Наркопоэтика языка романа Х.С. Томпсона "Страх и ненависть в Лас-Вегасе" в свете шизолингвистики Ж.Делеза и деконструкции Ж.Деррида

Ж. Делез «Логика смысла»

Язык скандально известного романа американского писателя и журналиста Хантера Стоктона Томпсона «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» создает ощущение абсурда и полнейшей бессвязности, которое с тривиальной точки зрения объясняется тем, что повествование ведется от лица газетного обозревателя, большую часть времени пребывающего в состоянии наркотического транса. Однако при более внимательном наблюдении оказывается, что за бессвязностью речи скрывается глубокий внутренний смысл, а язык организуется в сложную систему, существующую по своим законам. Эту систему французский постструктуралист Ж. Делез назвал «шизоязыком».

Принципы, выделенные Делезом в его работах по шизолингвистике можно применить и к анализу речи героя романа «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» Рауля Дюка - наркомана и «го изо-журнал иста». «Первое, что очевидно для шизофреника - это то, что поверхность раскололась» [Делез 2011: 115]. Основной целью Гонзо, собственно, является деконструктивизм, т.е. «раскалывание» жанра репортажа/ идеи американской мечты/ просто реальности. Гипотетически, Томпсон мог быть знаком с работами Делеза, так как покончил с собой на 10 лет позже, чем Ж.Делез, а при жизни интересовался подобной литературой и постструктурализмом в частности, хотя непосредственных подтвер-ждсний этому в воспоминаниях и мемуарах о Томпсоне мы не встречали.

«Между вещами и предложениями больше нет никакой границы -именно потому, что у тел больше нет поверхности» [Делез 2011: 142]. Здесь нельзя не вспомнить цитату из романа Томпсона: "This is the main advantage of ether: it makes you behave like the village drunkard in some early Irish novel... total loss of all basic motor skills: Binned vision, no balance, numb tongue-severance of all connection between the body and

«Как бы то ни было, слово теряет свой смысл, то есть свою способность собирать и выражать бестелесный эффект, отличный от действий и страданий тела, а также идеальное событие, отличное от его реализации в настоящем. Любое событие осуществляется, пусть даже в форме галлюцинации. Любое слово физично и немедленно воздействует на тело» [Делез 2011: 123]. То, о чем говорит теоретик, Хантер Томпсон воплощает на практике, возможно даже не задумываясь над тем, что пишет, выпуская бессознательное на волю, позволяя ему творить.

«Значит, для шизофреника речь идет не о том, чтобы переоткрыть смысл, а о том, чтобы разрушить слово, вызвать аффект и превратить болезненное страдание тела в победоносное действие, превратить подчинение в команду, причем всегда в глубине, ниже расколотой поверхности» [Делез 2011: 135]. Если на место шизофреника поставить наркомана, а под «страданием тела» понимать зависимость, то получится следующий тезис: гонзо-журналистика - воплощение деконструктивизма. Здесь можно говорить и о том, что последствия наркомании и шизофрении во многом схожи. В 1952 г. Джон Смитис и Хэмфри Осмонд, основываясь на сходстве галлюцинаций, вызванных мескалином, с шизофреническими галлюцинациями, выдвинули гипотезу, что шизофрения может вызываться эндогенным галлюциногеном, названным ими мескалиноподобным фактором. Они также обратили внимание, что в некоторых случаях у пациентов, которым вводили адреналин, возникали состояния близкие к индуцированным мескалином. Исходя из этих наблюдений и идентифицировав продукт окисления как адренохром, они сформулировали гипотезу патогенеза шизофрении как следствия аномального метаболизма адреналина с образованием адренохрома. Наиболее частыми проявлениями болезни являются слуховые галлюцинации, параноидный или фантастический бред либо дезорганизованность речи и мышления на фоне значительной социальной дисфункции, нарушении работоспособности. То есть, у человека, употребляющего мескалин, имеются все симптомы шизофреника. При пробуждении после употребления адренохрома, Рауль говорит: “The possibility of complete mental and physical collapse is now very real” [Thompson 2005: 152].

To есть, на лингвистическом уровне, с медицинской точки зрения, речь Дюка относится к языку шизофреника, а по Ж. Делёзу смысл такого лингвистического хода - в стремлении сломать, разрушить традиционную структуру знака, подвергнуть сомнению способность репрезентировать обозначаемое им явление или предмет, доказать принципиальную недостоверность, ненадежность функции знака. Алогичность «шизоязыка» Томпсона имеет не только буквальное, медицинское, измерение, но и «переносное» - сатирическое: с позиции постмодернистской иронии разрушить речевые штампы, взломать массовое сознание, деконструировать его клише. Этим объясняются и несвязная речь Дюка, и дисконтакт его диалогов с Акостой. Например у Томпсона: “We must come to terms with the Drug Culture in this country!... country... country...» These These echoes drifted back to the rear in confused waves. “The reefer butt is called a “roach” because it resembles a cockroach... cockroach... cockroach... “What the fuck are these people talking about?” my attorney whispered. “You’d have to be crazy on acid to think a joint looked like a goddam cockroach!”

"В той мере, в какой то, что называется "смыслом" (подлежащим "выражению"), заранее уже сплошь пронизано тканью различений, в той мере, в какой уже имеет место текст, сетка текстуальных отсылок к другим текстам, некая текстовая трансформация, в которой всякий «"член", якобы "простой", отмечен следом какого-то другого, мнимая внутренность смысла уже сплошь проработана его же собственным внешним» [Деррида 2007: 40]. У Томпсона это проявляется в том, что его тексты насквозь пропитаны аллюзиями. Набирая в молодости на печатной машинке тексты Ф.С.Фитцджеральда и других великих писателей, в его подсознании наверняка отложились их литературные приёмы, сюжеты, характеристики персонажей. На самом поверхностном уровне аллюзий в романе «Страх и ненависть», например, капитан Ахав в из мелвилловского "Моби Дика". В целом, тексты Томпсона невозможно читать без знаний по истории и политике США того времени - то есть, в его романе присутствует еще один, исторический слой аллюзий. Например: “A very painful experience in every way, a proper end to the sixties Tim Leary a prisoner of Eldridge Cleaver in Algeria, Bob Dylan clipping coupons in Greenwich Village, both Kennedys mudered by mutants, Owsley folding napkins on Terminal island, and finally Cassius/Ali belted incredibly off his pedestal by a human hamburger, a man on the verge of death”. Нельзя сбрасывать co счетов и аллюзии к биографии самого писателя. Все эти слои причудливо перемешиваются, со- здавая в итоге текстовое полотно.

На уровне невербального общения «речь идет о превращении слова в действие путем представления последнего так, как если бы его нельзя было перекомпоновать и расчленить: язык без артикуляции» [Деррида 2007: 47] Артикуляция Хантера и Дюка в представлении не нуждается. Телодвижения в процессе речевого акта чудесно передал Джонни Депп в фильме «Страх и ненависть в Лас-Вегасе».

У самого Дюка присутствует единство означаемого и означающего, но человек, воспринимающий его речь, проинтерпретирует её по-своему. Речь наркомана существует только «здесь и сейчас». Если минуту назад его преследовала галлюцинация с летучими мышами и всё было логично и структурировано, то он вряд ли поймёт что вы имеете в виду, напомни ему про них сейчас.

Разделяя (в соответствии со своей ориентацией на стоическую терминологию) "шизофренические слова" на "слова-страсти" и "слова-действия", Ж. Делёз подчеркивает, что он стремится выявить подспудный смысл, возникающий где-то глубоко внутри, далеко от поверхности. Это результат действия подсмысла, который должен отличаться от бессмысленности на поверхности. В обоих своих аспектах язык является «знаком, лишенным смысла» [Делез 2007: 291]. Эго по-прежнему знак, но знак, который сливается с действием или страстью тела. Вот почему недостаточно сказать, что шизофренический язык определяется неустанным и безумным соскальзыванием ряда означающего с ряда означаемого. Фактически вообще не остается никакого ряда, они оба исчезли.

Традиционный структурализм опирался на принцип оппозиции, иногда трактуемый как теория бинаризма, согласно которой все отношения между знаками сводимы к бинарным структурам, т.е. к модели, в основе которой лежит наличие или отсутствие признака. В постструктурализме господствует «номадологический» принцип отказа от презумпции бинаризма [Ильин 1996: 134]. Если рассматривать это с точки зрения гонзо-журналистики, то можно говорить об отсутствии бинаризма между речью наркомана - гонзо-журналиста и речью обычного, без расстройств, человека. Для Рауля просто не существует иных слов, кроме тех, которые произноситон сам (либо его коллега - Оскар Акоста, который находится в сходном состоянии измененного сознания). Понимание полностью отсутствует, разрушается. Это один из приемоы го изо-журналистики - видимое отсутствие понимания, дис-контакт означаемого и означающего.

Еще одним важным фактором для понимания гонзо-журналистики как деконструктивизма в действии является вычленение роли журналистики. Целью Томпсона было разрушить социальные стереотипы, отразить пороки американского общества того времени, развенчать идеал «американской мечты» и шизолингвистика лишь один из приемов, которые Томпсон берет на вооружение. «Теперь не только нет какого-либо смысла, но нет и никакой грамматики или синтаксиса, а в пределе - вообще никаких членораздельных слогов, букв или фонетических элементов» [Делез 2007: 304].

Итак, резюмируя всё вышесказанное, можно сделать следующие выводы:

• 1)    Гонзо-журналистика - это деконструктивизм в действии.

• 2)    Речь шизофреника схожа с речью наркомана.

• 3)    Проблема означаемого и означающего в романе состоит в том, что наркомана крайней сложно понять человеку, не находящемуся с ним в схожем состоянии, однако для самого наркомана не существует бинарной оппозиции между его речью и «нормальной речью обывателей.

• 4)    Шизолингвистика, являясь инструментом гонзо-журналиста, является одним из многих способов разрушения стереотипов.