Об общем древнем лексическом пласте, существующем в современных бурятском и туркменском языках (междисциплинарный подход)

Перед тем, как приступить к изложению разработанных нами вопросов, укажем на основные по данной теме работы В. И. Рассадина — виднейшего специалиста в области сравнительного изучения монгольских и тюркских языков (1939–2017). Накопленный добротный фактический материал в трудах исследователей, начиная с работы российского монголоведа первого поколения Б. Я. Владимирцова «Турецкие элементы в монгольском языке» (СПб., 1911. 30 с.), получил свое достойное продолжение в книге В. И. Рассадина «Монголобурятские заимствования в сибирских тюркских языках» (М., 1980. 116 с.) и его многочисленных статьях и сообщениях: «Тюркские лексические элементы в калмыцком языке» (1983), «О тюркском влиянии на развитие монгольских языков (2007), «Бурятизмы в якутском языке» (1972), «О монгольских заимствованиях в тюркских языках Южной Сибири» (2008), «О монгольском влиянии на казахский язык» (2009) и других [16]. Порою используемые анти-алтаистами для укрепления своей «позиции», именно эти работы открывают перед исследовате-лями-алтаистами новые горизонты и дают возможность для проведения дальнейших разработок по установлению древних лексических пластов, общих для родственных языков.

В этой связи будет уместно привести следующие слова В. И. Рассадина из статьи, опубликованной в 2012 г. в Хельсинки, хотя они хронологически и отодвигают монгольско-тюркскую языковую общность на незримо далекие времена, делая ее почти невозможной: «В западном и центральном ареале Центральной Азии монгольские племена тесно взаимодействовали с тюркскими, зачастую в силу разных причин происходило отюречивание по языку монгольских племен и родов и омонголивание тюркских. Происходило это и в каменном веке, и в эпоху бронзы и железа, продолжает происходить в отдельных регионах и в наши дни” [5, с. 319]. Жаль, что ученый не постарается установить единого языка, существовавшего в древности у предков современных тюркских и монгольских народов. Поэтому эти в целом правильные утверждения В. И. Рассадина нуждаются в существенном дополнении для доказательства того, что смешивавшие друг с другом древние племена и роды разговаривали на диалектах и говорах одного единого тюрко-монгольского языка. Процитированное нами утверждение никак не может исключить возможность выявления генеалогически единых лексических разрядов в современных языках, в частности, бурятском и туркменском.

В этом вопросе для нас особо ценным и значимым является то, что В. И. Рассадин, отодвигая на второй план этимологии, предложенные Д. Банза-ровым, Г. О. Авляевым и Ш.-Н. Р. Цыденжаповым, выступает, как и Г. Д. Санже-ев и Ц. Б. Цындендамбаев, в поддержку Г. И. Рамстедта в вопросе о едином происхождении монгольского ойрад (ойрот) и тюркского огуз [5, с. 320; 7]. Вместе с тем, неубедительным выглядит его утверждение о тюркском заимствовании ойрад (<огур / огуз) в монгольских языках. По нашему мнению, как этноним огуз обозначает предков не только современных туркмен, но и турок, азербайджанцев, гагаузов, хорезмских узбеков, некоторой части крымских татар, не говоря уже об этнониме огур (угур, угры). Так и этноним ойрад (по-бурятски еерд ), наряду с западными монгольскими народами (калмыки и др.), использовался в старину для обозначения всех монгольских народов (буряты и др.). Огуры (огузы) / ойра-ды (ойроты) — это этноним, обозначающий общих, но очень древних предков современных тюркских и монгольских народов. К этому концептуальному вопросу мы еще вернемся.

Приступая непосредственно к составлению общего бурятско-туркменского лексикона, состоящего из исконных для обоих языков слов, отметим, что современные алфавиты трех языков монгольской группы, а именно калмыцкого, собственно монгольского и бурятского (бурят-монгольского) языков в свое время были составлены на основе кириллицы и порядок расположения в них букв почти идентичен алфавиту русского языка. Констатацией данного факта мы хотим указать на то, что в наших ранее опубликованных статьях приводились словари, составленные на материалах калмыцкого и туркменского языков (на буквы Аа и Бб ) [9, c. 85–90; 10, c. 5–11], собственно монгольского и туркменского (на буквы Гг, Дд, Ее, Ёё. Жж, Зз, Ии ) [10, с. 60-77], а также их научное обоснование. В настоящей статье изложим наше видение в вопросе по составлению краткого бурятско-туркменского словаря общих для них исконных слов на оставшиеся буквы алфавита. Но начнем не со слов, а с частиц.

Модальная частица ла в бурятско-русском словаре 1951 г. с пометкой см. лэ характеризуется как устаревшая и разговорная, которая употребляется изредка с повелительными и желательными наклонениями глагола для выражения просьбы и подкрепляется следующими примерами: ерэгты ла! ‘подойдите-ка!’; наадая ла

‘давай-ка поиграем’; тэндэ ошоод ерэ ла! ‘сходи-ка туда!’ [1, с. 301]. Приведем нашу трактовку частицы -ла/-ле в грамматическом очерке, приложенном к учебному туркменско-русскому словарю 1988 г.: частица -ла/-ле придает оттенок смягчения приказа, повеления, оттенок возмущения, решительности: Ёлдан ай-рыл-ла! ‘Сойди-ка с дороги!’, Бу китабы окайын-ла ‘Прочту-ка я эту книгу’, Эзиз хенизем гелмэндир-ле! ‘Эзиз до сих пор не пришёл!’ [4, с. 441]. Теперь можем добавить, что в первом и втором примерах она использована именно в сочетании с глаголами повелительного наклонения, что составляет некую аналогию с бурятским языком.

Составитель «Бурят-монгольско-русского словаря» К. М. Черемисов в конце словарной статьи, посященной частице ла , указывает еще на частицу даа [1, c. 301]. На странице 194 находится словарная статья, которую процитируем в сокращении: даа — модальная частица, выражающая 1) утверждение или уверенность тинмэ даа! конечно, так!; тэрэш муноо ерэхэ байха даа он сегодня должен обязательно приехать; 2) усиление наиболее важного в смысловом отношении слова амаржа унтаг даа! Пусть уж он отдохнёт; ябыш даа Yгы! ну, ступай же! [1, с. 194]. В туркменском языке частица -да/-де (-да/-дэ} имеет два варианта: с кратким [ -да/-де ] и долгим [ -даа/-дээ ] гласным. Вариант с долгим конечным гласным придает оттенок уверенности, предположения, удивления, сожаления и т.п. При помощи варианта с кратким конечным гласным подчеркивается лексическое значение слов и придается оттенок уступительности, обособленности: Саца жац эден мен-дэ ‘Звонил тебе я’, ^лшен бизиц гиденимизи би-лер-дэ ‘Гульшен догадается, что мы ушли’, Оца зат диймек бир хили-дэ ‘Ему как-то неудобно сказать об этом’, Мен он икэ ченли ниреде болсам-да гелерин ‘Где бы я ни был (ни находился), обязательно приду к двенадцати часам’ [4, с. 441].

Обратим вниманин на бурятское модальное слово маа, которое в туркменском языке имеет соответствие в виде ме. В обоих языках она занимает промежуточное положение между модальными словами и междометиями, находясь ближе первому, чем второму. Сравним соответствующие толкования из переводных словарей бурятского (1) и туркменского (2) языков: 1. маа! на!; ма! ма! на, на!; маа аба! на, возьми!; маагты! нате! [1, с. 305]. 2. ме на, возьми, бери; ме, саца хат ‘на, тебе письмо’ [14, с. 446].

Рассмотренные выше частицы и модальное слово подвергались толкованию составителями словарей независимо друг от друга, и они не входят в разряд позднейших заимствований в сравниваемых языках и хронологически представляют собой, по меньшей мере, продуктами начала хуннского периода в истории развития туркменского и бурятского языков. Одним из подтверждений подобного подхода является то, что В. И. Рассадин зафиксировал частицу ла, лэ, л в соседнем сойотском (тюркском) языке, как «модальную утвердительноусилительную частицу» [6, с. 79], а модальное слово ма ( маа ‘на! возьми!’) — как междометие [6, с. 80]. Общеизвестно, что первый переводчик китайских анналов на русский язык Н. Я. Бичурин (архимандрит Иакинф, 1777–1853) считает древних хуннов предками современных монгольских народов, в то же время он же идентифицировал грозного хуннского правителя Мао-Дуна (Мэтэ-хана) с Огуз-ханом, легендарным прародителем современных туркмен (а также других тюркских народов). Данное предположение находит почти полную поддержку у современных исследователей.

Можем указать еще на десятки лексем из обоих языков, характерных для них со времен хуннов — общих предков бурят и туркмен. Начнем со слова мал , которое в бурятском (б.) и туркменском (т.) не только имеет семантику ‘скот’, но и образует в них схожие сочетания: б. мал хараха ‘пасти скот (досл. смотреть за скотом)’ [1, с. 308] / т. мал бакмак ‘в том же значении, в том числе дословном’. К этому разряду следует отнести следующие слова на букву М из обоих языков: б. маалай, магнай [1, с. 306], манлай [1, с. 309] ‘лоб’/ т. маалай ‘лоб’; б. магтаал ‘хвала, ода’ [1, с. 306] / т. магталмак ‘быть хваленным’; б. мэнгэ [1, с. 328] ‘родинка’ / т. ме^ ‘родинка’; б. мэргэ(н) ‘меткий стрелок’ / т. мерген ‘в том же значении’. Если в бурятском языке год обезьяны называется как мэшэн жэл [1, с. 330], то в туркменском для этого используется словосочетание бижин йыл(ы) , которое имеет один и тот же компонент мэшэн / бижин [орфоэп.: биижин ] со значением ‘обезьяна’. Неоспорима также общность их второго компонента: жил / йыл.

Рассмотрим общие бурятcко-туркменские слова хуннского периода на некоторые другие буквы: б. орилхо ‘плакать’, ‘рыдать’ / т. орламак ‘громко плакать’, ‘реветь’ [14, с. 492]; орлохо ‘замещать’, ‘заступать на чьё-л. место’ [1, с. 374] / т. орнашмак ‘помещаться’, ‘размещаться’, ‘занимать место’ [14, с. 492]; б. орлогшо ‘заместитель’ [1, с. 374] / т. орунбасар ‘заместитель’ [14, с. 493]; б. хYхэ ‘синий’, ‘голубой’[1, c. 620] / т. гек [орфоэп.: геек ] ‘в том же значении’; б. эжы ‘мать’ [2, с. 51] / т. эже ‘мать’; б. эм ‘лекарство’ [2, с. 51] / т. эм ‘лекарство’, ‘излечение’. Можно с большой долей вероятности утверждать, что бурятское слово хун ‘человек’ и туркменское слово гун ‘люди’, ‘народ’, сохранившееся в указанном значении в составе патриотической пословицы Илим-гунум болмаса, Айым-Гунум догмасын ‘Если не станет моего народа (досл. ‘моего народа гун-нов-хуннов’), то пусть не восходят и Луна, и Солнце’, имеют единую этимологию.

Наряду с этим мы не сомневается в том, что возвратное местоимение еер, которое употребляется в бурятском с предлогами [1, c. 381], и его туркменское соответствие өз [орфоэп.: өөз ], употребляющееся с прибавлением к нему окончаний категории принадлежности, исторически восходят к так называемому общему «алтайскому» (вернее: туранскому) периоду в древнейшей истории родственных языков. Мы уверены также в том, что еще в «алтайский» период гласные разделились между собой на соответствующие краткие (обычные, нoрмальные) и долгие пары, которые в отношении друг к другу носили смыслоразличительную функцию, т.е. краткость и долгота гласных еще тогда были этимологически маркированными. Тем не менее, к современным туркменским словам с долгим гласным ой [оой] ‘мысль’, ойланмак [орфоэп.: оойлонмок ] ‘думать’, ‘подумать’ могут этимологически соответствовать слова бурятского языка с кратким гласным [о] типа: ойлгосо ‘понятие’, ‘понимание’, ойлгохо ‘понимать’, ‘разбираться в чём-л.’, ‘уяснить себе что-л.’, ойгүй ‘безумный’ [1, c. 364].

Завершим разговор о звуках одним интересным фактом из истории, относящимся к древнему консонантизму тюркских и монгольских языков. Неизвестный для нас автор в своей статье «Туркмены иомудского племени», изданной в «Военном сборнике» за 1872 год, об особенностях туркменского языка пишет следующее: «Туркмены говорят по-татарски (т. е. по-тюркски. — М. С.) джагатай-ским наречием; в произношении есть особенности, и, между прочим, часто слышен звук буквы “ц”, совершенно чуждый другим татарским наречиям. Это тоже, кажется, показывает, что еще не изгладились звуки монгольского языка» [15]. Если не учитывать старую терминологию, то в данной цитате рациональным является утверждение об одном звуке, общем для туркменского и монгольского языков, и, скорее всего, неизвестный автор ведет речь о туркменском апикальном согласном звуке [с], который был утрачен в бурятском и присутствует в монгольском в несколько измененном виде (передается при написании исконно монгольских слов буквой Цц современного монгольского алфавита на кириллице).

За прошедшие века и тысячелетия некогда общие слова в каждом языке подвергались соответствующим изменениям как по формальным (звуковым) признакам, так и по содержанию (значению). При этом эти лексемы сохранили свои обще-семантические признаки: б. шубуун [2, с. 49] ‘птица’ / т. чыбын (орфо-эп.: чыывын ) ‘комар’ (лит.), ‘муха’ (диал.) в значении ‘те живые существа, которые умеют летать’. Некоторые слова в одном из этих языков перешли в пассивный лексический запас: б. сэсэг ‘цветок’ [1, c. 417] / т. чечек ‘цветок’ (сравн.: турецкое çiçek ‘в том же значении’). В современной туркменской речи более активным стало персидское заимствование гүл ‘цветок’, хотя, по-нашему предположнию, оно могла попасть в иранские языки из древнейших тюркских (туранских) языков, будучи именной парой глагола гүл (мек) ‘смеяться’ (т. е. ‘лицом становиься как цветок’, ‘расцветать’).

Древние слова не утратили былую активность в обоих языках, сохраняя при этом общую семантику, например: б. түрэхэ ‘рождаться’, ‘возникать’, ‘появляться’ [1, с. 460] / т. дөремек ‘появиться’, ‘образоваться’. Более архаичный вариант сохранился в турецком языке: türemek ‘появляться’, ‘порождаться’, ‘возникать’. В этом вопросе для нас показательным является бурятское слово түрэлтэн и словосочетание с его участием: Түрэлтэн: хүн түрэлтэн ‘человечество’ (досл. ‘человеческий род’) [1, c. 459]. Согласно нашей ранее высказанной гипотезе, во времена флективного состояния внутриструктурного развития тюркских (шире: «алтайских», т.е. туранских) языков, которое непосредственно предшествовало их современному агглютинативному строю, глагол tür-e-(mek) послужил основой для появления ýar-a-(t-mak) с почти с идентичным значением: ýazyjynyň döredijiligi (турм.) / ýazyjynyn ýaradyjylygy (азерб.) ‘творчество писателя’. В туркменском языке в значении ‘Бог’ имеет широкое употребление слово Ýaradan (ýar-a-t/d+an), т.е. ‘Творец’, ‘Создатель’. Таким образом, первоначальное значение этнонима tür(k-men) является ‘созданные (Богом люди)’, а Ýar(a-dan) — ‘их создатель’. Типологическую аналогию не трудно найти в других языках. Например, в арабском языке: Халык ‘Создатель’, ‘Бог’, а халк ‘созданный’, ‘народ’ — лексемы, восходящее из единого гнезда. Следовательно, Туран / Туркестан — эта ‘страна народов, созданных Богом’ [8, c. 166].

Как известно, этноним туркмен впервые встречается в виде тё-ку-мёнг на страницах китайской энциклопедии VIII в., где повестуется о событиях происходивших еще в V в., и их страной называется Алания. Для сравнения вспомним, что Чингисхан был потомком Алан-гоа. Приведем следующую цитату: «Известно, что в первой половине XIII века аланы уже приняли христианство и их епископом был Федор. Особый интерес представляет группа алан, очевидно, восточно-европейского происхождения (первичной родиной аланов-массагетов считается Туран / Туркестан. — М. С.), составившая отряд монгольской армии в Китае. По свидетельству францисканского миссионера Одорико Порденоне, совершившего путешествие по странам Востока в 1316–1330 гг., 30 тысяч алан со- стояли на жаловании у великого царя. Они исповедовали православие и жили вместе со своими семьями на побережье напротив острова Формоза (Тайвань). К сожалению, о дальнейшей их судьбе ничего не известно. Вероятно, их затем переселили в Китай, где они в XIII веке были ассимилированы местным населением» [3, c. 7].

К сожалению, ограниченный объем журнальной статьи не позволяет подробно освещать проведеные нами анализи и обобщения по всем группам бурято-туркменских общих лексем, и поэтому ограничимся здесь изложенным выше. Укажем лишь на сведения из статьи Н. И. Егорова об огурах: «…родо-племенное объединение в Центральной Азии; выделилось из состава огузов предположительно в сер. 1 тыс. до н.э.» [18]. Эту же дату приводит Г. Б. Матвеев в статье «Огузы», где, в частности, пишет, «что из пратюрк. общности племен огурская и огузская ветви выделились еще в сер. 1 тыс. до н.э. Из Монголии О. двинулись к Приаралью» [19]. По нашим расчетам, еще задолго до этого завершился распад «алтайской» (т.е. туранской) общности и начался хуннской период, который в последующем характеризовался появлением самостоятельных тюркской и монгольской групп родственных языков. И тогда в мифологии и фольклоре этих народов единый культ начали именовать двояко, т.е. Огуз-ханом и Ойрот-ханом, и на этой основе возникли их исторические самоназвания: огуз (современные тюркские народы) и ойрот / ойрад / еерд (современные монгольские народы).

В заключение приведем наше высказывание по случаю юбилея известного ученого: «Если ссылаться на работы нашего юбиляра, профессора В. Я. Бутанае-ва, 70-летию которого посвящается настоящая конференция, то можем констатировать, что, в частности, его книга “Бурханизм тюрков Саяно-Алтая” (Абакан, 2003) содержит ценные сведения о религиозно-фольклорном образе Ойрот-хана. Как известно, знаменитый алтаист Г. Й. Рамстетд писал об этимологической идентичности слов “ойрот” и “огуз”. Исходя из этих данных, нам нетрудно будет обобщить: образ упомянутого Ойрот-хана и образ легендарного прародителя современных туркмен — Огуз-хана, о котором повествуют “Родословное древо туркмен” (XVII в.) и более раннее “Огузнаме”, имеют общий исторический прототип, который можно будет выявить в будущем, не только исследуя глубинные слои веков и тысячелетий, но и адекватно изучая соответствующие этнографические и фольклорные материалы» [12, c. 146].

Теперь можем добавить к ранее сказанному, что Ойрот-хан (Огуз-хан) был легендарным прародителем не только тюркских, но и монгольских народов, хотя его образ у последних был отодвинут на задний план после XIII в. исторической фигурой Чингисхана, что отчетливо выявляется из легенды об Ойроте, где он характеризуется в качестве одного из потомков мирового завоевателя, чье появление ожидается в мире вторично для восстановления подлинной справедливости (как имам Махди у мусульман-шиитов?). По этому поводу можно обратить внимание еще и на то, что туркмены-сунниты устами своих поэтов в определенном отрезке своей сравнительно поздней истории именовали себя саинхановски-ми, т. е. потомками Баты-хана, старшего внука Чингисхана [13, c. 90–100].