо- бенно спорной, она основана на множестве предположений относительно природы индивида и его взаимоотношений с внешним миром. В этом отношении очень важным является то, чем Д. Мид и прагматики в целом обязаны немецкому идеализму, философии И. Канта (1724–1804) и Г. Гегеля (1770–1831). Именно И. Кант предположил существование «двойственного я» (twofold self) или «двойного я» (double I): осознавая свое «я» (self), индивид «расщепляется» (splits) на «Я» как субъект (the I as subject) и «Я» как объект (the I as object). Действительно, для И. Канта и других философов именно способность к «рефлексивности» (ability to reflexivity) – способность переживать себя как мыслящий, воспринимающий субъект и одновременно как воспринимаемый объект – отличает людей от всех других форм животных. Влияние этих идей на Мида наиболее очевидно в том, что он превратил двойственное «я» (twofold self) Канта в различие между «Я» (I) и «не-Я» (me) («я», переводимое и понимаемое как «меня»). Не менее важным, с кантианской точки зрения, является постулат о том, что не существует независимой реальности, отделимой от воспринимающего субъекта. Напротив, внешний мир объектов и событий существует только «благодаря их сознательному восприятию» (conscious apprehension of them).

Таким образом, жизненный мир – это не что-то «там», «снаружи», что субъект должен открыть для себя, а та «задача, которую необходимо выполнить» (task to be completed), когда мы прокладываем свой путь через ежедневные жизненные встречи (life’s daily encounters). Более того, нельзя сказать, что само сознание существует, если во внешнем мире нет какого-либо объекта, который человек замечает или начинает осознавать. Таким образом, акт познания (субъект) и познаваемое (известный объект) тесно взаимосвязаны, чем и обусловлена сама исходная концепция «жизненного мира». Хотя Д. Мид заимствовал многие важные идеи из гносеологии И. Канта, но он не воспринял всех ее фундаментальных принципов. Возможно, наиболее важным является то, что, в отли- чие от И. Канта, Д. Мид не утверждал, что ментальные категории (восприятие времени, пространства или красоты), посредством которых организовано наше восприятие и которым придается значение, существуют независимо от познающего субъекта. Д. Мид вместо этого утверждал, что такие категории возникают и усваиваются именно в процессе взаимодействия с другими людьми (Applerouth, Desfor, 2021, p. 610).

Структура «жизненного мира» (life world) Д. Мида согласно интерпретациям американских теоретиков С. Аппелроут и Л. Десфор состоит из следующих ключевых компонентов: (1) «I» – импульсивное «Я»; (2) «me» – рефлектирующее «Я» («меня»); (3) «Self» – «Я как самость» («я сам», «эго», «свое я», «мое я», «собственное я»); (4) «Mind» – «разум» (ум, рассудок, сознание, психика, мысль); (5) «Meaning» – «смысл» (значение, значимость); (6) «Significant symbols» – «значимые символы»; (7) «Play stage» – «игровая площадка»; (8) «Play» – «индивидуальная игра»; (9) «Game» – «коллективная игра»; (10) «Game stage» – «этап игры» («игровая стадия»); (11) «Taking the attitude of the other» – «принятие отношения к другому» («принятие позиции другого»); (12) «Generalized other» – «обобщенное другое» («обобщенный другой»); (13) «Society» – «общество» (общность, сообщество, социум); (14) «Life world» – «жизненный мир» (Applerouth, Desfor, 2021, p. 620–621; Абельс, 2000, с. 10–46). Д. Мид уделял мало внимания институтам и большим группам в структурном смысле этих терминов, классовой или статусной динамике, поскольку он не верил, что эти коллективистские силы определяют сознание или действия человека. Однако он не отрицал роли общества в формировании личности индивида, его установок и поведения. Наше «я» (our self), по сути, является социальной конструкцией, поскольку оно основано на восприятии того, как другие будут реагировать на наше поведение. Таким образом, в важных аспектах Джордж Мид рассматривал индивида, личность и общество как диалектически взаимосвязанные, каждое из них формирует другое и не может существовать без него.

Тем не менее центральные элементы социального взаимодействия происходят в нашем «воображении» (imagination). В свою очередь Д. Мид подчеркивал индивидуалистические аспекты «я» (the «I»), «самости» (the «me»), «обобщенного другого» (the «generalized other»), «роль мышления и языка» (role of thinking and language) в социальной жизни (social life). Для Д. Мида язык был нейтральным средством символического общения с другими и с самим собой. Ум или мышление человека, которые для него тесно связаны с языком, не являются продуктом его положения в обществе. Эту точку зрения часто сравнивают с мнением Маркса, который утверждал, что индивидуальное сознание и взгляд на мир определяются ее классовой позицией. Предположения Д. Мида относительно языка не являются бесспорными. Так, многие наблюдатели утверждают, что использование термина «он» (he) в качестве универсального местоимения делает женщин невидимыми, незаметными (invisible). Обнуляя опыт женщин, социальная реальность (social reality) и сам жизненный мир патриархальных отношений затушевывается, тем самым больше укрепляется. Также многие американские социологи утверждают, что формулировки вопросов стандартизованного теста для приема в высшие учебные заведения в США теста SAT (Scholastic Aptitude Test, Scholastic Assessment Test, дословно «Академический оценочный тест») отражают классовые, гендерные и расовые предубеждения. В той мере, в какой профессия и заработная плата привязаны к уровню образования, якобы «объективный» тест SAT, таким образом, увековечивает структурно обоснованные модели экономического неравенства (Applerouth, Desfor, 2021, p. 621). Подчеркнем, что Ю. Хабермас основывался при создании теории коммуникативного действия в том числе на идеях Д. Мида (Habermas, 1984).

Продолжая разработки тематики «жизненного мира» в символическом интеракционизме, остановимся на нюансах концепций Г. Блумера (Блумер, 2017; Blumer, 1986; Blumer, Morrione, 2004; Абельс, 2000, с. 47–66) и И. Гоффмана (Гоффман, 2000, 2002, 2004, 2009; Абельс, 2000, с. 187–246).

Рождение дефиниции символического интеракционизма (symbolic interactionism) как отдельной теоретической точки зрения относится к 1937 году, когда Герберт Блумер (Herbert Blumer) (1900–1987) впервые ввел этот термин в научный оборот и обрисовал в общих чертах центральные концепции, которые стали теоретической основой этой научной перспективы. Г. Блумер – основатель Чикагской школы символического интеракционизма, в 1940–1952 гг. был главным редактором Американского журнала социологии (American Journal of Sociology), что свидетельствует о чрезвычайно высокой его научной репутации. Если у Д. Мида в качестве опосредующего звена между S→R была дефиниция «дух», идущая из парадигмы «философии сознания», то у Г. Блумера – дефиниция «мысль», соответствующая американскому понятийно-категориальному аппарату социологии в то время. В свою очередь Г. Блумер далеко продвинул всю интеллектуальную повестку Чикагской школы посредством кодификации и переинтерпретации ключевых идей Д. Мида при анализе отношений индивида и мира в схеме взаимоотношений S→R и R→S, особенно в моделях отношений к коммуникациям и языку, с учетом основополагающих идей и традиций прагматизма (др.-греч. πράγµατος – «дело, действие»), с фокусировкой на разработке дефиниций действия, взаимодействия, процессуальности, конструировании социальных структур и реально действующих обратных связей – целого комплекса исследовательских усилий по изучаемой реальности – именно тем, чем Чикагская школа и отличалась от других социологических направлений. Г. Блумер, как и Д. Мид, подчеркивал приоритетность смыслов и значений: как таковых (meanings), взаимодействия (meaning of interaction) и интерпретации (meaning of interpretation), необходимых для согласования коммуникаций и действий индивидом в едином поле «жизненного мира». Интерпретация (interpretation) влечет за собой конструирование значения объектов или действий другого индивида, поскольку смысл или значение не «высвобождается» и не является неотъемлемым элементом самих вещей или внешних действий. На основе своей интерпретации или определения ситуации – индивид затем реагирует на ее физическое и социальное окружение по схемам взаимоотношений S→R и R→S. Критика популярного в то время направления функционализма состояла в том, что социологический функционализм, по мнению Г. Блумера, представлял социальную структуру как «смирительную рубашку» («straitjacket»), определяющую поведение индивидов и групп, и он, в конечном счете, «прячет смыслы» («hides meanings»), оставляя социологу лишь функции как процессы и функции как реальные результаты (Applerouth, Desfor, 2021, p. 1015).

Отбирая из разных источников ключевые моменты «жизненного мира» Г. Блумера, подчеркнем следующие идеи его оригинального подхода: «Self-consciousness» – «Самосознание», способность видеть себя таким, как тебя видят другие люди; «Concept ability to see oneself as others» – «Концептуальная способность видеть себя таким, как это видят другие люди (просто другие)»; «Concept anticipate responses to one’s behavior» – «Концепция предвидения (предвосхищения) реакций других людей на свое поведение»; «Gestures involving significant symbols» – «Жесты, включающие значимые символы»; «The essence of human society: society is activity» –«Сущность человеческого общества: общество это есть активность человека»; «Man (a person) as an active organism and self» – «Человек есть действующий организм и самость»; «Man (a person) creates his own world in the process of its interpretation» – «Человек сам создает свой мир в процессе его интерпретации (Applerouth, Desfor, 2021, p. 1013–1015; Абельс, 2000, с. 47–66).

Опираясь на классическую работу Герберта Блумера «Символический интеракционизм» (Блумер, 2017), мы стремились увязать категории культуры с категориями структуры и с понятийно-категориальным аппаратом символического интеракционизма, который использует эти категории с точки зрения понимания действия «мостов» («bridges») – итераций в системах обратных связей по схемам взаимоотношений S→R и R→S в случаях, когда добавляются опосредующие понятия «самости», «идентичности», «интеракции», «итерации» – в итоге воплощаясь в конструирование своих «жизненных миров».

Фокусируя внимание на И. Гоффмане (Erving Goffman, 1922–1982) как уникальном представителе «второго поколения» Чикагской школы, олицетворявшем главные идеи символического интеракционизма своими способами, мы подчеркиваем, что его крупным научным вкладом стало исследование о символическом взаимодействии в игровой форме, описанное в книге «Представление себя другим в повседневной жизни» (Гоффман, 2000), признанной мировым социологическим сообществом как новая социальная теория. Целостность творчества И. Гоффмана проистекает из его неуклонного внимания к природе социального взаимодействия, коммуникациям и организации в поддержании социального порядка. На протяжении всей своей карьеры он разрабатывал концепции, которые дополняли друг друга, переплетались и опирались друг на друга, что давало все более подробный набор параметров для изучения социального взаимодействия в целом, особенно на публике (Гоффман, 2009).

Во «Введении» к хэндбуку, посвященному его творчеству, редакторы подчеркивали, что И. Гоффман был и остается одним из самых значительных, но в то же время одним из самых нетрадиционных авторов в области социологических исследований на протяжении всего ХХ века (Jacobsen, Smith, 2022). Его научные труды отличались большой оригинальностью, безошибочным остроумием и непревзойденным умением изучать и описывать мельчайшие детали социального взаимодействия. Он создал уникальный способ охватить, казалось бы, тривиальные аспекты повседневной жизни, которая до тех пор в значительной степени игнориро- валась большинством его современников. Что касается ключевого для нас соотношения микро- и макро-, то социология И. Гоффмана была микросоциологической, не стремилась создать всеобъемлющую теорию социальной трансформации или «общества» как макроструктурного феномена. Таким образом, такие темы, как экономика, проблемы неравенства, бюрократии или социальной власти, не были особенностями его работ. Его гораздо больше интересовали раскрытие, концептуализация и анализ мира повседневной деятельности, жизненного мира и того, как общество было организовано и как функционирует посредством личного взаимодействия (Jacobsen, Smith, 2022, p. 6).

Термин, изобретенный для обозначения взаимосвязи между микро- и макроуровнями, И. Гоффман назвал «слабой связью» («loose coupling») – слабой связью в смысле свободного и гибкого соединения в коммуникации и действиях индивидов, что стало одной из самых глубоких социологических концепций И. Гоффмана. Он исследует, как между микро- и макроуровнями «слабая связь» подразумевается во многих эмпирических деталях в том смысле, что «мифический текст» (mythical text) трансформируется в «перформансный текст» (performance text). Поведение или действие – это всегда нечто большее и нечто отличное от того, что теоретизируется. «Слабая связь» применима к различию между Гоффманом-этнографом и Гоффманом-теоретиком. Этнография организована вокруг идеи различий в статусе, в то время как теоретически важной концепцией является то, как социальные статусы распределяются и накладываются друг на друга (Riggins, 1990, p. 5). Кроме того, для обозначения связи между микро- и макроуровнями И. Гоффман применял разработанную им методологию, воплощаемую в теорию «ритуальных цепочек взаимодействия» (interaction ritual chains). Эта редкая по своей значимости находка И. Гоффмана была затем заимствована и творчески ре-интерпретирована Р. Коллинзом, который признавал существенный вклад Гофмана в конструктивное содействие и дальнейшее развитие его собственной «радикальной микросоциологии». Ее ключевая идея состоит в том, что имеет значение изучение социальных явлений макроуровня как реальных результатов взаимодействий акторов на микроуровне (Collins, 2004, p. 23–25). Этот подход взаимосвязи микро- и макро-, в свою очередь, породил весьма обширную и все более расширяющуюся исследовательскую традицию (Smith, 2022, p. 47). В частности, Р. Коллинз представил поразительно глубокий анализ социальной стратификации, а также курения и секса для иллюстраций динамики «ритуальных цепочек взаимодействия». По его утверждению, эта весьма амбициозная теория стремится объяснить «мотивацию от момента к моменту, ситуацию за ситуацией» (Collins, 2004, p. 45), выводя тем самым точку зрения И. Гоффмана за рамки «порядка взаимодействия». Продолжая логику анализа, Р. Коллинз разработал новые подходы «ситуационной стратификации» (situational stratification), «макро- и микро- ситуационных классов, статусов и власти» (macro- and micro-situational class, status, and power), «экономического класса как реализации схем Зелизер (Zelizer)» (economic class as Zelizer circuits), а также выявлял «границы статусных групп и категориальных идентичностей» (status group boundaries and categorical identities) (Collins, 2004, p. 258–268).

Объединив результаты собственных выборочных эмпирических исследований с аналитическими изысканиями, И. Гоффман выдвинул предположение о важности «социального я» (social self), которое узнаваемо отличается от «психологического я» (social self). Одной из фундаментальных концепций И. Гоффмана является его теория «взаимодействия лицом к лицу» / «взаимодействия лиц» (face engagement) или «столкновение»/ «встреча»/«стычка» (encounter), которая обеспечивает своего рода минимальный социальный контекст для оценки (социально значимых) действий индивидов, в то же время предоставляя перспективу, которая говорит о (траекториях движения людей) коллективной деятельности. Он с самого начала отстаивал важность личного достоин- ства (personal dignity) и «сохранения лица» (saving face) в поддержании социального порядка (social order), возможно, особенно в условиях современных социальных изменений. Согласно точной и емкой оценке Ю. Хабермаса, «парадигмальное значение для формирования теории в социальных науках» благодаря Гоффману приобрела концепция драматургического действия; научное значение приобрели «концепция нормативно регулируемого действия благодаря Дюркгейму и Парсонсу, концепция коммуникативного действия благодаря Миду и Гарфинкелю» (Habermas, 1984, p. 87). Сам Ю. Хабермас по-своему реинтерпрети-ровал модель драматургического действия И. Гоффмана и встроил ее в свою модель «трех чистых типов» (three pure types) или «предельных случаев» (limit cases) коммуникативного действия (communicative action): разговор (conversation), нормативно регулируемое действие (normatively regulated action) и драматургическое действие (dramaturgical action), связав их со стратегическими действиями, перлокутивными актами и императивами, тем самым выстраивая классификацию лингвистически опосредованных взаимодействий (Habermas, 1984, p. 328).

«Драматургический принцип действия» (dramatic principle of action) И. Гоффмана, как особо подчеркивает Ч. Эджли, свидетельствует именно о том, «как люди создают смыслы в своей жизни» (how people create meanings in their lives) (Edgley, 2022, p. 18), как, зачем и почему они это делают – то есть тем самым поднимают экзистенциальные вопросы на уровни своей повседневности, встраивая их в свои «жизненные миры» (life worlds). По знаменитому афористичному высказыванию создателя символической антропологии К. Гирца (Clifford James, 1926–2006), «драматургия», как и другие виды «интерпретативных парадигм» в социальных науках, «связывает действие с его смыслом, а не поведение с его детерминантами» (connects action to its sense rather than behaviour to its determinants) (Geertz, 1985, p. 34). «Смысл» в его истинно драматургическом значении

(dramatic sense) возникает из акторского согласия между индивидами. Это значение Д. Мид называл «социальным актом» (social act), который следует понимать в парадигме интерсубъективности (intersubjectivity). На этом уровне мира повседневного взаимодействия (world of everyday interaction) мы ориентируемся на других людей как на субъекты коммуникаций и действия; мы не взаимодействуем с ними как с «естественными объектами», а, скорее, обнаруживаем, что говорим и действуем друг с другом во взаимосвязанных перспективах и взаимных ролях в рамках одинаково понимаемой валидности – примерно одного и того же коммуникативного контекста (обоснованности, действительности). Интерпретативная социология не сможет полностью освободиться от такой перспективы коммуникативного опыта, кроме как ценой доступа к своим данным для адекватной трактовки, истолкования, то есть «объективно», или как существующего целиком внутри самого «поля опыта» (fields of experience) (Edgley, 2022, p. 18). Смысл в драматургическом значении возникает из акторского консенсуса между людьми тогда, когда между ними имеется понимание в поле интерсубъективности, и тем самым смысл обретает статус социальной объективности. По этому важному для нас поводу Ю. Хабермас справедливо отмечал фундаментальную общность взаимных отношений: «объективности», «рациональности», «валидности» в поле интерсубъективности (или транссубъективности), указывая на то, что «рациональность выражения» (rationality of an expression) «основывается на его восприимчивости к критике и обоснованию: оно удовлетворяет условию рациональности, тогда и постольку, если и поскольку оно воплощает знание, подверженное ошибкам, с указанием на них, и тем самым имеет отношение к объективному миру (то есть имеет отношение к фактам), и также открыто для объективного суждения. Суждение может быть объективным (objective), если оно принимается на основе транссубъективного притязания на значимость валидности/до-стоверности (transsubjective validity claim), и имеет такое же значение для наблюдателей, а также не участников событий, как и для самого действующего субъекта. Правдивость и эффективность – вот требования такого рода. Утверждения и целенаправленные действия тем рациональнее, чем лучше связанные с ними притязания на пропозициональную истинность (propositional truth) или на эффективность (efficiency) могут быть защищены от критики и адекватно ей противостоять» (Habermas, 1984, p. 9). Во втором томе «Теории коммуникативного действия» Ю. Хабермас через термины «социальный порядок» («social order») и «теория действия» (action theory) приблизился к объективистской репрезентации общности как «жизненного мира членов социальной группы» (lifeworld of the members of a social group) (Habermas, 1985, p. 204).

Возвращаясь к И. Гоффману, отметим, что социальный порядок (social order) он представлял как такой процесс, посредством которого систематизируется поведение индивидов, как образец/паттерн, который обеспечивает структуру их взаимодействия и который, в свою очередь, сам создается посредством этого взаимодействия. Социальный порядок нужен для обеспечения координации между людьми, когда они взаимодействуют, и эта координация во многом является частью коммуникативного поведения. Особо подчеркнем, что дефиницию «социальный порядок» он понимал как «социальный порядок взаимодействия» (social order of interaction), который регулируется, как правило, действующими моральными нормами: «кодексом чести» (code of honor) или «классом правил» (class of rules), названными им «ситуационными приличиями» (situational propriety), которые могли бы эффективно обеспечивать «своего рода порядок движения коммуникаций» (Smith, 2022, p. 45).

Широкое признание получил новый концептуально-инновационный словарь И. Гоффмана, включающий такие введенные им в научный оборот термины, как управление впечатлением (impression management), лицо (face), взаимодействие с лицом (face engagements), работа с лицом (face-work), самопрезентация (self-presentation), гражданская невнимательность (civil inattention), ритуал взаимодействия (interaction ritual’) и анализ фреймов (frame analysis) (набор таких терминов гораздо больше); все это перенимается другими, включая многих, кто идентифицирует себя как специалистов по коммуникациям (Leeds-Hurwitz, Winkin, 2022, p. 189). Концепция «ролевой дистанции» содержала эмпирически обоснованную критику ролевой теории, доминировавшей в то время структурно-функциональной традиции, указывая на ее слабую способность анализировать конкретное социальное поведение во всех аспектах, кроме самых обобщенных (Jacobsen, Smith, 2022, p. 4). Одним из первых И. Гоффман стал изучать микросоциологию в формах межличностного взаимодействия, детально прорабатывать введенные им новые направления: «драматургический подход» к взаимодействию людей, «фрейм-анализ», а также инструментальные теоретические метафоры, задающие перспективы повседневной жизни: «повседневные артефакты как реквизит», «место как сцена», «общение как демонстрация» (Гоффман, 2000).

М. Мэрилин справедливо считает, что И. Гоффман в строго научном плане «расширил» психологическую концепцию (psychological concept) «я»/«самости» (self), основанную на личностных чертах и семейных моделях, до социологической концепции (sociological concept) «социальной самости» (social self), основанной на социально одобренном участии и социальной ориентации человека в отношении различных групп и видов деятельности (activities). С ее точки зрения, И. Гоффман верно утверждал, что социальное «я» (social self), по сути, «конструируется» посредством ситуативных постановлений и практических привычек, причем другие действующие лица и культурные реквизиты подсказывают соответствующие сценарии, роли и мировоззрения. Большая часть модных работ по «социальной идентичности» (social identity) во многом совпадает с интерпретациями «социальной самости» (social self)

(Merritt, 2018, p. 6). Это высказывание ясно говорит о том, что даже психологи, довольно слабо учитывающие социальные контексты в своих тестированиях (Ryan, Deci, 2017), очень высоко оценивают теорию «социальной самости» (social self) И. Гоффмана.

Фокусируя внимание на многочисленных разработках подходов к жизненному миру И. Гоффмана, мы подчеркиваем, что он был одним из лучших американских социологов своего поколения. Его научные взгляды формировались под непосредственным влиянием социального реализма Э. Дюркгейма, эго-социологии Д. Мида, формальной социологии Г. Зиммеля, символического интеракционизма Г. Блумера, этнометодологии, неокантианской методологии, американского прагматизма. С помощью повседневных приемов индивиды, согласно И. Гоффману, поддерживают создаваемые друг у друга впечатления, учитывая последствия, связанные с применением этих техник, включая разнообразные механизмы самовоспроизводства социального взаимодействия, к которым, в частности, относится прагматичная выгода (Абельс, 2000, с. 214).

Согласно достаточно взвешенной оценке С. Эпплераут и Л. Десфор, теоретическую ориентацию И. Гоффмана расшифровывать особенно трудно (Applerouth, Desfor, 2021, p. 1036–1092). Его общий подход многомерен не только в том смысле, что он обращается к различным секторам структуры социального порядка и действия, но сами сущностные свойства (субстанции) его конкретных концепций, которыми он варьирует, простираются в пределах многих различных предположений, признаваемых истинным, пока не доказано обратное. Исходные дефиниции «жизненного мира» И. Гоффмана представлены в терминах «манера поведения» (demeanor), «управление впечатлениями» (impression management), «performer»/«character» (исполнитель/характер), которые встроены в горизонтальную ось социального порядка индивидуального сектора; в квадранте, образованном по осям индивидуализм – рационализм, оказались «торговцы моралью» (merchants of morality);

в квадранте по осям коллективизм – не-рационализм оказались дефиниции «определение ситуации» (definition of the situation), «моральные правила» (moral rules), «почтение (статусный порядок)» (deference (the status order)). Анализ этой концепции продолжен во второй части данной статьи.

Подход к жизненномумиру Ю. Хабермаса

Теоретический подход, рассматривающий общество как жизненный мир, по Хабермасу, не «просто отфильтровывает» (does not simply filter out) актуальные вопросы, касающиеся материального воспроизводства. Несмотря на определение жизненного мира в терминах коммуникативного действия, он допускает в ряде отрывков, что стратегическое действие тоже может быть проанализировано в терминах «жизненного мира», потому что оно опирается на те же ресурсы «жизненного мира», что и коммуникативное действие (Habermas, 2008, p. 21). Как он признавал, за исключением «предельного случая» (limit case) криминального требования, стратегическое взаимодействие предполагает принятие сторонами правовых норм, которые исключают одни стратегии или тактики и допускают другие, и часто стратегические конкуренты признают вне-правовые нормы. Стратегическое действие опирается на компетенции и мотивации, которые Ю. Хабермас проанализировал в разделе «личность» (Habermas, 2008, p. 25). По его мнению, социальные факты могут быть поняты только в терминах мотиваций (как проявление субъективизма), чем и должно быть обусловлено подтверждение общей взаимосвязи между гипотезой и эмпирическими (фактуальными) проявлениями.

В итоге определяется логическая взаимосвязь понимания и объяснения. Хабермас, безусловно, прав в том, что коммуникативное действие несет основную нагрузку по воспроизведению символических структур жизненного мира. Вместе с тем проблематика логического парадокса между несовместимостью интерсубъективистских трактовок коммуникативного и стратегического действия как некая совокупность круга проблем может разрешаться в рамках гипотезы оптимальной понимаемости (intelligibility) социального действия. Гипотеза оптимальной понимаемости социального действия в данных условиях, конечно, сама по себе не является доказательством существования закономерной связи. Такая гипотеза должна оказаться верной независимо от правдоподобности интерпретации с точки зрения мотивации. Таким образом, логическая взаимосвязь понимания и объяснения может быть сведена к общей взаимосвязи между гипотезой и эмпирическим подтверждением. Благодаря такому пониманию появляется возможность интерпретировать рационально преследуемую цель как вполне достаточную мотивацию для наблюдаемого действия. Но лишь тогда, когда полученное в результате предположение о закономерности поведения, возникающей при данных обстоятельствах, будет эмпирически обосновано, можно говорить, что наше понимание мотивации привело к объяснению социального действия (Habermas, 1990a, p. 11).

«Сегменты жизненного мира», в котором происходят конкретные действия или взаимодействия, являются «ситуацией» действия. Ситуация – это «контекст значимости», ограниченный «горизонтом», а не какими-либо фиксированными границами: то, что находится в пределах горизонта значимости и, следовательно, включено в ситуацию действия, зависит от «темы» действия и «планов» агентов, акторов, субъектов или действующих лиц. Действующие лица интерпретируют и определяют свою ситуацию и формулируют свои планы, опираясь на свои «запасы знаний» (stocks of knowledge) – социально обусловленные знания, передаваемые и дифференцированно распределяемые среди членов общества. Действие, с этой точки зрения, — это «овладение ситуацией» (mastering the situation) или реализация плана (Habermas, 1985, p. 121–125). В ходе процесса рационализации жизненного мира его «структурные компоненты», которые слиты воедино в «архаичных» обществах, дифференцируются в триаду: культура – общество

(сообщество) – личность (индивид). Именно с такого типа рационализации все «символическое воспроизводство» социальных формаций – культурное воспроизводство, социальная интеграция и социализация – ставится в зависимость все в большей степени от коммуникативных достижений участников процесса (Baxter, 2011, p. 149). При этом имеет значение то, что в жизненном мире возможно не только коммуникативное, но и «стратегическое действие» (strategic action), которое «ориентировано на успех» (success-oriented). Стратегические действия имеют связь с материальным воспроизводством, парадокс между несовместимостью интерсубъективистских трактовок коммуникативного и стратегического действия Хабермас разрешил весьма изящным способом. После длительных аналитических исследований он в конечном счете пришел к выводу, что анализ материального воспроизводства требует иного подхода, а не основанного на модифицированной версии теории социальных систем Т. Парсонса (Parsons, 1954, 2017а, 2017b). Но этот аргумент заключается не просто в том, чтобы сделать вывод из определения жизненного мира, исключающего стратегические действия. В этом нет ничего удивительного. Как считал А. Шютц1, «перспектива жизненного мира» справедливо отсылает нас к проблематике действия в целом – даже если «социальные образования» представляются как «жизненные миры» в формах соответствующих «структурных компонентов».

Кратко резюмируя, отметим, что научный вклад и новизна исследований Ю. Хабермаса заключались в следующем: создание новой критической теории; разработка новой темы «освоение жизненного мира»; разработка новой темы «системы»; разработка новой теории коммуникативной рациональности; разработка теорий инструментального, стратегического и коммуникативного действия, разработка диалогической формы коммуникации и опе-рационализация проблемы «согласия» как «непротивления сторон»; внедрение нового категориально-понятийного аппарата, сопряженного с новой парадигмой коммуникативного согласия.

Для нас имеют особое значение те концептуальные моменты парадигмы коммуникативного согласия, которые вслед за Ю. Хабермасом и Т. Парсонсом мы переосмысляем как основные понятия социального взаимодействия (basic concepts of social interaction). Впервые эту идею разработал Д. Мид. Парадигму коллективной репрезентации (collective representation) впервые разработал Э. Дюркгейм. Наша задача – найти общие и особенные их смысловые структуры, опираясь на двухтомную книгу: Jürgen H. (1985). The Theory of Communicative Action, Volume 2: Lifeworld and System: A Critique of Functionalist by Thomas McCarthy (Translator) Publisher: Beacon Press. 457 p. (Habermas, 1984, 1985).

Общество (society) с точки зрения действующих субъектов (perspective of acting subjects) понимается как «жизненный мир социальной группы» (lifeworld of a social group). С точки зрения стороннего наблюдателя общество представлено как система действий (system of actions), где действие (action) имеет свое функциональное значение (functional significance) в соответствии с его вкладом в поддержание системы (maintenance of the system). Объединяя системную концепцию общества (system concept of society) с концепцией жизненного мира (lifeworld concept), как это делал Д. Мид, можно найти наиболее сильную эмпирическую опору в жизненном мире (lifeworld), где «структуры лингвистически опосредованного, нормативно направляемого взаимодействия непосредственно составляют поддерживающие социальные структуры» (supporting social structures). В нашем случае – через изучаемые нами эмпирические нарративы. Методология Ю. Хабермаса как концепция общества радикально отличается от методологии Т. Парсонса, который переосмысливал структурные компоненты жизненного мира (культуру, общество/сообщество, личность/персону) как системы действия (action systems), составляющие друг для друга среду (environments) обитания. Понятие жизненного мира, полученное с точки зрения те- оретико-действенной перспективы (action-theoretical perspective), сопрягается с теоретико-системными концепциями (systems-theoretical concepts) – понятно и корректно. «Жизненный мир» по Т. Парсонсу (как подсистемы общей системы действия): культура; общество; личность; сопряженные с ними в категориях подсистем действия; институциональная система как взаимодополняющая среда в сопряженных с ними категориях подсистем действия. «Жизненный мир» по Ю. Хабермасу (понятийно-категориальный аппарат) включает все компоненты «жизненного мира» по Т. Парсонсу плюс авторские «добавки»: условия коммуникативного действия; планы в различных горизонтах жизненного мира; совместно разделяемые трактовки ситуации участников коммуникации; «физический субстрат» (physical substrate); «системы поведения» (behavior system) – материальное воспроизводство, поддержание символических структур, институциональные структуры; «сегменты релевантных контекстов»; поддержание структурных паттернов (pattern maintenance); изучаемые ситуации (темы, цели, планы, проблемные зоны); изучаемые эмпирические нарративы (высказывания, тексты, истории, сказки и др.); потребности в росте консенсуса; валидности и прагматики; формальные и реальные прагматики; различные иллокутивные роли; ограничения в конструктивных форматах критики; акцент на различиях между интер-налистской и экстерналистской трактовками жизненного мира; уровни исследования: микро- и мезо- жизненные миры.

Это тот понятийно-категориальный аппарат, который может налагаться и сопрягаться с ситуациями как фактуальными компонентами жизненных миров. Условием коммуникативного действия при этом являются попытки акторов успешно и совместно согласовать свои планы в горизонте общего для них жизненного мира, опираясь на сообща разделяемые трактовки ситуации, конструктивно и общими силами. Изучаемая ситуация – это сегмент релевантных контекстов жизненного мира (segment of lifeworld contexts of relevance), выделяющийся вы- бранными темами (повестками) и артикулируется через выбираемые цели, которые могут быть реализованы с помощью планов действий. Все это – «релевантные контексты актуальности», которые концентрически упорядочены и которые могут становиться «все более анонимными, рассеянными и расплывчатыми» по мере увеличения пространственно-временной и социальной дистанции. Структурные компоненты жизненного мира по Ю. Хабермасу стали подсистемами общей системы действия (general system of action), к которой причисляется «физический субстрат» (physical substrate) жизненного мира с «системой поведения» (behavior system). Воспроизводство общества (reproduction of society) представляется поддержанием символических структур (symbolic structures) жизненного мира (lifeworld). Проблемы материального воспроизводства не просто отфильтровываются; поддержание материального субстрата жизненного мира является необходимым условием для поддержания его символических структур. Процессы материального воспроизводства рассматриваются с точки зрения действующих субъектов, которые целенаправленно справляются с ситуациями; то, что «отфильтровывается» – это аспекты взаимосвязи общественного воспроизводства, противоречащие интуиции. Эти ограничения предполагают имманентную критику герменевтического идеализма интерпретативной социологии (critique of the hermeneutic idealism of interpretive sociology). Предложения, выдвинутые Ю. Хабермасом, пытаются принять во внимание принципиальные методологические подходы, связанные с двумя различными концептуальными стратегиями между интерналист-ской и экстерналистской трактовками жизненного мира.

Интерналистская (internus – внутренний) трактовка жизненного мира признает движущей силой развития внутренние факторы (особенно интеллектуальные ресурсы, объективную логику возникновения и решения проблем, эволюцию интеллектуальных традиций и исследовательских программ), в то время как экстерналистская (externus – внешний) трактовка жизненного мира – это философско-методологическая позиция, в которой научное познание определяется в значительной степени внешними условиями, социальными, политическими и историческими взаимодействиями. С точки зрения участников жизненного мира эти различия выглядят так, будто социология с системно-теоретической ориентацией рассматривает только один из трех компонентов жизненного мира (интерналистская трактовка жизненного мира) – институциональную систему, для которой культура и личность составляют взаимодополняющую среду. С точки зрения наблюдателя теории систем это выглядит так, будто анализ жизненного мира ограничивается одной социальной подсистемой, специализирующейся на поддержании структурных паттернов (pattern maintenance); с такой точки зрения компоненты жизненного мира являются всего лишь внутренними дифференциациями этой подсистемы, определяющей параметры социального самоподдержания. В определенном смысле жизненный мир, к которому принадлежат участники общения, присутствует всегда, но образует фон для реальной сцены – это подход в контексте экс-терналистской трактовки жизненного мира. Как только контекст релевантности такого рода привносится в ситуацию и становится частью ситуации, он теряет свою тривиальность и неоспоримую основательность.

Выводы

В первой части данной статьи предпринята авторская попытка представить ключевые параметры дефиниции «жизненный мир» («life world») с точек зрения символического интеракционизма, феноменологии и коммуникативного действия как базовых компонентов интерпретативных современных социологических теорий.

Авторы статьи представили «координаты» «жизненного мира» по осям: методологический индивидуализм – методологический коллективизм, а также рациональное – нерациональное. Фокусировка на противо- речивых моментах «рационализации» и «не-рационализации» жизненных миров формулирует научную проблему, которая состоит в преодолении сложности относительно идентификации теоретико-практического предмета исследования в сфере интерсубъективности (intersubjectivity) акторов, сотрудничающих друг с другом во взаимосвязанных перспективах и взаимных ролях в рамках одного и того же коммуникативного контекста. Показано, что развитие этой тематики требует дальнейшего изучения конкретных моделей общения и действия, их операционализации и верификации.

Научный вклад авторов статьи сопряжен с обоснованием и развитием «интерпретативной социологии» (interpretive sociology). Авторы поставили амбициозную задачу – на базе опорных пунктов понимания социальных действий и коммуникаций в поле интерсубъективности выявить, какими способами смысл и значения приобретают статус социальной объективности. В этом плане авторы следовали методологии Ю. Хабермаса, который увидел общее и различное дефиниций «объективность», «рациональность», «валидность» в поле интерсубъективности, указывая, что они могут быть научно обоснованы тогда, когда воплощают знание, подверженное ошибкам, с указанием на них, восприимчивое к критике и имеющее отношение к объективному миру (к фактам), открытое для «правильного» суждения.

Авторы представили различные компоненты жизненных миров, их смыслы, значения, связи, динамику с точек зрения символического интеракционизма, феноменологии и прагматики коммуникативного действия. Этими новыми авторскими подходами выдвигаются аргументы, объясняющие саму разработку концепции «жизненного мира», теоретическую и практическую актуальность данной статьи в экономической социологии как парадигмальное последствие концептуального поворота от теории познания (гносеологии как анализа отношений «субъекта» и «объекта» и эпистемологии как изучения отношений «объект – знание») – к современной теории коммуникации.