Рассуждения о языке и стиле в «Примечаниях к Санкт-Петербургским ведомостям» (1728-1742)

«Примечания к Санкт-Петербургским ведомостям» представляют собой уникальное в истории отечественной журналистики двуязычное немецко-русское периодическое издание, силами сотрудников Академии наук выходившее в России почти 14 лет и ориентированное одновременно на русского и иностранного читателя, не обладавшего полноценными знаниями по тому или иному предмету, но желавшего их обрести и чаще всего подготовленного к получению подобной информации. В постпетровской России научно-популярной литературе, у истоков которой стояли «Примечания», со временем было отведено особое место в процессе ознакомления русского читателя со знаниями об окружающем его мире.

Как отмечает А. В. Федоров, на рубеже XVII– XVIII веков между автором и читателем нередко возникал своеобразный «русско-русский» языковой барьер: читатель мог не понимать вовсе или понимать со значительными затруднениями целые фрагменты читаемого им сочинения, что чаще всего было связано с лексическими и синтаксическими особенностями изложения [9; 28– 29]. По наблюдениям С. И. Николаева, в петровское время абсолютное большинство переводов приходится на труды научного, учебного и просветительского характера, на долю же «художественных» сочинений – не более 4 % печатной продукции [5; 4, 13–14]. Хрестоматийным при этом стало требование Петра I переводить тек- сты максимально точно и понятно [3; 36–39], [6; 210–214], которое, однако, далеко не всегда выполнялось даже при его жизни [8; 63–64]. Это указание оставалось актуальным и после смерти Петра I, став одной из основных установок для издателей «Примечаний».

Издатели «Примечаний» прекрасно осознавали, что языковые и стилистические средства играют определяющую роль при изложении в статьях сведений самого разного рода (в «Примечаниях» публиковались статьи о химии, физике, географии, истории, генеалогии, археологии, промышленности, культуре и др.). Именно поэтому в ежегодных приветственных обращениях к читателю, с 1729 года традиционно занимавших первый номер журнала, мы неоднократно обнаруживаем мнение о языковых и стилистических принципах изложения публикуемых статей (отметим, что в них мы не встретим употребления собственно слова стиль, хотя речь идет, конечно, именно о стилистической стороне вопроса). Первые подступы к выражению этого мнения встречаются в 1729 году в объяснении назначения «Примечаний»: «При сем подается тебе паки начатие некоторых новых трудов, которые токмо ради увеселения тебя, и ради твоеи пользы вос-прияты (в цитатах сохраняются орфография и пунктуация оригинала. – А. М.)» (1792, 1)1. Представляется очевидным, что традиционное для XVIII века сочетание приятности и полезности чтения было неразрывно связано с понятностью текста: «темно» написанная статья наверняка вызвала бы у читателя естественное отторжение. Редакцией обозначается и стилистическая установка «Примечаний»: издатели старались «публичные ведомости нашим читателям толь лутче и вразумителнее изъяснить (здесь и далее курсив наш. – А. М.)» (1729, 2).

Издатели апеллируют к авторитету академической науки, решившей уделить внимание созданию познавательных текстов о разнообразных материях: «Понеже Академия наук разпростра-нение высочаиших частеи науки, что не всякого человека дело есть, другим родом писания, на Латинском языке, свету сообщает: то остались нам к описанию в наших листочках от части без многаго размышления, искусством ведомыя, а от части такия истинны, которыя лехко познать можно» (1733, 2). Важной заслугой авторов при сообщении этих знаний становится стилистическая доступность текстов «Примечаний» по сравнению с традиционными научными текстами. Показательно, что для подчеркивания этого достоинства публикуемых материалов издатели не без некоторой гордости прибегают к метафорическому контрасту: «Мы особливо о том тщание имели, чтоб некоторыя нужныя материи, которыя от большой части великим мраком художественных слов покрыты, не трудным и ясным предложением на надлежащии свет вы-весть» (1733, 2). Однако читателю русского и немецкого текста «Примечаний» не следовало думать, что писать понятным и доступным языком легко: это «так же не очюнь легкии труд есть, понеже как Немецкии язык, на котором мы пишем, так и Рускии, на которыи наши мысли перекладываются, ко изображению всех идеи еще не довольно способен » (1733, 2). Развитие же языка, способного быть достаточно гибким и выразительным для создания познавательных и интересных текстов, определяется как забота ученых, направленная в будущее.

Издатели «Примечаний» сетуют на ученых, которые от обретенных знаний преисполняются самолюбием и презрением к миру, а потому либо скрывают знание от людей (прямым замалчиванием или нарочито усложненным изложением), либо напыщенно произносят прописные истины. Академический коллектив противопоставляет себя таким ученым и в предмете, и в манере изложения. Стилистическая ясность статей подчеркивается и несколько лет спустя – и вновь на контрасте с традиционным научным изложением: «Во всех оных описаниях последовали мы больше приятной всем читателям ясности , нежели обыкновенному в науках порядку» (1738, 2).

Подобные рассуждения содержатся не только в обращенных к читателю ежегодных приветственных словах, но и в некоторых статьях. Например, в статье «О металлургии, или рудокопной науке» (1738) после короткого вступления автор обещает читателю не перегружать текст сложными для понимания словами: «Намерены мы, только между одними сию науку знающими людьми в обычай принятых, а прочим неизвестных терминов, как возможно убегать» (1738, 332). Данное обещание все же оказывается выполненным лишь отчасти: статья обнаруживает значительное количество специальной лексики, которая, впрочем, практически всегда получает пояснение от автора немецкого текста или от переводчика.

Язык «Примечаний» развивался, сотрудники этого необычного для России издания совершенствовались в искусстве написания и перевода занимательных статей просветительского характера. Теоретическая установка на простоту и ясность изложения в «Примечаниях» не расходилась с практикой: на лексическом уровне авторы немецкого текста «Примечаний» и академические переводчики стремились сделать тексты «прозрачными» для читателя, отсюда возникало значительное в ряде случаев количество внутритекстовых толкований лексики в пределах статьи (особенно в русскоязычном издании «Примечаний»). Как считает А. А. Алексеев, обилие подобных пояснений подчас могло восприниматься читателем не столько как помощь со стороны автора, сколько как навязчивый научный педантизм [1; 75–77]. Читатель «Примечаний» вряд ли мог заподозрить авторов статей в самолюбивом желании показать свое интеллектуальное превосходство, так как научно-популярное изложение при всей «популярности» в значительной мере оставалось все же научным, основанным на употреблении специальной лексики, поскольку «в научных и специальных контекстах предпочтение может отдаваться иноязычным словам как более “терминологичным”» [4; 59], ср. [10; 4–10]. Однако если авторы и переводчики первых лет издания «Примечаний» охотно употребляли «трудные» слова, снабжая их пояснениями и толкованиями, то в последние годы они предпочитали сразу ввести в текст понятный читателю аналог такого слова или его развернутое толкование (особенно это заметно в статьях, которые переводил в 1741–1742 годах М. В. Ломоносов). Кроме того, регулярно встречающиеся в статьях рубежа 1720–30-х годов егда , понеже , ибо , яко , такожде , паки и др. последовательно заменяются в дальнейшем на когда , поскольку , потому что , для того что , как , также , вновь , снова и др.

На уровне синтаксиса эта установка также получала реальное воплощение: в русском тексте «Примечаний» все реже встречаются устаревшие формы сказуемого с глаголом-связкой быть («художество как оныя (часы. – А. М.) делать, ныне довольно знаемо есть», «часы же с маетником не так доволно знаемы суть» (1728, 61)), происходит переход от многосоставных предложений, отягощенных сложными оборотами церковнославянского языка, к зачастую не менее распространенным, но более структурно организованным, а следовательно, более простым для читательского восприятия предложениям. В то же время в статьях последних лет авторская мысль часто выражается с помощью нескольких, пусть и осложненных, предложений, тогда как в статьях первых лет в таких случаях нередки монолитные многосоставные распространенные предложения, занимающие большой объем или даже составляющие целые абзацы. Нередко в русском тексте предложения строятся по модели немецкого языка, с которого и выполнялись переводы: «Пошли оныя разбойнические суда в море, и меньше часа помянутые галеры стали у них в виду, за которыми они тот час погнались» (1736, 78), «Лисицы оставили их в то время, вместо которых медведи появились» (1738, 95) и др.

Лексико-синтаксическую эволюцию «Примечаний» можно проследить на нескольких примерах. Для первых переводчиков «Примечаний» (М. Шванвиц, М. И. Алексеев, И. П. Яхонтов) типичными были предложения вроде: «Ныне легко разсудить можно, что, когда пары изтончаны и в ветр пременены, тогда нетак скоро паки другие в великом множестве в верх восходить могут, а прежде, нежели сие учинится, сокращается влажность от приближающеися зимнеи стужи, чего ради тот штурм, который еще востать может, недолго продолжается, и хотя от оного вода от части прибывает, то однакоже неможет оная ради недолгаго оного веяния розлитися» (1729, 335). Переводчики 1730-х годов (В. Е. Адоду-ров, И. И. Тауберт, С. С. Волчков) пишут более логично и доступно: «Ежели сие разсудить, и при том оное в помощь возьмем, что в прежних примечаниях сказано, а имянно, что разноименные полусы один другаго притягают, то можно будет легко заключить, что когда долговатои Магнит, по обоим концам свои пулусы (опечатка. – А. М.) имеющеи, по перег перережется, то обе стороны разреза еще вместе держаться будут, для того что по обоим сим концам разреза будут находиться разноименные полусы» (1733, 228). Наибольшее же мастерство обнаруживают переводы В. К. Тредиаковского: «Когда к растворенным в винном уксусе королькам приложатся несколько капель так называемого масла олеум тартари пер деликвиум, то тотчас белой порошок на дно сядет, которому так как и всем преждеобъявленным лекарствам удивительныя действия приписывают» (1741, 42), и М. В. Ломоносова: «Полученные хрусталики розваривают в кипящем селитряном щолоке, которой чистою водою розведен, и после того отделают оставшуюся нечистоту негашеною известью, с которою она на дно упадает; чистой щолок с верху сливают и слабым огнем вываривают, и после того снова в хрусталики садиться дают, и так получают чистую селитру» (1741, 358–359). Об удивительно быстрой языковой (в широком смысле) эволюции «Примечаний» справедливо писал П. Н. Берков: «Насколько грубы и неуклюжи обороты речи в “Примечаниях” конца 20-х годов XVIII в., настолько плавными и, во всяком случае, более гладкими делаются фразы в конце издания этого журнала» [2; 72].

Для своего времени «Примечания» были передовым изданием, пользовавшимся значительной популярностью у читателей самого разного социального положения; впоследствии именно по модели «Примечаний» издавались «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (а затем и «Новые ежемесячные сочинения»). Конечно, со временем стилистически устаревали и удачные русскоязычные статьи. Ю. С. Сорокин отмечал, что рукописная правка текста в хранящемся в Библиотеке Академии наук экземпляре «Примечаний» (речь идет о подготовке в 1760-х годах переиздания избранных статей «Примечаний») минимальна и преимущественно «сводится к замене некоторых устарелых служебных и полузнаменатель-ных слов» [7; 22]. Мы не можем в данном случае полностью согласиться с Ю. С. Сорокиным, поскольку на некоторых страницах этого экземпляра правка значительна как по объему, так и по содержанию (происходит замена окончаний, слов и словосочетаний, переставляются местами части предложений и др.).

«Примечания» были первым отечественным периодическим изданием, ориентированным на массового читателя, которое обозначило свою стилистическую позицию и старалось неизменно придерживаться ее. Стилистические установки редакции «Примечаний» перекликаются с мнением раннего Тредиаковского о языке создания приятной для чтения литературы, высказанным им в 1730 году в знаменитом предисловии к переводу «Езды в остров Любви», и в известном смысле предваряют будущую полемику Ломоносова, Тредиаковского и Сумарокова. Если же учитывать, что молодые Тредиаковский и Ломоносов сотрудничали в «Примечаниях» в качестве переводчиков, а следовательно, не могли не получить от главного редактора указаний о принципах изложения переводимых ими текстов, то есть работали в рамках одной стилистической парадигмы, эта полемика обнаруживает еще один любопытный аспект, не отмеченный, насколько мы можем судить, в основных исследованиях по истории русского литературного языка XVIII века.

* Статья написана в рамках исследовательского проекта «Лексический фонд русского языка XVIII в.», поддержанного грантом РГНФ № 11-04-00080а.