Мотивация фразеологических единиц с компонентом-религионимом

тексте, так и, безусловно, для сопоставительного изучения фразеологии.

В.Н. Телия говорит о мотивированности как об осознаваемой говорящими ассоциативно-образной связи исходного значения с обозначаемым [8, с. 111]. А.В. Кунин под мотивированностью понимает синхронную связь фразеологического значения с буквальными значениями компонентов ФЕ [4, с. 200]. Носителем этой связи и, соответственно, посредником между словесным комплексом и фразеологическим значением является внутренняя форма фразеологической единицы. Так, А.М. Мелерович и В.М. Мокиенко определяют внутреннюю форму как «смысловое содержание языкового знака, объективированное в его материальной форме, формализованное по отношению к его актуальному значению, с которым у него устанавливается деривационная связь» [5, с. 66]. При этом важно понимать, что данная связь в виду гетерогенности фразеологизмов как лингвистической категории может иметь разную природу, что мы в дальнейшем будем обозначать как механизм мотивации.

Типология механизмов мотивации устойчивых образных языковых единиц, разработанная Д.О. Добровольским и Е. Пиирайнен, кроме традиционного образного переосмысления, включает также мотивацию посредством языкового или культурного символа, актуализацию переносного значения одного из многозначных компонентов прототипа ФЕ или игру слов, прагматический параллелизм между прототипом и фразеологическим значением, а также мотивацию содержанием прецедентного текста, к которому восходит фразеологизм [12, с. 27].

На основе анализа 500 английских и 1 400 французских фразеологических единиц с компонентом-религионимом мы попытались выяснить степень значимости различных механизмов мотивации фразеологического значения, выделяемых современной наукой. По нашим данным, в основе мотивированности 70% рассмотренных нами фразеологических единиц с прозрачной внутренней формой лежит семантический критерий, остальные ФЕ мотивируются посредством таких механизмов мотивации, как игра слов, параллелизм или содержание прецедентного текста.

По общему мнению, образная метафорическая мотивация является одним из самых распространенных видов мотивации фразеологического значения [4, с. 168]. По нашим данным, так мотивируются 40%, т. е. почти половина всех мотивированных фразеологизмов, подвергнутых анализу. Данный факт со- гласуется с сущностью фразеологических единиц как продукта вторичной номинации, а метафора, по замечанию Н.Д. Арутюновой, как раз «отвечает способности человека улавливать и создавать сходство между индивидами и классами объектов» [9, с. 15].

Традиционно в языкознании метафорическое переосмысление понимается как «перенос наименования с одного денотата на другой, ассоциируемый с ним, на основе реального или воображаемого сходства» [4, с. 168]. В основе своей это явление имеет сопоставление или противопоставление двух гетерогенных объектов на базе некоторых общих признаков. По мысли В.Н. Телии, суть процесса метафо-ризации состоит в аналогии как когнитивной операции, приводимой в движение принципом фиктивности «как если бы» [7, с. 42–43].

Г.Н. Скляревская, в свою очередь, полагает, что в основе метафоризации лежит так называемый символ метафоры – «комплекс (“пучок”) нескольких семантических (коннотативных) элементов, обычно нерасчленен-ных, диффузных, скрытых в глубинах семантики» [6, с. 13]. Тем не менее до сих пор в науке нет ответа на вопрос, в чем же заключается суть метафоры, образуется она логическим путем от вычленения признака, представленного в сравнении, до его реализации в метафоре, или спонтанно, посредством не логической операции сопоставления двух объектов, а некоего импульса, мгновенно соединяющего эти объекты [Там же, с. 16].

Так или иначе, в основе метафоризации лежит определенное сходство, общие ассоциации, благодаря которым мысль об одной сущности вызывает в сознании представление о другой. И пока те образные ассоциации и общие для двух объектов признаки, изначально послужившие основой их сопоставления, ясны представителям той или иной языковой общности в синхронном плане и без дополнительного анализа, такие фразеологические единицы будут являться образно-мотивированными ровно до той поры, пока образ не потеряет по каким-либо причинам ясности и актуальности. «Понять метафору, – пишет В.Н. Телия, – значит разгадать, какие из свойств обозначаемого объекта выделяются в ней и как они поддерживаются за счет ассоциативного комплекса, имплицируемого основным и вспомогательным объектами метафоры» [7, с. 48].

Так, в английском языке в основе метафоры fallen angel (букв. «падший ангел») лежит представление о потерянном благоденствии, основанное на христианском учении о том, как вначале безгрешные ангелы, будучи соблаз- ненными сатаной, взбунтовались и перестали служить Богу, в результате чего были изгнаны с неба. В переносном смысле так называют ранее успешную организацию или спортивную команду, впоследствии утратившие свои позиции [11, p. 133].

Во французском языке существует метафорическое выражение discuter sur le sexe des anges (букв. «обсуждать пол ангела») – вести пустые, бесполезные дискуссии, что осмысляется как обсуждение чего-либо, не существующего в природе, поэтому не имеющего никакого смысла, как если обсуждать пол бесплотных сущностей. Присутствие в ВФ ФЕ принципа фиктивности «как если» подтверждает, что в данном случае имеет место метафорическое переосмысление.

Символьная мотивация, по нашим данным, является вторым по степени значимости критерием мотивированности фразеологических единиц с компонентом-религионимом. Посредником между буквальным и переосмысленным значениями в этом случае является некоторая информация, ассоциирующаяся с определенным символом, упоминаемым в исходном сочетании слов. В этом и кроется главное отличие символа от метафоры или метонимии – его осмысление не требует каких бы то ни было когнитивных операций, а только знания говорящих [10, p. 98]. Природа символической мотивации восходит не к сравнению или уподоблению, а к традиции [12, p. 15–16]. Речь в данном случае может идти не только о культурных символах, но и о языковых. Языковые символы, по словам Д.О. Добровольского и А.Н. Баранова, «представлены в лексической системе языка в своих символических функциях: они обладают особым “символьным” значением и выступают в роли компонентов фразеологизмов, внутренняя форма которых символически значима» [1, с. 218].

Примером языкового символа является английская лексическая единица gospel – Евангелие, символическое значение которой – «что-либо, не вызывающее сомнения», обнаруживаемое в устойчивых сочетаниях gospel truth (букв. «евангельская правда») – чистая правда, take smth for gospel (букв. «принимать что-либо за Евангелие») – принимать что-либо на веру, принимать за истину [3, с. 328]. При этом во французском языке также существует ряд фразеологизмов, в которых компонент évangile демонстрирует идентичное символическое значение, например, parole d'Évangile (букв. «евангельское слово») в значении «чистая правда» или ce n'est pas tout Évangile (букв. «это не целиком Евангелие») [15, p. 385].

Роль метонимии во фразеологии также существенна. В самом общем смысле метонимия представляет собой процесс, который позволяет использовать один хорошо известный аспект чего-либо для указания на весь объект целиком или другой его аспект, или что-либо, с чем данный объект является непосредственно связанным [13, p. 4].

Самыми широко распространенными метонимическими моделями среди ФЕ с компо-нентом-религионимом являются следующие.

• •    Модель «действие вместо события» реализуется, в частности, там, где отдельные действия используются для указания на процедуру в целом, примером чему могут служить ФЕ, значение которых связано с обрядом венчания: англ. lead to the altar (букв. «вести к алтарю») вместо жениться [3, с. 42]; франц. suivre qn à l'autel (букв. «следовать за кем-либо к алтарю») вместо выходить замуж [15, p. 41].

• •    Модель «часть вместо целого»: душа – soul / âme широко используется для наименования человека, например в ФЕ a living soul [3, с. 704] / âme vivante [2, с. 50] (букв. «живая душа»), употребляемые для указания на человека вообще.

• •    Объект получает наименование по его содержимому. Так, Библию во французском языке шутливо называют c'est la loi et les Prophètes (букв. «это закон и пророки») [15, p. 553], подразумевая Закон Божий и пророков, описанных в Ветхом Завете. Аналогичным образом в английском языке Евангелие называют по его содержимому – God’s Word (букв. «Слово Божие») [3, с. 833].

• •    Характеристика или атрибут какого-либо объекта используется для указания на объект в целом, как в английской ФЕ amen corner (букв. «угол аминь») [Там же, с. 175], т. е. та часть мест в церкви, которая занята самыми религиозными прихожанами, отвечающими «Аминь» на все возгласы проповедника, переосмысленное значение которой – самые преданные прихожане. Выходя за пределы сферы религии, данная ФЕ может обозначать лиц, безоговорочно поддерживающих то или иное мероприятие, персону и т. п.

• •    Нередко причина, заложенная во внутренней форме ФЕ, выполняет функцию указания на следствие того или иного явления: например, être dans la vigne du Seigneur (букв. «побывать в винограднике Господнем»), т. е. напиться [2, с. 1695].

Образное сравнение также может лежать в основе мотивированности фразеологической единицы. Онтологически сравнение близко к метафоре, но структурно между данными се- мантическими категориями имеются существенные различия. Так, метафора, несмотря на свою семантическую двуплановость (субъект и объект метафоры), структурно представляет собой одночленное образование, т. е. не допускает экспликации основания сравнения, в то время как сравнение, как отмечает Г.Н. Склярев-ская, «выступает как двучлен (субъект и основание сравнения, соединенные компаративной связкой)» [6, с. 13]. Например, субъектом сравнения во французском устойчивом выражении s'agiter comme un diable dans un bénitier (букв. «вертеться как черт в водосвятной чаше») является черт, попавший в святую воду, основание сравнения – поведение в виде совершения хаотичных, неуправляемых движений [15, p. 311].

В некоторых случаях во фразеологических единицах основание сравнения выражено имплицитно, как в ФЕ il est comme un saint dans sa niche (букв. «он как святой в своей нише») – он неподвижен [2, с. 951], где в словесном комплексе содержится указание на объект (il) и субъект (un saint dans sa niche) . Многие устойчивые выражения структурно состоят лишь из компаративной связки и субъекта сравнения, как английский фразеологизм like a bat out of hell (букв. «как летучая мышь из ада») – очень быстро [11, p. 21], где быстрое движение уподобляется реакции летучей мыши, случайно залетевшей в ад и испугавшейся, а борьба за что-либо во вред себе, поддержка того, что в конечном счете обернется против, шутливо сравнивается с тем, как если бы индюшки голосовали за Рождество, которое не принесет им ничего, кроме участи стать рождественским угощением в выражении like turkeys voting for Christmas [Ibid., p. 437].

В некоторых случаях ФЕ ощущается как мотивированная благодаря многозначности одного из компонентов, игре слов или каламбуру, связывающему буквальное и переосмысленное значения. Так, в случае с ФЕ ring the changes (букв. «звонить вариации») – брит. варьировать, вносить изменения во что-либо [Ibid., p. 344] в буквальном значении многозначное слово changes интерпретируется как музыкальный термин вариация, модуляция, поскольку только в этом значении оно сочетается с глаголом to ring / звонить. Действительно, этимологически данное выражение восходит к практике колокольного звона, где to ‘ring the changes’ означает звонить в различной последовательности в колокола, имеющие разную тональность. Тем не менее в сознании говорящих при восприятии данного выражения в первую очередь предстает более очевидное значение данного слова – изменения, которое и мотивирует фразеологическое значение данной фразеологической единицы.

Французская ФЕ la Sainte Nitouche выглядит так, как будто данное словосочетание представляет собой имя какой-либо святой, однако святой с именем Nitouche не существует. Данная лексема – это пароним словосочетания n’y toucher / не дотрагиваться до, т. е. буквальное значение данного выражения можно представить как «святая Нетрогай», экспрессивность которого усиливается ассоциацией святости с невинностью, чем и мотивируется значение данного выражения – девушка, прикидывающаяся недотрогой [15, p. 633].

Д.О. Добровольский и Е. Пиирайнен [12] также выделяют особый вид мотивации, не имеющий отношения к семантике, а действующий скорее на уровне прагматики, когда мотивационная связь возникает в прямом смысле благодаря указанию, содержащемуся во внутренней форме ФЕ, на то, что подразумевается как денотат фразеологического значения. Этот вид мотивации реализуется, в частности, в таком выражении, как is the Pope (a) Catholic? (букв. «а папа римский католик?»), т. е. зачем спрашивать очевидное [11, p. 322]. Данная фраза употребляется в качестве реплики в случае, если вопрос кажется слишком банальным, а ответ на него очевиден. Другими словами, абсурдность, заложенная во внутренней форме, указывает на абсурдность требования ответа на такой вопрос – такого рода параллелизм и составляет механизм мотивации.

Во внутренней форме французской фразеологической единицы alors je suis le pape! (букв. «и я тогда папа римский») [15, p. 675] степень невозможности того, что описано на уровне буквального прочтения (говорящему быть папой римским), соответствует тому, насколько невозможно то, в ответ на что данная реплика может быть употреблена говорящим.

Во многих случаях образное основание восходит к тому или иному прецедентному тексту, и его содержание служит связующим звеном между исходным и переосмысленным значениями, как в пословице serve God and Mammon [3, с. 323] / servir Dieu et Mammon (букв. «служить Богу и Маммоне») [14, p. 245], образное основание которой восходит к словам Христа о том, что никто не может служить двум господам, в том смысле, что нельзя совместить добродетельную жизнь и стремление к материальным благам. Сюда же относится французская фразеологическая единица boire (avaler) le calice jusqu' à la lie (букв. «выпить (проглотить) испить чашу до осадка») восходит к так называемому Молению о чаше [15, p. 133], ког- да Иисус в Гефсиманском саду обращался к Богу со словами «Да минует меня чаша сия», моля Бога Отца отвратить от Него страдание и смерть. Идея страдания также усиливается в данном выражении ассоциативным фоном компонента la lie, который означает осадок, обыкновенно образующийся на дне бутылок с вином и вызывающий неприятные ощущения. Однако ни данные ассоциации, ни значение компонента calice сами по себе не обладают достаточным потенциалом для мотивации данного устойчивого выражения, в то время как евангельский сюжет, к которому оно этимологически восходит, является семантическим посредником между буквальным и переосмысленным значениями данного фразеологизма.

Некоторые устойчивые сочетания с ком-понентом-религионимом представляют собой цитаты или части молитв, как till (or until) Kingdom come (букв. «до того, как приидет Царствие Божие») – очень долго, навсегда, восходит к молитве «Отче Наш» [11, p. 222].

Таким образом, деривационная связь между фразеологическим значением и прототипом фразеологических единиц может обеспечиваться за счет действия различных механизмов на уровне как семантики, так и прагматики, причем механизмы мотивации, имеющие семантическую природу, намного чаще выступают в роли критерия мотивированности рассмотренной группы фразеологических единиц. При этом только пока представители той или иной языковой общности способны осознать, в чем заключается эта связь, и мысленно проследить путь от буквального значения к переосмысленному, фразеологическая единица будет являться мотивированной. Как только по каким бы то ни было причинам данный процесс окажется невозможным вследствие затемнения внутренней формы фразеологической единицы, она перейдет в разряд немотивированных и утратит значительную часть своей образности, а следовательно, и экспрессивности.