Константин Симонов в начале XXI века: к столетию со дня рождения

пространство культуры — некая общность, об ра зуе мая идея ми-об раз ами-сим во ла ми и их носителями. в этом пространстве постоянно происходят события: смена доминант, если следовать ю. М. лотману, акцентов, появляются и исчезают те или иные образы-символы-идеи (порядок в этой триаде весьма условен, как и сама эта общность, подразумеваемая как некая изначальная целостность, а не обозначающая её). в этой событийности вы кри стал ли зо вы ва ет ся не по вто ри мость эпохи, её ис клю чи тель ность, «ли цо», с ко то рым она, как правило, и остаётся в истории, в па-мя ти на ро да.

каждая эпоха по-своему уникальна, с точки зрения её современников — непосредственных участников происходящих событий. и лишь по прошествии значительного времени становится очевидной её значимость или наоборот — незначительность во всемирноисторическом пространстве. огромную роль в этом играет искусство слова. чем бы являлся поход игоря святославовича на половцев в 1185 году без «слова о полку игореве»?! ещё одним столкновением руси и степи, и не более того. насколько сохранилось бы в народной памяти куликово поле без «Задон-щи ны» и «ска за ния о Ма мае вом по бои ще»?! на излёте века XX-го а. в. Михайлов со свойственной ему глубиной и весомостью отметил, что именно литература придаёт событию исторический смысл и значение, а в русской культуре «историчность <…> присуща самому бы тию» [2, с. 67].

каждое столетие неповторимо, и тем не менее XX век резко выделяется среди всех известных нам исторических эпох предельной событийностью, что закономерно, так как впервые человеческая история становится подлинно планетарной, утрачивая присущую пре ды ду щим сто ле ти ям ци ви ли за ци он ную замкнутость. полностью исчезают «белые пятна» на карте мира, становится очевидной взаимозависимость стран и народов. тогда же, в XX столетии, обнаруживается и устойчивость мифологических конструкций, не только не исчезнувших под давлением позити- визма XIX века, но и в полную силу проявивших возможность и стремление к активному участию в творческой и исторической жизни.

в XX столетии мифологические конструкции обнаруживают себя как в произведениях искусства, так и в социально-культурной практике, выступая в качестве содержательных оснований проводимых преобразований и трансформаций общества. наиболее отчётливо, и это связано со свойствами мифа, его преобразовательное начало проявилось во время многочисленных конфликтов, особенно заметных в россии XX столетия, когда страна столкнулась с тяжелейшими вызовами. революции 1917 года, Гражданская война, две мировых войны и несколько «малых» войн, утверждение и крушение тоталитарного режима, основанного на коммунистической идеологии, неоднократный распад и «собирание» государства — весьма неполный перечень внешних потрясений. русский писатель XX века постоянно находился в ситуации выбора, не только экзистенциального, но и «обычного» — житейского, определявшего условия, а подчас и саму возможность его физического существования. и тем не менее даже в подобных условиях русская классическая литература сохранила и нравственный максимализм, и всечеловечность.

в 2015 году исполняется сто лет со дня рождения константина симонова — писателя, вопреки всему и вся очень быстро завоевавшего славу и успех; ставшего кумиром целого поколения; обласканного властью, а ныне малоизвестного, лишь упоминаемого в кон-тек сте «ли те ра ту ры о вой не».

стремительный успех сына царского генерала, из родовитой дворянской семьи, к тридцати пяти годам ставшего лауреатом Шести сталинских премий по литературе, одним из руководителей союза писателей ссср, главным редактором ведущих литературно-художественных изданий «страны по-бе див ше го со циа лиз ма» («ли те ра тур ная газе та», «но вый мир»), ка зал ся чу дом для то го времени. но столь же неожиданной является и посмертная судьба константина симонова

(настоящие имя и отчество: кирилл Михайлович симонов). сравнительно быстрое забвение большинства симоновских произведений в 1990-е — 2000-е годы и активный интерес к отдельным эпизодам его биографии вместе с закреплённым в народном сознании образом-идеей «жди меня», но уже в отрыве от автора — в этих и многих иных ситуациях кроится одна из загадок восприятия писателя и гра ж да ни на в рос сии.

жизнь и творческая судьба константина симонова настолько и уникальны, и типичны для россии XX века, что могут служить своеобразной «матрицей» для изучения как русской словесности, так и истории всего сто ле тия.

аристократизм в лучшем значении этого слова, в том самом смысле, в каком «неистовый» виссарион Григорьевич Белинский писал об истинном высшем свете, противопоставляя его массовому, эпигонствующему и потому ничтожному, окружал симонова с самого рождения. Элитарность не в утверждении исключительности по роду или крови, а в незыблемости морально-этических норм. прежде всего это честь и бесчестье в пушкин ско-лер мон тов ском по ни ма нии, вер ность воинскому долгу, знание национальной истории, любовь к языку, уважительно-почтительное отношение к армии. «атмосфера нашего дома и атмосфера военной части, где служил отец, породили во мне привязанность к армии и вообще ко всему военному, соединённую с уважением. Это детское, не вполне осознанное чувство, как потом оказалось на поверку, вошло в плоть и кровь» [7, с. 5].

ранняя трудовая деятельность и столь же раннее начало поэтической карьеры к. симонова пришлись на начало 1930-х годов — время стремительного индустриального преображения ссср, сопровождавшегося не только увеличением в несколько раз менее чем за десятилетие промышленного производства, но и коллективизацией, массовыми репрессиями, созданием разветвлённой сети концентрационных лагерей. в таких условиях взрослели очень быстро. в 15—16 лет [4] начинает- ся трудовая биография к. симонова — токарем на авиазаводе; в неполные двадцать лет он начинает печататься в периодических из да ни ях.

душевная стойкость человека («победи тель» (1937) о н. ост ров ском), тру до вая («са ша чёр ный» (1938) о строи те лях Бе ло-моро-Балтийского канала) и воинская («ледо вое по бои ще» (1938), «су во ров» (1939)) доблесть — важнейшие темы поэм константина симонова конца 1930-х годов, они же будут оставаться важнейшими и во всём его по сле дую щем твор че ст ве.

ю но шеская командировка в М онг ол ию в 1939 году, на халхин-Гол, во многом определила судьбу симонова. почти на тридцать лет военная журналистика станет его профессией. последняя «фронтовая» командировка, и также на восток, придётся на 1968 год, когда к. симонов станет корреспондентом «правды» во время событий на острове даман ский.

центральное место в жизни и судьбе константина симонова займёт великая отечественная война. с первых дней войны и до мая 1945 года к. симонов — фронтовой корреспондент. именно в эти годы будут созданы его самые известные произведения — книги сти хов: «с то бой и без те бя», «вой на», пье сы: «рус ские лю ди», «жди ме ня», «так и бу дет», по весть «дни и но чи».

«жди меня» — название стихотворения и повести стало самым популярным и узнаваемым произведением военной поры, оно и по настоящее время воспринимается как один из наиболее значимых символов эпохи.

не только у константина симонова творческий взлёт был связан с великой отечественной войной. драмы а. е. корнейчука, исто ри че ская про за в. Г. Яна, с. п. Бо ро ди на и др., по эзия М. в. иса ков ско го и о. ф. Бер-гольц, публицистика и. Г. Эренбурга и др. — вот весьма неполный перечень популярных авторов военной поры. однако именно симоновские названия-образы вошли в историю, в память народа, стали частью топики русской куль ту ры.

для понимания причин этого было бы инте рес но со пос та вить твор че ст во к. си мо но ва и и. Г. Эренбурга военной поры.

при всей условности подобного сравнительного анализа — молодой автор и признанный во всём мире журналист и писатель, оно вполне уместно, так как оба они в своём творчестве активно использовали национальные и общечеловеческие мифологемы, поднимали сходные вопросы и проблемы, пользовались огромной популярностью в годы вой ны.

невер оятно плодовитый (иногда в ден ь он создавал по несколько очерков) и известный в 1941—1945 годы и. Г. Эренбург в своих произведениях фронтовых лет категорично и безусловно отказывается от интернацио-н а льн о-к лассовых мифологем, вз а мен о н утверждает (или возрождает) национальный миф; вводя противостояние между русскими и немцами как изначальное.

в 1942 году после завершения Московской битвы и. Г. Эренбург издал книгу очерков «вой на (июнь 1941 — ап рель 1942)» [9]. с нескрываемым сарказмом (очерк «война нер вов» от 4 сен тяб ря 1941 го да) от зы ва ет ся Эренбург о немецкой аккуратности и законо-послушании: подписать каждую вещь, не помять газон даже вовремя бегства при разгоне демонстрации. и здесь же пишет о переходе этих «ценностей» в прямо противоположное качество: «в захваченных странах немцы ведут себя, как дикари: ломают, жгут, режут племенных коров, рубят плодовые деревья» [9, с. 67].

параллельно с обоснованием изначальной свирепости и кровожадности немцев Эренбург прославляет миролюбие и открытость рус ских. в очер ке «от вет риб бен тро пу» от 3 де каб ря 1941 го да и. Г. Эрен бург про ти-вопоставляет миролюбивых русских кровожадным и воинственным немцам: «русские были мирным, может быть, чересчур мирным народом. лев толстой жил не в Берлине. Братство народов провозгласили не в потсдаме» [9, с. 121].

программным, с точки зрения взглядов и. Г. Эренбурга военных лет, является очерк «великое одичание» от 29 января 1942 года. в нём Эренбург говорит о том, что «наперекор всем историческим концепциям в самом центре европы в тридцатые годы двадцатого века определилось государство, снабжённое усовершенствованной техникой и весьма напоминающее кочевую разбойную орду» [9, с. 154—155].

невольно получается, что очерк вступил в конфликт с марксистской картиной мира. однако Эренбург предлагает свою версию — всему виной «гипертрофия механической ци ви ли за ции», это она, а не про кля тый ка пи-тализм/империализм, довела большую страну до одичания. немца он отождествляет с автоматом, называет его «экстатическим бараном», Германия — «это не живая жизнь, а сокращение мышц, напоминающее повторность посмертных явлений».

походя, как само собой разумеющееся, и. Г. Эренбург коренным образом пересматривает все марксистско-ленинские оценки пер вой ми ро вой вой ны. в очер ке «14 ию ля», как, наверное, нигде, заметно франкофильство Эренбурга: в воспоминаниях о довоенной франции, где нарисована прямо-таки идиллическая картина единения народа во время первой мировой войны. «проходили демонстрации; и знамёна парижских пролетариев дружески встречались с знамёнами армии» [9, с. 245]. рефреном в большинстве очерков и. Г. Эрен бур га 1941—1942 го дов зву чат «герои вердена», с ними он сравнивает бойцов красной армии. в очерке «русская музыка» от 7 де каб ря 1941 го да Эрен бург на зы ва ет Москву «верденом этой войны», «здесь по-гре бе на сла ва Гер ма нии» [9, с. 127].

русское национальное для и. Г. Эренбурга равноценно вселенскому. и автор, ни-чтоже сумняшеся, отождествляет красную звезду с вифлеемской. в юбилейной статье «Мужество» от 23 февраля 1942 года он вводит множество аллюзий из библейских текстов, а сквозной образ ребёнка, тянущегося к красноармейской звезде, напоминает о вифлеемской. «люди с красной звездой на шапках несут жизнь. они несут жизнь в мир развалин, пыток и виселиц. смерть их не возьмёт, погибшие, они бессмертны. живые они пройдут с песнями по улицам освобождённых городов, и протянется рука спасённого ребёнка к маленькой красной звёз доч ке» [9, с. 359]. в ста тье «впе рёд!» от 17 фев ра ля 1942 го да и. Г. Эрен бург почти прямо цитирует евангелие и пишет о том, что нет ничего «выше, чем положить свою душу за других». в очерке «рабы смерти» от 7 ап ре ля 1942 го да Эрен бург ут вер жда ет, что в то время как для «верующего христианина жизнь на земле — только путь к иной, вечной жизни... для фашиста жизнь — это путь к смерти, к распаду, к абсолютному не-бы тию» [9, с. 170]. по су ти, и. Г. Эрен бург (кстати, он и не стремился скрывать это) утверждает изначальную враждебность фашизма христианству (не случайно в очерке «когда волк начинает блеять…» он говорил о приверженности Гитлера вотану, древнегерманскому богу войны) и для этого приводит примеры из практики не только немецких, но и итальянских, испанских, румынских и вен гер ских фа ши стов.

вместо интернационального Эренбург создаёт национальный миф, отличительной чертой которого является некая русскость, заключающаяся в подчёркивании «русский» как качественной характеристики. наличие национальных мифологем у Эренбурга выступает как знак качества, как характеристика полководца и человека: «спокойный рус ский от пор» у ге не ра ла Го во ро ва («Можайск взят», 21 ян ва ря 1942 го да), «рус ская смекалка и русская преданность» («весна в ян ва ре», 14 ян ва ря 1942 го да); «хо ро ший суворовский язык» у генерала власова (очерк «пе ред вес ной», 11 мар та 1942 го да); «ли цо Марфы-посадницы» у простой русской кре-сть ян ки (очерк «вес на в ян ва ре» от 14 ян ва ря 1942 года). и подобных примеров множество. Мифологическая жуть, а Эренбург неоднократно подчёркивает языческий характер национал-социализма, мифом же и преодолевается. только в эренбурговском мифе ос- но ва ния ми бу дут «рус скость» и хри сти ан ст во с его «смер тью смерть по прав» (очерк «6 ап-ре ля 1942 го да»).

в от ли чие от и. Г. Эрен бур га, к. си мо нов не противопоставляет христианство и язычество. скорее, он воспринимает их в свойственной русской культуре неразрывности (двоеверие как одно из общеизвестных свойств русской культуры, основа народной традиции). и то, что старые русские женщины благословляют отступающих русских солдат, это и знак традиции, и уверенность в победе — «как встарь по ве лось на ру си».

в самом названии стихотворения, одном из лучших во всей русской литературе середины XX столетия — «ты помнишь, алёша, дороги смоленщины…», сокрыты и убеждённость в победе, и это несмотря на то, что оно было написано во время отступления 1941 года, и удивительная простота, и задушевность.

константин симонов в 1940-х годах обладает удивительной чуткостью на названия: «жди меня», «ты помнишь, алёша, дороги смо лен щи ны…», «па рень из на ше го го ро да». все они были написаны в 1941 году, в самые драматичные моменты российской истории. За каждым из этих словосочетаний сокрыты целые ассоциативные комплексы, основанные на архетипах и восходящие к праопыту чело-ве че ст ва.

«жди меня», и это многократно отмечалось исследователями, близко к фольклору, к народным заклинаниям. «наш парень», «наш человек» — подобный слоган, свойственный массовому советскому сознанию, возник не без влияния симоновского произведения. интуитивно почувствованная писателем и воплощённая в искусстве потребность в единении воплотилась в драме, а затем и в созданном по её мотивам кинофильму «парень из на ше го го ро да», а сло во со че та ние «наш парень» («наш че ло век») ста ло, во мно гом благодаря симонову, одной из устойчивых мифо-ло гем на род но го соз на ния.

в самые страшные для страны дни 1941 года симоновское слово внушало уверенность в победе. Без громкой патетики, без каких- либо громогласных заявлений, в знаменитом стихотворении «ты помнишь, алёша, дороги смоленщины» автор словно из будущего обращается к настоящему как к прошлому. вся россия сошлась на тракте, «слезами измеренном чаще, чем вёрстами», по которому отступают советские войска. и именно традиция — молитва, погосты, историческая память народа — внушает уверенность в необратимости победы в эти страшные времена. традиция утверждается и многократно повторяемым эпитетом «русский» («рус ская жен щи на», «рус ская мать», «по-русски три раза меня обняла», «русская околи ца», «рус ские мо ги лы», «рус ские обы чаи», «русская земля»), и незыблемостью обычаев (рождён русской женщиной, ею же благословлён на бой, и если так случится, то умрёт, «по русским обычаям» — «по-русски рубаху рванув на груди»). и возникает образ россии, «ве ли кой ру си», «горь кой», но лю би мой земли, где незримо «всем миром сойдясь, наши прадеды молятся за в бога не верующих внуков сво их».

победа несомненна, но она не в заклинаниях-уверениях в этом, она в гордости автора за родину: «за то, что на ней умереть мне завещано», «что русская мать нас на свет родила, за то, «что, в бой провожая нас, русская женщина по-русски три раза меня об-ня ла». си мо нов су мел пе ре дать свою уве рен-ность в победе и внушить её людям без уверений в изначальном превосходстве русских над нем ца ми.

тяжёлые поражения 1941 года требовали от фронтовых корреспондентов соединить правдивость описаний событий и уверенность в победе. симонов избегает сверхпреувеличений, его вера в победу основана на том, что за нами правда, а потому мы непобедимы. и традиция — это то, что помогает, поддерживает уверенность в победе.

напротив, для и. Г. Эренбурга военных лет гиперболизация подвига становится обычным делом. в мифологических категориях он видит и подвиг народа [9]. рядовой боец канд-рашев в одиночку, бутылкой с зажигательной смесью и бронебойным ружьём уничтожает сразу пять немецких танков (очерк «ненависть и презрение»). или совершенно не пригодный к войне, плохо видящий, вопреки всему ушедший в ополчение еврейский юноша рабинович, при этом раненый в плечо, геройски погибает, подрывая танк гранатой (очерк «12 но яб ря 1941 го да»). или под ви ги ста ри ков и детей. «один старый лесник спрыгнул с дерева на немецкого мотоциклиста, сжал крепко его шею, погнал мотоциклиста к нашим позициям» [9, с. 289]. «три немецких парашютиста опустились на холмистое поле возле лагеря пионеров. детишки их измотали, заставили расстрелять впустую все патроны — прятались за буграми. а когда у немцев не осталось больше патронов, ребята наскочили с цепями, стали лупить гитлеровцев. пригнали их в ближний городок [9, с. 289].

для к. симонова, поэта, прозаика, драматурга и публициста, подобные истории совершенно невозможны. всю жизнь симонов сожалел о том, что не остался на Буй-ничском поле под Могилёвом, где летом 1941 года был остановлен фашистский натиск. Здесь константин симонов впервые увидел 39 действительно под би тых не мец-ких танков. Здесь, по его же словам, нашёл ключ к пониманию войны, а недолгая встреча с командиром 388-го стрелкового полка 172-й стрелковой дивизии полковником кутеповым, ставшим одним из прототипов генерала серпилина, героя романа «живые и мёртвые», стала для него одной из самых значительных в годы великой отечественной вой ны.

память о войне у к. симонова — это не только боль, как и у миллионов, но и определённое сожаление о дороге, от которой он отказался. симонов — потомок древнейших дворянских родов, идеалом которого была воинская служба, всю жизнь переживал, что не под дал ся по ры ву ду ши, «зо ву пред ков» и не выбрал удел простого солдата. За него это сделает в 1959 году в романе «живые и мёртвые» военный журналист синцов, одним из прототипов которого был сам автор.

согласно завещанию константина симонова, его прах был развеян на Буйничском поле, недалеко от Могилёва. там же близкие симонова установили огромный камень с фак си ми ле «кон стан тин си мо нов» и дощечкой с над пи сью: «к. М. си мо нов. 1915—1979. всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и за ве щал раз ве ять здесь свой прах».

константин симонов ушёл из жизни рано, прожив неполные шестьдесят четыре года. никто и никогда не то, что не считал, но и не предполагал, сколько было душевных ран у «любимца сталина», насколько они сократили его жизнь. симонов с полным правом мог отнести и к себе слова своего друга с. п. Гуд зен ко (1922—1953): «мы не от ста рос-ти ум рём, от ста рых ран ум рём»… сын по эта, публицист и режиссёр а. к. симонов справедливо заметил, что «масштаб и значение творчества симонова чётко не определены до сих пор» [6].

симонов отнюдь не исчерпал свой творческий потенциал в годы войны. в 1950— 1970-е годы он написал одно из лучших произведений о великой отечественной войне — три ло гию «жи вые и мёрт вые» (1959—1971); активно поддерживал написание и публикацию воспоминаний фронтовиков; помогал в изданиях и экранизациях. кто знает: состоялась бы кинематографическая карьера а. ю. Германа без симоновского сценария к фильму «двадцать дней без войны» по его же повести «из за пи сок ло па ти на»?! не лиш не вспом нить и то, что шедевр позднего а. п. платонова «воз вра ще ние» («се мья ива но ва») был опуб-ли ко ван в си мо нов ском «но вом ми ре» в пред-по след нем (№ 10/11) но ме ре за 1946 год.

отличительной чертой к. симонова была честность: и по отношению к врагам и недоброжелателям, и к коллегам-журналистам, и к соперникам-писателям. Более чем непростыми были отношения к. симонова и М. а. Шо ло хо ва [1, с. 767]. имен но Шо ло хов подверг резкой критике симонова на втором всесоюзном съезде союза писателей ссср, про шед шем 21 де каб ря 1954 го да, об ви нив его в «дипломатическом маневрировании» и в «скорописи», то есть в создании большого числа заведомо слабых, недоделанных произведений [8, с. 218]. тем не менее симонов оказался одним из первых и очень немногих писателей, кто, прочитав и небезызвестный «труд» и. Б. Мед ве де вой-то ма шев ской «стре мя “ти хо го дона’’», и со чи не ния ф. д. крюкова, по собственной инициативе выступил с рез ким оп ро вер же ни ем «вер сии» о плагиате, а также ходатайствовал об издании сочинений ф. д. крюкова в ссср [1, с. 767].

с началом перестройки жизнь и творчество константина симонова не только подверглись жёсткой критике. в литературоведении и в школьной программе ему стали уделять всё меньше и меньше внимания, и только лишь в контексте литературы о войне. прошло немногим более трёх десятилетий после смерти к. симонова, и очень немногие российские школьники вспомнят о нём. плохо знают творчество симонова и современные выпуск-ни ки ву зов.

Забвение константина симонова — это не просто незаслуженное вычёркивание из национальной памяти поэта, прозаика и драматурга, это — забвение советской эпохи во всём единстве великого и ужасного, трагического и величественного. и в этом смысле столетие константина симонова — уникальный шанс к пониманию всего XX века, а значит, и нас са мих.