Происхождение речевой эвфемии (на материале испанской разговорной речи)

Явление эвфемии в последние десятилетия все больше привлекает внимание исследователей. Достаточно назвать работы А.М. Кацева [6], Л. П. Крысина. [7], В.П. Москвина. [8], Е. П. Сеничкиной [9]. При этом многие аспекты этого явления и сегодня остаются неисследованными. В частности, нет полной ясности в вопросе о происхождении эвфемии, практически не описано явление эвфемизации разговорной речи; отсутствуют работы, где бы поднимались вопросы эвфемии в испанском языке. В данной статье мы ставим перед собой задачу рассмотреть экстралингвистические предпосылки возникновения эвфемии как явления языка, и речи применительно к испанскому языку.

Слово «эвфемизм» (исп. eufemismo ) пришло в испанский язык из латинского ( euphe-mismus ), которое, в свою очередь, восходит к греческому eupheme ( eu? ф hvmiv ), производному от двух корней eu ( eu? ) ‘хороший’, ‘благоприятный’ и pheme ( ф hvmiv ) ‘речь’. В испанском языке имеется прямой этимологический антоним слова, eufemia ^ blasfemia , восходящий к греческому blapto ( blaV T у ) ‘вредить’ и pheme ( ф hvmiv ) ‘речь’, т. е. первоначально blasfemia - ‘слова, наносящие вред’, ‘злоречие’. Сегодня blasfemia в испанском языке имеет значение ‘богохульство, кощунство; хула, поношение’ - так это слово хранит память о дологической, восходящей к первобытной культуре вере человека, в силу слова.

Эвфемия как речевой прием была, известна. еще во времена, античности. Древние греки и римляне избегали в повсе- дневной жизни упоминания имен богов и обитателей подземного мира, а. потому для их обозначения изобрели десятки эвфемизмов. Эвфемистические слова, и выражения широко употреблялись и в Библии, где запретными для прямых наименований выступают упоминания Бога, смерти, язычников и сексуальных отношений. Так, для замены слова. «Бог» употребляются эвфемизмы «Всевышний», «Милосердный», «Благословенный», глагол «умереть» чаще всего заменяется глаголом «уснуть», об отношениях между мужчиной и женщиной иносказательно говорится «познать», «касаться», «быть вместе».

Истоки возникновения эвфемии мы связываем с двумя базисными понятиями человеческого сознания, каковыми являются истина и оценка. Истина, как показывает Н.Д. Арутюнова, - один из основных концептов, регулирующих взаимоотношения человека, с другими людьми и с окружающей действительностью [1]. Проистекающее из дуализма, человеческой природы и ощущения человеком двойственности своего бытия осознание присутствия истины порождает и определенное отношение к ней, что непременно находит свое отражение в языке. Важным для нас является и понимание того факта, что истина в человеческом сознании не является понятием однородным. «Истина. - знак двоения. Это понятие не может родиться в контексте унитарного мира» (Там же: 547). Из осознания двойственности бытия проистекает и понятие разносущносности этих миров, и их соотношение друг с другом, в котором сознанию человека, отводится роль связующего звена. Совершенно ясно, что один из этих миров - идеальный (подлинный, горний, вечный...), другой - земной (реальный, материальный, преходящий...). И хотя само понятие истины, казалось бы, исключает всякую двойственность, в человеческом сознании присутствуют две истины: одна, из них - Высшая -та, что принадлежит идеальному миру. Эта. истина, сокровенна, она. открывается через веру и доступна, немногим, хотя присутствие ее осознается всеми. Другая - истина. материального мира. Это рациональная истина, она. подчинена, разуму. Эта. истина. не дается свыше, а. приобретается в виде знаний об окружающей действительности эмпирическим путем или в резуль тате научных открытий. К понятию рациональной истины в широком смысле относится также истина, «эпистемическая» (термин М. Фуко) как соответствующая определенной эпохе общественного развития, определенному типу исторического сознания. Рациональная истина, всегда, относительна: она. зиждется на. фундаменте человеческой практики, а значит, может быть оспорена, во времени. Эпистемическая истина, так же относительна, поскольку исторически и социально обусловлена, а следовательно, обречена, меняться со сменой эпох.

Явление эвфемии в равной степени обусловлено понятиями как идеальной, так и рациональной (в широком смысле) истины. Однако первичным в дихотомии истины вообще является понятие истины Высшей, или идеальной. Ее влияние на. язык имеет более глобальный характер. Не случайно именно религиозные книги, в частности Библия, стали первыми письменными источниками, в которых были зафиксированы эвфемизмы. И эвфемизмы здесь - не художественный прием, а способ «смягчения» высказывания при необходимости обозначения тех понятий, которым нет места, в ином, идеальном мире - мире Высшей истины. В повседневной жизни эта. истина, проявляет себя, прежде всего, через веру и религию, формируя оценку человеком тех или иных явлений окружающей действительности. С другой стороны, двойственность природы человека. и стихия материального мира, затрудняют проникновение идеальной истины в его земную жизнь. «Истина, живет в постоянной борьбе, - пишет Н.Д. Арутюнова. - Она. стремится преодолеть несовершенство познания мира, человеком и субъективные свойства, его восприятия. Ее враг не только прагматика, земного бытия, но и прагматика, повседневного общения между людьми» [1: 545]. Действительно, познать высшую истину доступно немногим, провозглашать ее - удел избранных. Обычно ими становятся поэты или пророки. Трудный путь от неведения к познанию истины, а затем и к миссии ее глашатая никто не изобразил лучше А. С. Пушкина, (стихотворение «Пророк»). Для того чтобы произошло превращение просто поэта, в поэта-пророка, посланник Бога, произвел над ним страшную операцию:

И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык И празднословный, и лукавый (курсив наш. - О.Ф. ).

Именно лукавство выделяет Пушкин как речевую особенность среднего человека. Язык человека, лукав, потому что он бежит истины: истина, пугает людей. Говорить истину, по Пушкину, - «глаголом жечь сердца, людей» (курсив наш. - О.Ф. ). Как известно, венец пророка, чаще всего бывает мученическим. Отсюда, лукавство, отсюда, эвфемизмы. Рассуждая о природе эвфемии во французском языке, Ш. Балли с большой долей эмоциональности утверждает: «Что же касается характера, самих чувств, то они сводятся к элементарному страху - чувству самому постыдному и в то же время столь естественному для цивилизованного человека, ибо от взаимоотношений с другими лицами зависит сохранение общественного ранга, говорящего; в выражении такого рода, всегда, присутствует изрядная доля лжи» [2: 340]. При всей спорности данного заявления Ш. Балли отметил главное: присущее человеческой природе стремление избегать истины и, как следствие, лукавство языка. Н.Д. Арутюнова. также отмечает, что язык человека. «лукав и неопределенен». Анализируя природу взаимоотношений между языком и мышлением, она. отмечает: «В нем (в языке. - О.Ф.) отложилось лукавство человека. Ему трудно выразить истину. В нем много туманных понятий <...>. Но сложна, и сама, реальность, о которой говорит язык. Она. меняется во времени. Ее грани неисчислимы. Знания человека, о ней неполны. В этих условиях язык развивается одновременно в двух противоположных направлениях: одно из них определено стремлением к истине, другое - желанием ее утаить, отстранить ее от себя или прикрыть ее лицо маской правдоподобия» [1: 546].

Стремление к «максимально полному и точному выражению» характерно для истины эмпирической (народной правды жизни) и научной. В разговорной речи такого рода, истина, проявляет себя в пословицах, нравоучительных сентенциях, конкретных суждениях. Важно подчеркнуть при этом, что мы имеем в виду именно разговорный язык, т. е. язык, естествен но проявляющий себя в условиях свободной, разговорной речи. Поскольку, например, намеренное использование эвфемизмов в риторике публицистического стиля, в политическом дискурсе в целях манипуляции общественным сознанием имеет иное объяснение (об этом подробнее см.: [3; 10; 4]). Однако в любом случае эвфемизмы возникают в результате стремления утаить истину, «отстранить ее от себя или прикрыть ее лицо маской правдоподобия». Это стремление может быть осознанным, намеренным, как чаще всего бывает с истиной рациональной, или бессознательным, стихийным, как это свойственно языку в отношении истины идеальной. Интересно, что французский философ и теоретик культуры XX в. М. Фуко, анализируя дискурсивные практики современного европейского общества, приходит к выводу о наличии в менталитете и дискурсе двух противоположных тенденций, присущих современной западной культуре. Эти две, на. первый взгляд, взаимоисключающие тенденции он характеризует как «логофобию» и «логофилию». При этом «логофилия», по мнению М. Фуко, не более чем маска, одежды, в которые рядится «логофобия». Фуко усматривает за. видимой и культивируемой «лого-филией» западной культуры скрытый страх перед непредсказуемыми возможностями логоса, т. е. «латентную логофобию» [16]. Такая «логофобия», прикрытая «логофи-лией», есть не что иное, как побег от истины, лукавство языка, проявляющее себя в эвфемии.

С понятием истины в сознании человека. тесно связано понятие оценки. Любой объект действительности оценивается человеческим сознанием через его соответствие истине. Однако в оценке действительности участвуют в равной степени истина, идеальная и рациональная. Таким образом, каждый объект действительности подвергается двойной оценке, что обязательно отражается в языке в виде двух иногда, противоборствующих тенденций.

Высшая истина, как мы уже отмечали, проявляет себя через веру и религию. Так, представления об истинном, а значит и система, оценок у представителей различных религиозных конфессий различны; у представителей же одной веры они общие. Когда, происходит совпадение ис- тины идеальной и эпистемической, религия получает статус государственной. В этом случае государство и религия не просто формируют, но насаждают определенную систему ценностей, которая, несомненно, находит отражение в языке. Часто при этом происходит искажение истины, а эвфемия превращается в дискурсивный инструментарий для ее насаждения. Таким образом, являясь отражением общей тенденции разговорного языка, к использованию непрямых номинаций, эвфемия на. последних этапах общественного развития превратилась в обязательный элемент дискурса, социально и культурно обусловленное речевое явление. «Приспособление к среде почти всегда, сопровождается смягчением как мысли, так и ее выражения», - пишет Ш. Балли [2: 340]. Действительно, будучи включенной в социокультурный контекст, речь человека, не может быть индифферентной к установкам социума. И если в качестве речевого приема эвфемия, как мы уже выяснили, является проекцией установок сознания на. ограничение вербального артикулирования знаков определенных явлений и объектов действительности, представляющих угрозу с точки зрения современного типа, рациональности сложившейся универсальной закономерности мироздания, то как языковой прием она. как раз и служит способом адаптации дискурса. к этике и морали общества.

Использование тех или иных эвфемизмов в каждом лингвокультурном сообществе диктуется принятой в этом сообществе системой ценностей, в основе которой лежат представления об истинном как соответствующем или не соответствующем истине идеальной, рациональной, эпистемической. Шкала, оценок в различных обществах может отличаться (и отличается) довольно значительно. Эвфемизмы возникают тогда, когда, необходимо обозначить понятия, противоречащие общепринятым представлениям об истинном. Таким образом, в эвфемизме обязательно присутствует оценка, но эта. оценка, не субъективна, как в гиперболе; ее отправная точка. - норма, общепринятой морали и эстетики. Такая оценка, относительно стабильна: ее колебания зависят не от различия в позициях субъектов, а. от изменений нормы, устанавливаемой обществом. Решаю щим фактором в формировании системы морально-нравственных ценностей современных европейских наций явилось христианство. Основы мировоззрения современных европейских сообществ закладывались в эпоху Средневековья и Ренессанса, когда, шел процесс интенсивного формирования европейских литературных языков. Именно христианское мировоззрение того времени, определявшее сознание европейцев, легло в основу ценностной шкалы, обозначившей морально-нравственные ориентиры общественного сознания и нашедшей свое отражение в языке. Начиная с XVI - XVII вв. в западноевропейских обществах, а в Испании уже с XV в. государство берет на. вооружение доктрину христианской морали и активно насаждает ее в обществе, формируя общую систему ценностей. С точки зрения этой морали тело, телесная жизнь, как и все, что связано с так называемым «материальным», или «производительным низом» (термины М.М. Бахтина) [5], признавалось постыдным и запретным, что привело к табуированию в речи прямых наименований материально-телесных образов и их функций и запустило процессы активной эвфемизации в европейских языках. Ни войны, ни сексуальная революция - никакие изменения в сознании европейцев последнего столетия не смогли переломить эту ситуацию. Анализируя тему секса, как одну из систем запрета, в европейских языках, М. Фуко пишет: «Попытка. говорить о сексе свободно и принимать секс в его реальности столь чужда, основной линии всей, теперь уже тысячелетней, истории и к тому же враждебна, присущим властям механизмам, что затея эта, прежде чем достичь успеха в своем деле, обречена, на. долгое топтание на. месте» [16: 106]. К испанскому языку все сказанное относится в полной мере и даже более того, если вспомнить, что испанское общество на. протяжении большей части XX в. было обществом гораздо более закрытого типа, по сравнению с остальной Европой. Несмотря на. все изменения «в сторону открытости», произошедшие после смерти Франко и затронувшие в том числе и сексуальную сферу, оно остается более традиционным, чем все другие европейские общества. Сложившаяся система. ценностей обусловила, в испанской раз- говорной речи эвфемизацию всей сексуальной стороны жизни человека.

Так, возникли десятки эвфемизмов для обозначения мужских ( organo viril , miembro, aparato, paloma, pajaro, pajarito, minga, nabo, pilila, pito, pistola, polla...) и женских ( bacalao, conejo, bollo, panocha, pepe, cueva, concha , mejillon...) половых органов. Испанский исследователь П.А. Фуэртес Оливера. пишет по этому поводу: « Las catalinas, las teresas, las margaritas - всего лишь некоторые из многих наименований, которые испанцы используют для обозначения женской груди» (перевод наш. - О.Ф. ) [12: 128]. Множество эвфемистических наименований употребляется для непрямых номинаций сексуальных отношений ( salir , acostarse con alguien, cohabitar, tener rela-ciones , hacer el amor, liarse, echar un casquete, echar un polvo, empiernarse, mojar (el churro), medir el aceite...; ayuntamiento, accesion, acce-so, acto, acto sexual, polvete, congreso ). Непрямые номинации в изобилии используются в разговорной речи для обозначения ежедневных потребностей тела: hacer sus necesidades, hacer aguas, cambiarse el agua al canario / a las aceitunas, tirar el agua, hacer pipi, echar una firma ...

Приведенные примеры демонстрируют неоднородность эвфемизмов с точки зрения стилистической окрашенности и эмоциональной выразительности. Наряду с нейтральными единицами (salir, cohabitar, tener relaciones, hacer el amor...) в разговорной речи фигурируют более выразительные синонимы, основанные на. метафорике конкретных образов материального мира. и имеющие травестийную, смеховую основу (mojar (el churro), medir el aceite, echar un polvo, cambiarse el agua al canario). Эвфемизмы такого типа, характерны для разговорного стиля испанского языка. Их превращение в дисфемизмы связано с переходом в иной функциональный стиль или обусловлено теми же факторами, которые влияют на. переход в категорию дис-фемизмов любых эвфемистических наименований вообще, т. е. длительной речевой эксплуатацией. Будучи широко представленными в семантической сфере «материально-производительного низа», они вовсе не являются исключением в иных сферах человеческой жизни и деятельности. Обязательное присутствие таких «народных» эвфемизмов в испанской разговор ной речи обусловлено активным влиянием на. процессы эвфемизации стихии коллективного народного сознания, для которого характерна, своя система, оценок. Эти оценки основаны на. соотношении с истиной рациональной, эмпирической и поэтому часто бывают прямо противоположны общепринятым установкам. Так, материально-телесная стихия в понятийном пространстве коллективного народного сознания, как показал М. М. Бахтин, является началом гёубоко noёoжumeёb^ым (курсив наш. - О.Ф.) и воспринимается здесь «не в частно-эгоистической форме и вовсе не в отрыве от остальных сфер жизни. <...> Материально-телесное начало здесь воспринимается как универсальное и всенародное и именно как таковое противопоставляется всякому отрыву от материально-телесных корней мира, всякому обособлению и замыканию в себе, всякой отвлеченной идеальности, всяким претензиям на. отрешенную и независимую от земли и тела, значимость» [5]. Народное сознание проявляет себя в живых формах карнавальной культуры, жанрах устного народного творчества, и, безусловно, в народном языке, влияние которого на. испанский литературный язык бесспорно. Карнавал, празднество, другие зрелищные формы народной культуры являются неотъемлемой и важнейшей частью жизни испанского народа. Эта. сторона, народной жизни чужда, всякому официозу, всякой строгой морали. Ее отличительной чертой является восприятие мира, в сме-ховом аспекте, который находит свое выражение в конкретно-чувственных, часто приземленных и гротескных образах. Сме-ховое начало, гротеск, тяготение к материально-телесному низу — все это черты народного языка, активно влияющего и на. разговорную испанскую речь. Именно поэтому в рядах эвфемистических синонимов обязательно присутствуют лексические единицы, отражающие народнокарнавальное восприятие жизни, основанное на. гротескно-смеховом начале. Такие эвфемизмы выполняют двойную функцию: собственно эвфемистическую и смеховую, карнавальную, результатом которой является гротескное принижение обозначаемых объектов, в результате чего они лишаются всякой серьезности, перестают пугать, приручаются, «отелесниваются».