О мистических прогулках в стихах А.А. Ахматовой

Возвращение и воспоминание, пожалуй, основные мотивы в лирике А.А. Ахматовой: именно через них читателю открывается ее мир, наполненный встречами с друзьями, жи-

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ выми и умершими; поэтами – современниками (О.Э. Мандельштам, Б.Л. Пастернак, Н.С. Гумилёв, М.И. Цветаева и др.) и классиками (А.С. Пушкин, Данте); городами и любимыми местами; вещами и образами, забытыми и всплывающими в подвалах памяти. Иногда Ахматова описывает пир или карнавал с мертвецами, воскрешенными силой ее любви, а иногда – прогулку по дорогим сердцу местам: Царскосельским аллеям или между царственных лип Летнего сада, по улицам Петербурга сквозь мягко падающий снег или по твердому гребню сугроба в таинственный дом, вдоль круглого луга и неживой воды в холмистом Павловске или по белеющей в чаще изумрудной дороге…

В стихотворении «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду…» встреча с потерянными «милыми» возможна лишь в состоянии сна-бреда, вызванного тяжелой болезнью, когда чувствуешь себя на границе жизни в преддверии смерти. Однако именно это состояние манит к себе героиня, потому что мечтает о нездешнем свидании в «приморском саду», о голубом винограде и ледяном вине, которые можно разделить с утраченными возлюбленными. Мистическое свидание мыслится как райская прогулка «по широким аллеям», наполненным теплом солнца и запахом ветра. Это возвращение в мистическое будущее, подобное когда-то пережитому, но не забытому. Мечта создает картину ирреальной прогулки, напоминающей прежде бывшие, но невозможные сейчас.

Во второй строфе стихотворения пространство из приморского сада перемещается в дом, который наполняют гости – мертвые и изгнанники. Сюжет встречи с мертвецами напоминает пушкинского «Гробовщика», но у Ахматовой акценты изменены: это встреча, которую она жаждет и которая наполнит ее счастьем и светом, так не хватающим ей в бытии. Характерно, что среди пришедших есть и погибшие, и живые – те, с кем свидание невозможно. Сын упомянут в контексте встречи за гробом с его отцом ( Ты ребенка за ручку ко мне приведи [1, т. 1, с. 388]). Н.В. Королева, комментируя стих, отмечает, что это «непосредственное обращение к казненному Н.С. Гумилеву» (Там же, с. 879).

Ю.К. Щеглов отмечает «способность ЛГ (лирической героини. – Е.К.)» Ахматовой «к проницанию времени (память) и пространства (телепатия)… к экстатическим, взвол- нованным, бредовым состояниям… Во многих стихотворениях… общение ЛГ с гостями из прошлого имеет оттенок бреда, транса, иногда даже полупомешанности, мотивирующих неспособность уловить грань между живыми и мертвыми» [2, с. 287]. Встреча мертвых и изгнанников отчасти уравнивает акценты. Заметим, однако, что прогулка в середине стихотворения как будто прерывается, постепенно переходя в пир, радостный прием гостей, о которых всегда думала хозяйка. Однако последняя строфа снова выводит героев вовне, и прогулка продолжается уже на фоне прекрасного пейзажа: струится седой водопад / На кремнистое влажное дно [1, с. 388]. Ледяное вино контрастирует и в то же время перекликается со струени-ем седого водопада: холодность вина и седина водопада взаимно дополняют друг друга, создавая эффект потусторонности и вместе с тем изысканности описываемого уголка, а вертикальная протяженность (до кремнистого влажного дна) удлиняет пространство, подчеркивая его ирреальность. Дно напоминает о низшей границе бытия, но она не трагична и ужасна, а живописна и уютна.

Последняя строфа во многом ориентирована на знаменитое лермонтовское «Выхожу один я на дорогу…», где параллель «небо – земля» отчетливо прочерчена: Пустыня внемлет Богу, / И звезда с звездою говорит. / В небесах торжественно и чудно! / Спит земля в сиянье голубом [4, с. 222]. Ахматова использует два эпитета Лермонтова в одной строфе: кремнистый путь превращается в кремнистое дно, а сиянье голубое , окружающее землю, – в голубой виноград. Метафорические образы приобретают определенность значения, из невесомых романтических становятся детальными акмеистическими, принимают форму и предметность. Между тем сквозь эту четкость и ясность проступают неверные черты призрачного мира, в котором возможно свидание с потерянными «милыми», как в стихотворении, написанном немного раньше, – «Все души милых на высоких звездах…».

Сочетание вполне земной, почти бытовой прогулки на фоне седого водопада с посещением иного мира, в какой-то мере отзываясь на фантастическое путешествие Данте, выявляет такое свойство поэтики Ахматовой, как стремление к контаминации двух пространств, легкому, почти бесплотному, проникновению в потустороннее бытие. В стихотворении «Все души милых на высоких звездах…» тоже описывается такая полуреальная, полупризрачная прогулка по Царскосельскому саду, на аллеях которого можно встретить собственную тень, «восставшую из прошлого», увидеть лиры на ветках, а потом почувствовать обыкновенные, совсем не мистические капли дождя, превращенного в тексте Ахматовой в божественный знак «благой вести». «Тема двойничества, раздвоения, мотивы отражения в широком смысле – эха, как звукового портрета, зеркала, как визуального отражения – это осевые структурообразующие темы поэтического мира Ахматовой» [5, с. 29]. Столкновение двух Я (прошлой и настоящей) в центральной строфе стихотворения дано как зеркало, в котором отражение не идентично отражаемому. Прогулка оказывается поистине ирреальной, она происходит одновременно в нескольких временах, образуемых судьбой лирической героини, которая видит себя в прошедшем времени, знает, что сейчас идет по Царскосельскому саду и одновременно рассматривает разные лиры, развешенные на ветках, т.е. сталкивается с Г.Р. Державиным, А.С. Пушкиным (как в стихотворении «Смуглый отрок бродил по аллеям…»), с И.Ф. Анненским, возможно, В.А. Комаровским и Н.С. Гумилёвым. «С механической точки зрения прошлого уже нет, будущего еще нет (курсив мой. – Е.К.), а настоящее – лишь мэон, чисто умопостигаемая граница между прошлым и будущим» [6, с. 715].

Помимо свидания с любимыми поэтами, героиня чувствует близость «милых». Подчеркнем повторяемость этого почти фольклорного слова, используемого в двух текстах, где описаны мистические прогулки. Однако, если в стихотворении «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду…» «милые» – это потерянные мертвые и живые (те живые, которых нельзя увидеть и обнять), то в строках «Все души милых на высоких звездах…» нет намека на реальную встречу, а в душе героини возникает чувство свободы и легкости, рожденное одиночеством и прошлым страхом потери.

Ахматова умеет показать ирреальное как обыкновенное, доступное и понятное. В ее лирике встреча с собственной тенью происходит на фоне серебряной ивы, слегка погруженной в пруд, воды которого сияют сентябрьской яркостью, солнечный и редкий дождик оказывается божественным вестником, Царскосельский воздух наполнен песнями русских поэ- тов. Именно такая организация пространства характерна и для стихотворения «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду…». Ахматова сознательно смещает границы мертвого и живого и наделяет бесплотные образы бытием и вещественностью. Прогулка «по широким аллеям» превращается в пикник, напоминающий описания-натюрморты М.А. Кузмина (Где слог найду, чтоб описать прогулку, / Шабли во льду, поджаренную булку / И вишен спелых сладостный агат? [3, с. 22]) и в то же время бесконечно далекий от такого изящного натурализма.

В последней строфе дважды повторяется слово вино – сначала как элемент лексемы вино град , потом самостоятельно. Нарочитая ана-форичность ( Буду… есть… вино град – Буду пить… вино ) только подчеркивает заданную сему. В двух финальных стихах звук [в] словно вплетен в структуру важнейших для Ахматовой образов: в одопад и в лажное дно. В иноград сначала превращается в в ино , потом становится в одопадом и наконец приобретает общее значение в лаги , сдвигая при этом перспективу в абсолютный низ. В ряду данных образов можно отметить еще одну ассоциацию с Лермонтовым. Голубой – любимый цвет поэта, особенно в сочетании с золотым или серебряным (у Ахматовой голубой виноград рифмуется с седым водопадом), и если кремнистое дно отсылает к стихотворению «Выхожу один я на дорогу…», то влажное дно – к балладе «Русалка»: На дне у меня / Играет мерцание дня [4, с. 145]. Сюжет лермонтовской баллады основан на любви русалки к мертвому витязю, покоящемуся на подушке из ярких песков, / Под тенью густых тростников (Там же, с. 145), а стихотворения Ахматовой – на встрече в загробном саду с мертвыми или изгнанными «милыми». Эта параллель подчеркивает мистическую природу прогулки и пикника с мертвыми у седого водопада.

Описание садов в лирике Ахматовой часто имеет отнесенность к иному миру. Финал стихотворения «Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли…» из микроцикла «Городу Пушкина» возьму и за Лету с собою / Очертанья живые моих царскосельских садов [1, т. 2, кн. 1, с. 202] в первоначальной редакции (5 октября 1957 г., автограф РГАЛИ) выглядел так: возьму и за Лету с собою / Очертанье земное прекрасных загробных садов (Там же, с. 588). Более того, у стихотворения были заголовок «Царскосельская элегия» и подзаголовок «Памяти друга». «Редакция стихотворения, имею-

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ

Н.В. ЛАВPEНТЬEВА

щая этот подзаголовок, обращена к умершим друзьям, с которыми была связана юность поэта» [2, с. 589], отмечает Н.В. Королева и называет имена царскосельских друзей Ахматовой – «расстрелянного Гумилёва, умерших Комаровского и Недоброво, погибшего в лагере Пунина» (Там же).

Так, текст 1957 г. перекликается с гораздо более ранним («Заболеть бы как следует, в жгучем бреду…» (1922)) не только сюжетом встречи с мертвыми любимыми, но и мотивом совместной прогулки по загробным садам, прямо не названным ни в одном из рассматриваемых стихотворений.

Движение, иногда «шествие теней», прогулка по дорожке аллеи, ставшей дор о гой , – вот характерные мотивы ахматовской лирики. Встреча с мертвыми происходит на приморской или царскосельской аллее, улице Москвы, знакомой тропинке, у водопада. Призрачные гости Ахматовой идут вместе с ней, не замедляя шага, проводя лирическую героиню в ирреальное пространство и отчасти оказываясь в ее мире, пространстве ее сознания.