Онтологические и гносеологические особенности межъязыковых и внутриязыковых лакун

Как известно, термин «лакуна» был введен авторами «Сопоставительной стилистики французского и английского языков» Ж.-П. Вине и Ж. Дабельне, однако долгое время он оставался за пределами словарей лингвистической терминологии. И только с 90-х годов, причем весьма непоследовательно, он включается в терминологические словари, ср. толкование «грамматическая лакуна – отсутствие тех или иных грамматических форм слова» в «Немецко-русском и русско-немецком словаре лингвистических терминов (с английскими эквивалентами)» А.Н. Баранова и Д.О. Добровольского. Характерно терминологическое неразличение конкретной и более абстрактной номинаций, связанных с этим явлением, – «лакуна» и «лакунарность»; ср. пример, где наиболее ожидаемым является второй термин, между тем как используется первый: «К содержательной лакуне относится также пунктуационный параметр, например, в словарных статьях лексем дескать и мол» [12, с. 164].

Идеи лакунарности оказались наиболее востребованными в теории и практике перевода и межкультурной коммуникации [4, 5, 9, 19, 23], и это обстоятельство имплицитно акцентировало идею межъязыковой природы лакунарности; ср. акцент на этом в словарном толковании: «Лакуна – отсутствие единицы (например фонемы, слова)

некоторого языка в каких-либо его диалектах или в других языках» [17, с. 276]. Об интраязыковых лакунах нередко говорится с помощью конструкции не только, но и (то есть, не вызывает сомнения, что существуют межъязыковые лакуны, но допустимо также говорить и об интраязыковых лакунах).

Есть, однако, авторы, которые, напротив, считают, что только понятие интраязыковой лакуны обладает научным потенциалом, в то время как межъязыковые лакуны фантомны [14, 15]. Рассмотрим подробнее онтологические свойства лакунарности как языкового явления и проанализируем существующие в лингвистике подходы к постижению этого феномена, то есть гносеологию лакун.

Лакуны традиционно рассматриваются как отражение национально-специфического в языке. Появление лакун детерминируется двумя группами факторов: собственно лингвистическими, а именно – своеобразием языкового членения мира, и экстралингвистическими – своеобразием географических, исторических, экономических, культурных условий. К основным признакам лакун причисляют непонятность, непривычность (экзотичность), чуждость (неясность), даже ошибочность или неточность. Все эти свойства лакун проявляются на различных уровнях – от фонетического до уровня текста и даже речевого жанра [13].

В лингвистике наиболее разработана уровневая (таксономическая) классификация лакун, в которой раскрывается уникальная система одного языка по отношению к другому. Гораздо менее развита экспланаторная составляющая теории лакунарности: дело, как правило, исчерпывается общими рассуждениями о своеобразии языковой и ментальной картин мира. Конечно, есть случаи вполне прозрачные, когда хорошо известны и понятны экстралингвистические истоки лакунарности. Если, в отличие от русского, в английском языке наряду с lawyer есть barrister, solicitor, counsel, counsellor и другие градации юридической и адвокатской деятельности, то это мотивировано экстралингвистическими обстоятельствами. Гораздо труднее объяснить грамматическую лакунарность, ибо грамматика связана с социальной жизнью лишь опосредованно, прямые экстраполяции в этом случае нередко оказывались вульгарными [2, 10].

Лингвистика накопила много фактологии, отражающей поразительные особенности в лексической и грамматической системах. Так, Е. Найда утверждал, что в языке тараумара отсутствуют отдельные обозначения для синего и зеленого цвета, а в языке хупа категория времени может выражаться существительным [22, с. 35]. С точки зрения теории межъязыковой лакунарности, эти языки обладают лакунами – лексической и грамматической – по отношению ко всем языкам европейского стандарта. Вообще лакуна имеет исключительно релятивный характер: термин приобретает смысл только тогда, когда некий объект сравнивают с неким шаблоном, оценивается относительно этого шаблона [7, с. 189–190]. Так, при сравнении языков, имеющих категорию рода и не имеющих таковой, род оказывается лакунарной категорией. Но даже при наличии той или иной категории в обоих сравниваемых языках лакунарными могут оказаться отдельные детали (ср. не-дифференцированность по роду личных местоимений в финском языке или различную сочетаемость по числу: в большинстве индоевропейских языков количественные числительные сочетаются с формами множественного числа существительных, в то время как в угро-финских и тюркских языках соответствующее сочетание осуществляется по единственному числу и т. п.) [3, с. 73].

Лакунарными считаются не только лексические единицы в целом, но и любые составляющие компоненты лексической семантики и даже элементы экстралингвистической информации, которые сопровождают данное явление в сознании носителей одного языка и редуцируются при рецепции в другом языке. Наиболее часто при сравнении языков выделяются эмотивные лакуны. Так, в русском языке наименования в переносном значении типа орел, сокол имеют мелиоративную, даже возвышенную коннотацию, в то время как в испанском коннотации иные: Николас Гильен с помощью пейоратива аquila ‘орел’ характеризует американских солдат – слепых, глухих, вооруженных ненавистью и страхом [1, с. 22–27].

Релятивны не только межъязыковые, но также и интраязыковые лакуны, то есть образования, реально не существующие в системе языка, но потенциально возможные для реализации в речи. Они выделяются на основании соотнесения слов или форм слов, материально выраженных, со словами или формами слов, не получившими материального выражения в языке, но обладающими способностью обрести его в речи. Отношения между словами или формами слов, составляющими ущербную парадигму, как и в обычных ситуациях, носят взаимный характер. Структуры, материально выраженные, служат фоном, на котором проявляется вещественное отсутствие слова или формы слова.

М.Я. Дымарский [7, с. 192] указывал на следующие затруднения в онтологической интерпретации понятия лакуны: 1) не ясно, можно ли описывать как сущность факт отсутствия чего-либо, пустое место; 2) не ясно, можно ли рассматривать как сущность то, что выявляется лишь путем внешней оценки, сопоставления с неким шаблоном, то есть то, что имеет исключительно релятивный характер. Когда говорится о лакуне, имеются в виду две знаковые последовательности, два текста (в семиотическом смысле): первый - данный реальный текст, второй - некий иной, рассматриваемый как прототип по отношению к первому. Текст, в котором обнаруживается лакуна, является неполным по отношению к своему прототипу. Лакуна в таком случае – это пробел в ряду означающих реального текста, выявляемый сопоставлением с аналогичным рядом текста-прототипа, нуль на месте ожидаемой единицы. Можно ли считать сказанное онтологической интерпретацией понятия лакуны - вопрос, который, как пишет М.Я. Дымарский [7], остается открытым. Думаем, однако, что релятивный характер лакуны эксплицирует ее системную природу, а значит, приравнивает ее к субстанционально воплощённому объекту.

Итак, идеи, связанные с языковой лакунарностью, оказались наиболее актуальными для теории перевода и межкультурной коммуникации, что отражено в работах Л.С. Бархударова, В.М. Гака, В.И. Жельвиса, И.Ю. Марковиной, Ю.А. Сорокина, Ю.С. Степанова и мн. др. В то же время заслуживает внимания наблюдение Г.Д. Ермоловича о том, что в основополагающих трудах по переводо-ведению вообще отсутствует понятие «лакуна»: без него благополучно обходятся в своих монографических работах такие теоретики переводове-дения, как В.Н. Комиссаров, Я.И. Рецкер, А.В. Федоров, А.Д. Швейцер. Высказанную Ю.С. Сорокиным мысль о том, что от лакунологии следует ожидать продуктивных импульсов для решения переводческих проблем [16, с. 6], Г.Д. Ермолович считает несостоятельной – никаких полезных импульсов переводоведы от лакунологии не восприняли, а лакунология имеет не столько лингвистический, сколько культурологический статус, а вообще учение о лакунах представляется ему «засохшей ветвью» [8]. Но даже при таком скептическом взгляде на познавательные возможности теории лакун само их существование как межъязыкового феномена Г.Д. Ермолович вовсе не отрицает.

Напротив, в работах Е.В. Савицкой [14, 15] достаточно убедительно доказывается, что научной ценностью обладает только понятие интраязыковых лакун. Как считает Е.В. Савицкая, имеются веские основания полагать, что межъязыковая трактовка выходит за допустимые пределы толкования термина лакуна: она противоречит самой сущности понятия ‘лакуна’ – пробел, нехватка элемента, отсутствие единицы или формы в определенной ячейке той или иной парадигмы, входящей в систему языка, причем эта ячейка имеет установленную форму. Пустая ячейка играет в структуре понятийного поля определенную роль. И элементы других языков не могут повлиять на эту структуру самим фактом своего существования. Для понятия лакуны чрезвычайно релевантным является идея системности, а системный подход предполагает, что если в одном языке нет эквивалента для единицы / формы другого языка, это еще не означает, что в первом языке обязательно есть пустая ячейка, то есть «нет» вовсе не означает непременно «недостает, не хватает».

Действительно, хорошо известные примеры различий в языковой концептуализации мира (богатая синонимика, связанная, например, с понятием «снег» в языках северных народов и под.) вряд ли правомерно трактовать в свете идей лакунарности. Если в русском языке нет прямого аналога эвенкийскому уругатэ ‘копье на медведя’ [1, с. 22– 27], это не значит, что в русском языке отмечается соответствующая лексическая лакуна.

Межъязыковое понимание лакун коррелирует с известными свойствами любого языка – универсалиями, френкенталиями и уникалиями. Универсалии присущи всем языкам мира. К числу универсальных относятся все те свойства, которые соответствуют общечеловеческим формам мышления и видам деятельности; универсальны и те черты языка, которые позволяют ему осуществлять свои главные функции, а также те его характеристики, которые возникают как следствие единых для всех языков закономерностей их существования, функционирования и эволюции [18, с. 33]. Фреквенталии – свойства, присущие многим, но не всем языкам. Так, категория глагольного времени привычна носителям индоевропейских, финно-угорских, тюркских и многих других языков, но не свойственна китайскому. В том случае если фреквенталия обнаруживается у многочисленных близкородственных языков, причины её существования лежат на поверхности и теоретической лингвистике не интересны; любопытны фре-квенталии языков дальнородственных или не считающихся родственными. Свойства, присущие какому-либо одному языку, и только ему, принято называть языковыми уникалиями. Теоретическое отображение не только универсалий, но и фрек-венталий и уникалий – величина относительная. То, что когда-то считалось универсалией, при обнаружении нового языкового материала перейдет в разряд фреквенталий и наоборот, то есть здесь ярко проявляется гносеологическая незавершенность [18, с. 34–35]. Действительно, оказывается, что в этой системе нет места понятию ‘межъязыковая лакуна’. Если считать лакуной всякое несуществование единицы или формы в языке, то исследователю придется иметь дело с «фантомными лакунами» – псевдолакунами, то есть названиями понятий, не актуальных для той или иной лингво-культуры. Е.В. Савицкая использует сравнение с шахматами (к которому традиционно прибегает лингвистика): в комплекте шахматных фигур может не хватать пешки, а не шашки или фишки (хотя их и вправду нет); пустая клетка есть только для недостающей пешки [15].

Интересно, что традиционные примеры межъязыковых лакун могут быть интерпретированы иначе. Так, при анализе обозначений временных промежутков в русском и английском языках отмечались как соответствия (секунда – second, минута – minute, неделя – week, месяц – month), так и отсутствие эквивалентности (сутки – ?). Отсутствие однословного обозначения – это, как считает Е.В. Савицкая, интраязыковая лакуна, это факт лексической системы английского языка. Конечно, для переводоведения актуально, как элиминуется эта лакуна: twenty-four hours, day and night или просто day (одно из зафиксированных словарных значений у этого слова именно ‘сутки’, как, впрочем, и в русском: предложение я не спал три дня, скорее всего, должно быть интерпретировано как я не спал трое суток). В русской лексикограмматической системе есть своя лакуна в этой сфере: по-русски нельзя построить словосочетание 22 + сутки. Эта лакунарность обусловлена исторически, а именно – остаточным влиянием утраченного двойственного числа, и это факт именно русской языковой системы, которая несет в себе реликты грамматических форм.

Если считать, что лакуна – не плод воображения, а единица, объективно существующая в языке, то становится очевидным: невозможно мысленно вставлять в систему языка бесконечное число чуждых единиц и на этом основании находить в ней лакуны. Е.В. Савицкая [15, с. 130] пишет, что такие «лакуны» существуют не в парадигме, а в сознании переводчика. Не случайно межъязыковая трактовка лакун возникла именно в теории перевода. Переводчики обращаются к ими же созданной, служащей их целям таблице межъязыковых переводческих соответствий. Такие таблицы – «орудие переводческого труда», а не объективная реальность той или иной языковой системы. Переводчики находят лакуны не в объекте (языке), а в инструменте (таблице), где материал организован так, как это удобно для переводческой работы, а не так, как объективно построены парадигмы в том и другом языках. Думаем, однако, что понятие межъязыковой лакуны обладает научной значимостью и перспективно для многих прикладных сфер, прежде всего для переводоведения, где очень важно соотнести то, что в одном языке – «отдельности», а в другом – «пустОты», несигна-лизируемые участки. Развитие теории перевода и – шире – межкультурной коммуникации закономерно опирается на идеи лакунарности. Элементы вербального и невербального аспектов «чужой» культуры, вызывающие реакцию недооценки, неприятия, несогласия, непонимания, обозначаются термином лакуна [11]. Лакуны возникают в результате проекции тех или иных элементов вербального и невербального опыта носителей «чужой» культуры на «аксиологическую ось» автохтонного образа мира, то есть лакунизация тесно связана с аксиологичностью [20, 21]. Именно лакуны, отражающие неконгруэнтность различных образов мира, затрудняют деятельность, направленную на понимание «чужого» текста, а значит, должны быть предметом особого внимания. Что касается разграничения (противопоставления) внутриязыковых и межъязыковых лакун, а также отрицания одного из этих типов, то нужно иметь в виду следующее: их кардинальное свойство (релятивность) делает возможным их сближение. Как справедливо отмечается в работе [6, с. 135–141], понятия межъязыковых и интраязыковых лакун не противопоставлены сущностно: эти два типа характеризуют не суть лакуны, а способ ее выявления.

Итак, «сбивчивое» понятие лакуны обладает серьезным исследовательским потенциалом, а феномен лакунарности в высшей степени существен для языков мира. Исследования лакунарности находятся на пересечении целого ряда общелингвистических проблем – прежде всего интеллектуально-логического и когнитивно-прагматического аспектов интерпретации элементов языковой системы, а гносеологическая незавершенность понятий лакуны и лакунарности оставляет простор для дальнейших штудий.