Люди и манекены (поэтика пьесы В. Катаева "Универмаг")

О единственной стихотворной комедии В. Катаева «Универмаг» (1929) известно немного. В марте 1930 года на сцене Ленинградского Театра Сатиры состоялась премьера спектакля. Однако успеха, подобного «Квадратуре круга» (1928), постановка не имела [См. об этом: 4, с. 27-28]. Официальная критика обвиняла автора пьесы в беззубом зубоскальстве и отсутствии драматургического чутья [См.: 1, с. 10]. В дальнейшем интерес к «Универмагу» начинает пропадать не только в театральной среде, но и у самого В. Катаева. Отметим, что драматург после журнальной публикации («30 дней», 1929, № 1) не включал данное произведение в свои сборники и собрания сочинений. Нам удалось изучить авторскую машинопись, которая хранится в Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеке. Комедия до сих пор не становилась объектом специального исследования. Н. Гуськов в монографии «От карнавала к канону: Русская советская комедия 1920-х годов» обзорно обращается к пьесе, кратко обозначая основной конфликт и представляя наиболее ярких действующих лиц [См.: 2, с. 168-169].

Цель статьи - изучить проблематику и поэтику малоизвестного катаевского произведения.

Зрителя XXI века не удивить историей о том, как герои оказываются на ночь заперты в магазине, где их ожидает масса соблазнов. Однако для СССР конца 1920-х годов подобный сюжет был ярким и интригующим.

«Бедные молодые люди, влюбленные друг в друга» [3, с. 2] Алеша и Маша искренне восхищаются своим «райским гнездышком», где «светло, тепло и никого. / Ни хулиганов, ни прохожих, ни соседей, / Ни дворников, ни сторожей, ни сторожих. Ц Ни милиционеров» [3, с. 12]. Они воркуют, клянутся друг другу в вечной любви, лакомятся шоколадом, примеряют выставленную для продажи одежду и т. д., неустанно сравнивая универмаг с райским садом и не замечая подстерегающих опасностей.

Впервые двойственное отношение к универсальному магазину показано в комическом диалоге мальчика Петруши и нагруженных покупками родителей в начале первого действия:

«Петруша (глядя на швейцара); Мама, это бог?

Жена: Нет, деточка, швейцар. <...>

Петруша (оглядываясь вокруг); Мама, это рай?

Жена: С таким ребенком - ад» [3, с. 3-4].

Примечательно, что магазин выглядит раем в глазах самых наивных персонажей (ребенка и романтически настроенной парочки), благодаря чему Катаев избегает в данной пьесе разоблачения мещан, склонных к вещизму.

При этом сравнение с внеземными мирами (как высшим, так и низшим) является пусковым механизмом для мистических коллизий: ночью в магазине оживают манекены и чучело медведя.

Автор обращается к поэтике сказочного. «Волшебная страна» [3, с. 20] действительно оказывается полной превращений (реальных и пародийных). Так, Алеша «превращается» из нищего в «принца»:

«Маша: <...> Ты выглядишь, как нищий. / Мне стыдно за тебя и за твои штаны.

Алеша: <...> Один момент. Кашне, перчатки, шляпа / Штиблеты, гетры, вязаный жилет, / Хорошее пальто из английского драпа, / Изысканный костюм - и кончен туалет. / Да. Трость еще. Не обойтись без трости. / Ну, как теперь?

Маша: Хоть к Чемберлену в гости» [3, с. 3031].

А приглашенные в качестве шутки на импровизированную свадьбу Алеши и Маши чучела во главе со свадебным генералом («великолепным попугаем» [3, с. 15]) не заставили себя ждать.

Катаев в «Универмаге» неоднократно использует приемы водевильной поэтики. Так, особая роль отводится случаю и путанице. Например, когда молодые люди начинают планировать совместную жизнь и Маша желает поиграть в семью с ребенком: «Хочу, чтоб был малютка сын у нас» [3, с. 32], из-за корзины цветов выглядывает заблудившийся Петруша:

«Алеша: Буквально волшебство.

Маша: Алеша, не шути. / Едва подумали, а уж ребенок взялся.

Алеша: Откуда ты, прелестное дитя. / Ах, это тот, который потерялся...» [3, с. 33].

В следующей сцене Алеша примет за сторожа бездомного интеллигента, который в свою очередь посчитает молодого человека сотрудником уголовного розыска:

«Алеша: Не дед, а сторож. Влопались. Досада (тушит свет). <...>

Тит: Стой, кто идет.

Алеша: Стой, кто идет. <...>

Тит: Зажгите свет. Сдаюсь.

Алеша: Сдаюсь. <...> Позвольте... Собственно. Кому и кто сдается? / Вы сторож. Я - сдаюсь. Берите.

Тит: Ерунда. / Какой там сторож. Должен вам признаться, <...> Я, видите ли, здесь живу... <...> В рояльном ящике. <...> Конечно, тайно... Вы -агент МУУРа?

Алеша: Нет, что вы» [3, с. 37].

Отметим, Тит - персонаж трагикомический. Это не просто трусливый представитель дореволюционной интеллигенции, которому уйти «и некуда, и лень» [3, с. 38]. Он -заключенный в мире кукол и манекенов: «<„.> по ночам ищу меж кукол человека» [3, с. 49]. Через данную реплику персонажа автор характеризует современное общество. Согласимся с утверждением Н. Гуськова: «Фантастические мо-тивы и стихотворная речь действующих лиц придают этому бытовому анекдоту глубокий смысл. Универмаг начинает ассоциироваться с Россией, избравшей путь нэпа, населяющие его существа - с определенными социальными типами советской эпохи, обстоятельства их жизни - с конкретными событиями послереволюционного периода» [2, с. 168]. Кроме того, монолог катаевского Тита: «Очень жаль. Опять не повезло. <...> / Адски надоело. / И главное -никто не ловит, как на зло...» [3, с. 37] - созвучен финальной реплике эрдмановского Гулячкина: «<...> если нас даже арестовать не хотят, то чем же нам жить, мамаша?» [5, с. 80]. Таким образом, Катаев показывает трагедию людей, которые не смогли адаптироваться и оказались «лишними» в новую эпоху.

Рассказ бывшего интеллигента о коварстве манекенов пугает молодых людей. Они начинают верить в нечистую силу: «Ну и связались с чертом» [3, с. 41]. Титу отводится роль воде-вильного чудака. Он является не столько плутом, сколько - дураком, объектом кукольных насме-шек.

В качестве водевильного злодея - главного источника путаниц и ссор - выступает «одна из лучших кукол магазина» [3, с. 40] Ундина. Обиженная на Тита «<...> не то, чтобы жена... А муза» [3, с. 40] из ревности околдовывает Алешу, разлучая влюбленных.

В пьесе три мистических любовных треугольника: Маша - Алеша - Ундина; Ундина - Тит - Маша; Медведь - дамочка - муж дамочки (внесценический персонаж). Первые два тре-угольника образуются вследствие интриг злой куклы. Алеша начинает восхищаться красотой манекена, во сне бормочет ее имя и т. д. В то же время Тит неумело оказывает знаки внимания Маше, которая не избегает общества бывшего интеллигента, но и не принимает его «ухаживаний» (поэтому треугольника «Алеша -Маша - Тит» нет).

Анекдотичны ухаживания чучела медведя за любительницей телефонных разговоров. Дамочка флиртует с необычным ухажером, сопровождающим ее по всем отделам универмага:

«Медведь: Миль пардон. / Я плачу от любви и ничего не вижу. / О, сжальтесь надо мной.

Дамочка: Но у меня супруг.

Медведь: Ой, до чего же я супруга ненавижу.

Дамочка: Милый друг, / Вы помесь дикая француза и гусара. / <.„> Вот смешной» [3, с. 6970];

«Медведь: Мадам. Я жить без вас не в силах, видит бог. / Я буду вам служить хоть не умом, так шкурой. / Я целый день готов лежать у ваших ног. / Смотрите - я большой, красивый, чернобурый (ложится на пол). / Вы будете по мне ходить, как по ковру.

Дамочка: Пустите. Хорошо. Я вас с собой беру» [3, с. 86].

При этом в одном из монологов Медведя присутствует авторская ирония в адрес современной театральной критики: «<„.> Чтоб театральные рецензии писать. / Никто меня за это не осудит. / Коль к делу подойти <.„> со стороны: / Был Волков, Соболев - нехай Медведев будет / Хватать искусство за штаны» [3,

• с. 71].

Последующие столкновения всех пар рождают новые путаницы. Так, дамочка принимает Машу и Алешу за манекены (то есть живые начинают номинально превращаться в мертвых). Сначала Маше приятно, что ее и жениха отождествляют с безупречно красивыми куклами, но после она понимает риск обесчеловечивания: «Уж стали принимать за манекенов нас. / И вообще - ни капельки покою. / <...> Сидим, как чучела <...>. Мне скучно здесь» [3, с. 59]. Во второй половине произведения девушка начинает жалеть о пребывании в мнимом раю, который оказывается форменным адом. Примечательно, что в конце пятого действия желающие сбежать из магазинного плена герои вызывают пожарную службу (возможно, автор так метафорически показывает желание персонажей погасить пламя раздора).

Финал произведения положительный. Манекены и чучела теряют свою силу. Пожарные выводят потерявшегося мальчика, а незамеченные бригадой Маша, Алеша и дамочка (их вновь принимают за манекенов) тайно выбираются из универмага. И только «пропащий человек» [3, с. 89] Тит не решается покинуть мир кукол и витрин.

Итак, анализ пьесы В. Катаева «Универмаг» показывает, что сюжет имеет водевильный характер: в основу действия положены путаница и случайность, придающие динамику и поддерживающие общую комическую атмосферу произведения. Автор использует элементы фантастики (сказочной поэтики), что не только рождает занимательность, но и позволяет расширять жанровые границы. При этом Катаев практически избегает прямолинейной сатиры и нравоучений (в отличие от «Растратчиков» (1927) и комедий 1930-х годов). В «Универмаге» реализуется признание «правды» рядового человека: центральные персонажи пьесы выглядят наивными и смешными, но они не осуждаются с высоты нравственных и идеологических ценностей советского времени.

• 1.    Антонович, Л. Отдел игрушек и парфюмерии. «Универмаг» В. Катаева в Ленинградском Театре Сатиры // Рабочий и театр. - 1930. - № 16 (21 марта). - С. 10-11.

• 2.    Гуськов, Н. От карнавала к канону: Русская советская комедия 1920-х годов. - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003. - 212 с.

• 3.    Катаев, В. Универмаг. Б. м., б. г. : 92 с. Машинопись (СПбГТБ).

• 4.    Котова, М. Драматургия М.М. Зощенко в контексте литературного процесса 1930-х - 1940-х гг.: дис. ... канд. филол. наук. - М., 2005. - 240 с.

• 5.    Эрдман, Н. Мандат // Эрдман, Н. Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников. -

  М.: Искусство, 1990. - С. 19-80.

PEOPLE AND DUMMIES

(THE POETICS OF V. KATAEV’S PLAY “THE GENERAL STORE”)

Mikhail A. Shelenok, PhD in Russian Literature, Associate Professor of the Department of Philosophy and Cultural Studies, University of the Humanities and Social Sciences.