Сущность человека в предельных значениях "начала" и "конца" истории

Ощущение катастрофического разлома сопровождает человека на протяжении всей истории. Экстремальные состояния духа заставляют его вновь и вновь обращаться к извечному вопросу – «кто я?». Поиск своей идентичности – процесс многогранный, но обязательно предполагающий определение временной ́ аутентичности, то есть осознание своей сущности в перекрестии начала пути и его финала.

С нашей точки зрения, соединение вре-менных́ пределов истории вместо обращённости к её «началу» и «концу» как к автономным научно-философским вопросам позволит увидеть нечто новое в становлении исторического самоопределения человечества. Этому препятствует традиционный, но не вполне адекватный методологический подход в трактовке значений «начала» и «конца» истории. Основной интерес учёных-историков сосредоточен только на проблеме начала человеческой истории, будущее интересует таких специалистов постольку поскольку. Напротив, для философов исторический процесс предстаёт как целостность в своей развёртываемости от истоков к финалу, но трактовка ими «конца» истории требует критического анализа. Цель настоящего исследования – через интерпретацию содержания понятий «начала» и «конца» истории и прояснения связи между ними приблизиться к определению человеческой сущности в её исторической динамике.

«Начало» истории как опыт собирания «композиции» человека

Перечислим те аллюзии, которые вызывает понятие «начало» истории. «Начало» истории –это начало человека. «Первый чело- век» рождается из «предчеловека», но формирование человека, по ряду важных параметров, не завершено. О незавершённости человека свидетельствует недооформлен-ность его сущности. Практически каждое определение человека может быть оспорено контртезисом. Возможно, правильнее будет говорить о двойственной природе человеческой сущности; или даже о её многопоряд-ковости. А может быть сущностная «размытость» даёт основание говорить о «человеке без сущности» [16, p. 743–751].

Будем отталкиваться от того, что сущность любого явления оформляется на этапе его зрелости. Недооформленность сущности человека даёт основание говорить о том, что до стадии зрелости он ещё далеко не добрался. Если телесно человек в значительной степени похож на других живых существ [13 c. 290–295], то, значит, его главное своеобразие – в не/сверхтелесном. Самым древним и глубоко проработанным в философии понятием для обозначения этого не/сверхтелесного является «душа». Отсюда, так актуально и сегодня сократовское определение: «человек есть душа» [12, с. 258].

Душа – внутренний нематериальный мир человека, мысляще-чувствующее начало, в котором сфокусирована его сущность. Внешний опредмеченный человеком мир (включая его внешность) – это душа «снаружи». Исходя из этого, человек в большей степени предстаёт не как Homo sapiens, а как Homo animus («человек душевный»).

Процесс становления человека (антропосоциогенез) тем самым развёртывается, по существу, в душевной жизни (представая душегенезом). Если оставить в стороне религиозно-мистическое понимание души, то она представляет собой «сумму» переживаний. Аристотель не случайно определяет её как «чувствилище» [2, с. 34]. Это – религиоз- ные, моральные переживания, чувства красоты и любви. Облик человека проступает постепенно, на протяжении длительного времени. Анализируя этот процесс, мы вынуждены следовать логике археологических артефактов.

Внешний облик человека не может не быть, в определённой мере, результатом жизни его души. Первым телесным проявлением собственно человеческой душевной жизни выступает «гоминидная триада» (форма позвоночника; укороченные передние конечности; строение черепа). Самые ранние фрагменты скелета и черепа Нomo habilis (уже имеющие черты «го-минидной триады») относятся к периоду 2,5 млн. лет назад [4, с. 93].

Особенности анатомии проточеловека предстают опосредованным выражением особенностей содержания и формы функционирования его души, прежде всего её осмысленной жизнедеятельности. Душевная жизнь, скорее всего, формировалась ещё до использования орудий. Следующим опредмеченным выражением становящейся собственно человеческой жизни предстают «орудия, изготовленные орудиями». Ими пользовался Homo erectus 1,8 млн. лет назад [1, с. 34]. Кроме того, он активно использовал шкуры в качестве одежды и пользовался огнём. Появившийся 200–150 тыс. лет назад Homo sapiens научился добывать огонь и овладел вербальной речью.

130–100 тыс. лет назад возник орнамент – первое дошедшее до нас проявление чувства красоты. У предчеловека пробуждается потребность в более совершенной красоте, чем красота окружающего мира.

Первые религиозные представления появились 100–50 тыс. лет назад [18, р. 11]. Это были анимистические верования, исходящие из представления об одушевлённости всего мира, наличия духов природы, обу- славливающих функционирование всех её процессов.

Наряду с материальным посредником при взаимодействии человека с миром (орудием труда, оружием), появляется не/сверхматериальный посредник: миф, символ, метафора, знак. В результате человек из «животного, использующего орудия труда», превращается в «символическое животное» [7, с. 211].

Развёртывание саморефлексии осуществляется и в создании «автопортретов» в виде отпечатка распростёртой пятерни (пещера Пеш-Мерль, Франция) [17, р. 23]. Возможно, это – первая попытка самоидентификации. Если кисть руки - самое «совершенное орудие труда» [11, с. 84], то пятерню можно считать первым «социальным автопортретом» предчеловека.

Около 70 тыс. лет назад в Африке появились древнейшие ритуальные захоронения, где умерших укладывали в скорченном виде (поза младенца-зародыша) [10, с. 55]. Размышления о смерти были важной мотивацией для дальнейшей актуализации самосознания. «Человек начинается с плача об умершем», – писал М. Мамардашвили. [см.: 6, с. 290]. 50–40 тыс. лет назад появляется Ноmo sapiens, первобытное стадо превращается в родовую общину, происходит переход от эндогамии к экзогамии, начинают формироваться табу.

30 тыс. лет назад появляется пещерная живопись [5, с. 89–91]. Творение теряет связь с утилитарностью, обретая надмир-ность; рождается «красота ради красоты». Происходит расцвет пластики, нашедший выражение в создании «палеолитических Венер». В образах человека лица ещё нет, тело «просыпается» раньше. Но тело способно выразить не только уже собственную жизнь, но и жизнь души, иногда, «перекрывающей» жизнь тела. Антропогенез – это душегенез. Становление души происходит постепенно и неравномерно: раньше (судя по артефактам) оформляется мыслительная активность; позже – характерное для человека сенсуальное мировосприятие; далее – ирррациональное, религиозное; и наконец – нравственные и любовные чувствования.

«Эволюционный импульс» постепенно переходит от освоения материального мира на освоение мира духовного; от мыслительно-телесной активности к чувственно-сверхчувственному восприятию. Начало истории предстаёт не «точечным», а процессуальным, продолжающимся несколько миллионов лет. Начало душегене-за – 2,5 млн. лет, завершение – 10 тыс. лет назад.

Формирование человека – это формирование человечества. Именно человечество и является целостным собственно «первым» человеком. Родовое человеческое – целостное, индивидуальное человеческое – частичное. «Я» – человек, когда «я» – человечество.

Цель предыстории – «первый человек». «Начало» истории это – завершение собирания «композиции» под названием «человек» (человечество). Таковы закономерности появления и становления «начала» истории.

«Конец истории»: декомпозиция человека в современной культуре

А какой смысл несёт понятие «конец» истории? Традиционно его трактуют как состояние исчерпанности ресурсов качественного обновления общества. Эта идея всегда обнаруживается там, где формулируется некий образец социальности, «совершенной» настолько, что её дальнейшее развитие становится излишним, а значит, можно констатировать – история остановилась.

Терминологическая близость значений – «конец» истории и конец света не случайна, оба этих выражения фиксируют не- кий финал в развёртывании любого процесса. Но если осознание неизбежности конца света происходит в рамках религиозного сознания, то идея «конца» истории рождается утопией. Эсхатологические ожидания можно видеть уже в мифе, рождают они и пессимизмом футурологических прогнозов, но только религия конец света видит в форме перехода в трансцендентную реальность. Во многом оправданные негативные прогнозы футурологов сулят посюстороннюю глобальную катастрофу, а сверхъестественное мифа на поверку оказывается вполне профанным.

Называя же источником идеи «конца» истории утопизм, мы хотели бы предостеречь от встречающихся иногда попыток найти её источник, скажем, в сфере научного знания [8]. Эта точка зрения следует из истолкования марксистской версии «конца»

истории или трактовки «конца» истории Ф. Фукуямы в качестве продукта только научного исследования. Можно согласиться с тем, что фрагменты, посвящённые отдалённой исторической перспективе, могут быть рассмотрены если не как футурология, то, по крайней мере, как философская рефлексия. Однако они являются и проявлениями утопического сознания, для которого основной задачей является конструирование «должного» в «сущем», причём так, как оно понимается автором. С этой точки зрения, утопия латентно несёт в себе представление о «конце» истории, а любое представление о «финализме» истории – утопично.

Каждая утопия, в том числе и идея «конца» истории, в приведённой трактовке одновременно и благо, и зло. Подвергая критике наличное бытиё и формулируя проекты будущего устройства, она активизирует людей на обновление общества [9, с. 164–180]. Однако провозглашая возможность воплощения рая «здесь и сейчас», уто- пии «конца» истории нередко оборачиваются своей противоположностью. В связи с этим И. П. Смирнов отмечает: «Платоновская Политейя с её стражами-философами обернулась китайской культурной революцией, теократия Гоббса - властью духовных особ в Иране, национально-семейное государство Гердера - бесчисленными этническими конфликтами XX века» [14, с. 152]. Независимо от положительной или отрицательной оценки идею «конца» истории следует рассматривать как свидетельство кризиса социального развития.

Подгоняя действительность под своего рода схему социального блага, утопия применяет насилие над живым потоком исторического многообразия. Провозглашение достигнутого утопического идеала как бы отменяет необходимость трансцендентного измерения бытия. Этим можно объяс- нить, почему религия в утопическом проекте оказывается излишней или редуцируется к морали. Отказ от религии означает отказ от эсхатологии и, следовательно, в каком-то смысле постулирует преодоление смерти1. Но это становится предпосылкой обессмысливания жизни, обессмысливания истории. Прав Н. А. Бердяев, отмечая, что жизнь каждого человека становится осмысленной лишь в процессе рефлексии над бытийно-стью собственной смерти [3, с. 268–269].

Это традиционный вариант трактовки «конца» истории, в котором происходит смещение предмета исследования с анализа становления и актуализации сущности человека на анализ его мотиваций и целеполаганий. Если же сконцентрировать внимание на сущностных характеристиках человека, «начало» истории может быть рассмотрено под иным углом зрения, а именно – как процесс очеловечивания предчеловека, «собирания» человека, а «конец» истории тогда оказывается процессом расчеловечивания.

А признаки этого процесса довольно явные. Анатомия человека на протяжении последних 50–40 тыс. лет остаётся, по существу, неизменной, тем не менее происходит редукция рудиментарных органов, уменьшается объём головного мозга (на 150 г за последние 20 тыс. лет); в силу гиподинамии уменьшается мышечная масса тела. О «телесном конце» человека свидетельствует приближение к пределу физических возможностей (в тяжёлой и лёгкой атлетике мировые рекорды устанавливаются всё реже).

Ещё более важно приближение человека к пределу интеллектуальных возможностей [см.: 15]. Мыслительная деятельность в век нарастания хаоса способна всё в меньшей степени быть «путеводной нитью» в сумбуре «хитросплетений» человеческой жизни. Эпоха постмодерна – пострациональная эпоха.

Тело человека - уже не единственный носитель его жизни. Главным орудием труда всё более становится машина. Она предстаёт продолжением, дополнением, усилением физических возможностей тела. Через вживление в мозг чипов начинается соединение сознания человека с искусственным интеллектом.

Современный человек намного больше использует искусственные орудия труда, но в подавляющем большинстве сам их не создаёт, а лишь потребляет, и чаще не для производительной деятельности, а для общения, развлечения. Произошло смещение акцента с самосохранения, созидания, экспансии, защиты, познания и самопознания – на «потребление ради потребления», или потребление ради удовольствия, самоутверждения, самопревознесения. Человек остаётся во многом существом религиоз- ным, однако глубина религиозных переживаний уже не та, что раньше. Религиозная вера вытесняется верой в себя, судьбу, удачу …; вытесняется выгодой, стремлением к власти и успеху.

Во взаимодействии друг с другом и с миром люди всё больше становятся постсимволическими «виртуальными животными». Причём виртуальная реальность предстаёт не посредником во взаимодействии с миром, а с самим этим миром. Человек взаимодействует с ним даже не как с объектом, а как с равноправным субъектом. «Голый» человек пытается одеться в «виртуальные одежды», всё больше превращающие в виртуальность его самого.

Речь современного человека всё больше становится цифровой, формализованной, «молчаливой». Она беднеет по смыслам, эмоциональным оттенкам и глубине, для неё уже не нужен большой словарный запас. В словаре Фейсбука – 300 слов, это – средний «активный словарный запас» современного человека. Всё менее карикатурным предстаёт словарь Эллочки-людоедки, составлявший 30 слов. Есть основания говорить о вступлении в поствербальную «культуру комиксов и боевиков», где действие не чувствует необходимости «облачения» в «вербальные одежды».

Красота остаётся одной из важнейших ценностей человеческой жизни, теряя, однако, свою глубину, становясь «раскрашенной поверхностью» (дизайнерской красотой интерьера-экстерьера) или «раскрашенным воздухом» (виртуальная красота), превращаясь из «окна в метафизический мир», из «обещания счастья» (Т. Гоббс) в коммер-чески-развлекательный продукт-симулякр.

У современного человека саморефлек-сия есть, но чаще лишь на бытовом уровне. Воссоздаётся «новый синкретизм» – растворение индивидуального сознания в «роевом сознании» большинства. Мировоззрение может быть только у целостного рефлекси- рующего человека, у современного частичного человека его нет (или оно предстаёт эклектичным хаосом).

Смерть вытесняется из современной глянцевой культуры, культурная ценность её всё более минимизируется. Гедонистический человек стремится всячески «вычеркнуть» любое напоминание о смерти, чтобы не омрачать непрерывный «праздник жизни». Обесценивание смерти закономерно приводит к обесцениванию жизни. Стремящийся быть «слишком живым» человек становится «слишком мёртвым». Если раньше рефлексии о смерти делали жизнь «более живой», то нынешнее омертвление жизни делает «более мёртвой» и смерть.

Мораль «размывается», различение добра и зла «стирается», табу ослабевают. В результате «демоны души всё более выходят на поверхность» (К. Юнг). Утверждается эстетика зла, убийствам и самоубийствам находятся вполне «разумные» оправдания. Более терпимым становится отношение к инцесту.

Столь дорогая для человечества идея равенства не способна пробиться через пропасть, разделяющую «золотой миллиард» и остальную часть человечества. Сво- бода – становится всё более иллюзорной при развёртывании тотального цифрово- го контроля над поведением и сознанием людей. Добровольное «бегство от свободы» (Э. Фромм) становится всё более типичным.

***

Таким образом, соотнесение «начала» истории с современным состоянием человека даёт достаточные основания говорить о «конце» истории. Но, конечно, не всё так однозначно. И речь идёт не о «конце» истории вообще, а о «конце» одной истории и начале другой, в глобальном и локальном плане.

Взгляд на историю связан также с соотношением филогенеза и онтогенеза. История начинается с рождением каждого человека и заканчивается с его смертью. Каждый рождённый ребёнок – это ещё один шанс, данный людям для преодоления «конца». Каждый умерший – это отчаяние истории, каждый рождённый – её надежда.

О «конце» истории можно говорить, только глядя извне или свыше. Но мы пребываем внутри исторического процесса. О «конце» истории можно будет говорить только тогда, когда это уже случится. Но тогда («конец» истории, в этом смысле, синонимичен «концу света») констатировать это, вполне вероятно, будет уже некому…