Тема пастырского служения в прозе Р.П. Кумова и Ф.Д. Крюкова
Автор: Медведева М.А.
Журнал: Известия Волгоградского государственного педагогического университета @izvestia-vspu
Рубрика: Литературоведение
Статья в выпуске: 2 (155), 2021 года.
Бесплатный доступ
Рассматриваются творческие переклички Р.П. Кумова и Ф.Д. Крюкова в дооктябрьский период творчества писателей. Анализируются образы священнослужителей в прозе Кумова и Крюкова. Устанавливаются структурообразующие мотивы образов православных священников. Выявляются различные подходы писателей к изображению русской церковной жизни.
Р.П. Кумов, Ф.Д. Крюков, священник, мотив духовного огня, церковная жизнь, монашеская жизнь
Короткий адрес: https://sciup.org/148311431
IDR: 148311431
Текст научной статьи Тема пастырского служения в прозе Р.П. Кумова и Ф.Д. Крюкова
Р.П. Кумов (1883–1919) и Ф.Д. Крюков (1870–1920) – два крупнейших донских писателя рубежа XIX–XX вв., имена которых стоят рядом в истории русской литературы. Однако, по замечанию их современника, Крюков и Кумов, принадлежавшие не только к разным поколениям, но и к разным группам русской интеллигенции, «были глубоко несходны и как писатели и как люди» [15].
Получившие всероссийскую известность, глубоко почитавшиеся в родных краях, они до Октябрьской революции почти не были знакомы. Кумов после окончания Московского университета возвратился в родную станицу Усть-Медведицкую, где преимущественно и жил до 1918 г., бывая лишь наездами в Москве и в Петербурге [1, с. 364]. Крюков, напротив, окончив Петербургский историко-филологический институт, долгое время жил в Орле, затем в Петербурге, активно участвуя в общественной жизни и в политической борьбе. При этом писатель никогда не терял связь с родной станицей Глазуновской.
Сближение Крюкова и Кумова происходит только в 1918 г., когда окончательно возвратившийся на родину Крюков был назначен директором Усть-Медведицкой мужской гимназии. По свидетельству С. Серапина (Пину-са), активного участника усть-медведицкого литературного кружка, они «в последние дни и месяцы своей жизни <…> так тесно сблизились, так естественно, так легко и просто сошлись на какой-то высшей общей точке, так благоговейно чтили друг друга, как будто хотели успеть наверстать потерянное время неведения друг друга» [15].
Примечательно, что именно Кумов становится редактором сборника «Родимый край», посвященного 25-летию творческой деятельности Ф.Д. Крюкова, которое отмечалось 10/23 ноября 1918 г. [14, с. 548]. О том, насколько высоко Кумов ценил творчество своего старшего современника, позволяет судить его статья в журнале «Донская волна», также посвященная этому событию. Называя Крюкова «донским национальным писателем», Кумов отмечает, что главная сила творчества Крюкова заключается «в его прекрасной любви ко всем людям без изъятия и ко всему живущему под солнцем» [6, с. 432].
Говоря о взаимном человеческом притяжении писателей-земляков, следует, однако, подчеркнуть глубокое различие их творческих установок, отмеченное уже их современником: «Крюков был реалист, одним из самых бесстрашных, какие появлялись в истории художественного бытописания. <…> Кумов – романтик. Бытовое содержание его рассказов всегда погружено в проникновенный идеализм и куда-то зовущее раздумье и настроение. Идею, мечту, психологическую загадку, а не факт, кладет Кумов в основу не только содержания, но и фабулы своих произведений» [15].
Между тем в критической литературе никогда не ставился вопрос о творческих перекличках Кумова и Крюкова, которые, по нашим наблюдениям, появляются уже в доокто-рябрьском творчестве писателей. Одной из общих тем, интересовавших писателей, была тема пастырского служения. Кумов, который до поступления в Московский университет окончил Донскую духовную семинарию, уже после выхода своего первого сборника «Бессмертники» (1909) сразу заявил о себе как о писателе духовно-религиозной ориентации. Главными героями произведений сборника стали представители православного духовенства, в большинстве своем сельские пастыри, место и роль которых в духовной жизни России писатель стремился творчески осмыслить.
Значительное место образы священнослужителей занимают и в творчестве Крюкова. Он после окончания Императорского Санкт-Петербургского историко-филологического института был освобожден от обязательной шестилетней педагогической службы в связи с
намерением стать священником, но под влиянием донского архиепископа Макария изменил свое решение.
Большое влияние на Крюкова оказал отец Филипп Горбаневский, служивший в то время в его родной станице Глазуновской. Священник «представлялся Крюкову образцом духовного служения народу», поскольку стремился «совместить церковную деятельность с просветительской» [10, с. 42]. Как отмечает исследователь его творчества, «интерес Крюкова к церковной жизни, монастырскому быту, характерам чутких, близких к народу священников и монахов проявился в произведениях ранних и зрелых лет» [1, с. 333].
В 1903 г. Крюков принял участие в торжествах, посвященных прославлению Серафима Саровского. Результатом паломничества писателя стал его рассказ «К источнику исцелений» (1904), в котором повествуется о нелегком пути в Саров больного подростка Егорушки и его отца. Важное место в системе персонажей рассказа занимает священник – отец Михаил, взявший их под свое покровительство. Крюков создает образ доброго и близкого народу священника, действия которого, однако, почти неизменно получают ироническую оценку автора. На протяжении всего пути отец Михаил не перестает проповедовать, всегда находя слушателей: «И в вагоне неугомонный отец Михаил не мог сидеть молча. Он не в силах был удержать своего проповеднического пыла и всегда находил слушателей, которых можно было наставить и просветить» [5, с. 28].
Нельзя не заметить авторской иронии не только по отношению к «проповедническому пылу» героя, но и к содержанию его проповедей: «За окном, на платформе, в центре толпы старух, калек, болящих ораторствовал отец Михаил. Он говорил, должно быть, о “благодатных” средствах исцеления от разных недугов, а толпа жадно, с поглощающим вниманием слушала его» [Там же, с. 35]. Авторское отношение к герою ясно проступает в этом должно быть .
Комический эффект также создается за счет того, что священник, призванный быть образцом христианского смирения для верующих, всеми силами добивается наиболее комфортных мест в вагоне для себя и матушки: «Отец Михаил, около которого держались Егорушка с отцом, бунтовал, грозил жалобной книгой, усовещевал и добился все-таки того, что ему для матушки очистили одну длинную лавку, а на другой занял место он сам и Егор с отцом» [5, с. 27]. Егор и его отец, в образах которых автор воплощает идею об истинном христианском смирении, вскоре расстаются с отцом Михаилом, договорившимся о проезде во втором классе.
Однако на первый план в рассказе выходит изображение не отдельных героев, а массы верующих, их людского потока. Л.Н. Малюкова, отмечая предельно широкий охват народной жизни в рассказе «К источнику исцелений», подчеркивает, что «объектом воссоздания становится вся Россия, святая и грешная, поднявшаяся со своих исконных мест и двинувшаяся в надежде на исцеление» [10, с. 78]. По мнению же С. Пинуса, автор показывает, как «...Жажда исцеления, жажда чуда, жажда Бога и безграничность веры встречают только ограниченные, тупые и грубые формы сугубой житейской сутолоки. Народная вера остается нерушимой, но нерушимой остается и скорбь народная» [14, с. 12]. По словам его биографа, Крюков «среди неизлечимо больных и калек <…> увидел образ безысходного горя народа» [2, с. 186].
Кумов также посещал Саров, о чем свидетельствуют опубликованные в журнале «Отдых христианина» путевые очерки начинающего писателя «В Сарове» (1904). Однако, в отличие от Крюкова, он совершил паломничество уже после прославления Серафима Саровского, на что указывают упоминания рассказчика о Русско-японской войне, начавшейся в феврале 1904 г.
Несмотря на то, что очерк посвящен паломничеству к недавно прославленному святому, изображению Саровской обители отводится далеко не главное место. Центральное место в очерке занимает образ отца Николая – иеромонаха из северного монастыря, который становится спутником и собеседником рассказчика. Создавая образ отца Николая, автор рисует его портрет, который он дополняет психологической характеристикой: «Еще не старый, лет 45–50, с небольшой русой бородкой, с прекрасными голубыми глазами, с лицом подвижника, мыслителя и печальника, он бесспорно замечательная личность. Это, кажется, новый тип в нашем монашестве <…> Из тихой далекой кельи он смотрит широко открытыми глазами на мир, раздумывает и страдает над ним и старается помочь ему…» [7, с. 117].
В своих монологах отец Николай затрагивает широкий круг проблем. Он высказывает свое мнение о современной литературе и литературных журналах, рассуждает о вере, о мо- литве, о влиянии природы на душу человека, а также рассказывает о своем нелегком пути к Богу. Важно отметить, что отец Николай особое внимание уделяет теме пастырского служения, которая затем будет неоднократно возникать в прозе Кумова: «Мне кажется, что школы, в самом идеальном смысле этого слова, недостаточно для великого дела священника <…> Я думаю, что для этого нужно еще родиться… Горе тем, кто не рожденный для священства – стал священником через школу! Из-за куска хлеба они могут, так или иначе, продать Христа…» [8, с. 43]. Так создается идеализированный образ священнослужителя – всесторонне развитого человека, обладающего высокой духовностью и полностью посвятившего свою жизнь служению Богу и людям.
В отличие от Крюкова, Кумов не ставит перед собой художественной задачи воссоздать эпический образ верующей народной массы. Воплощением народных чаяний в очерке Кумова становится образ старушки-крестьянки, пришедшей в Саров пешком, которая признается рассказчику: «шла и думала – помолюсь вволю за семью свою у Святого угодника… Ан теперь вижу – мало пришлось помолиться за нее: все на уме война, и молитва то все складывалась за Царя-Батюшку, да воинов наших» [Там же].
Таким образом, в произведениях Кумова и Крюкова, написанных под впечатлением от паломничества в Саров, ставятся и решаются принципиально разные творческие задачи. В рассказе «К источнику исцеления» на первый план выходит изображение народной массы верующих, тогда как Кумов в своем очерке «В Сарове» переносит акцент на индивидуальные портреты героев, на их личность, углубляя психологическую трактовку персонажей. Образы священнослужителей, созданных Крюковым и Кумовым, также глубоко несходны. Если образ отца Михаила, героя рассказа «К источнику исцеления» писатель рисует с иронией, то иеромонах Николай из очерка «В Сарове» – это идеализированный образ православного пастыря.
Тему подлинного служения священника писатели не оставляют и в более поздних своих произведениях. Одним ведущих мотивов в структуре образов пастырей как у Кумова, так и у Крюкова становится мотив духовного горения.
Как отмечает А. Охоцимский, образ огня часто используется в Библии как характеристика сильной веры и религиозного порыва. По замечанию исследователя, подобное ис- пользование метафоры огня типично для христианского религиозного языка, когда идет речь о контрасте между формальной верой и «горением веры» [11, с. 12]. Так, апостол Павел в Первом послании к фессалоникийцам заповедует христианам не угашать духа. В этом увещании, по замечанию игумена Нектария (Морозова), выражается суть христианской жизни [4].
Горение духа, будучи важнейшей характеристикой подлинной христианской жизни, является неотъемлемым условием пастырского служения. Протопресвитер Георгий Шавель-ский в своей книге «Православное пастырство» подчеркивает: «В пастырском служении главное – духовное горение, – то, что вдохновляет пастыря: его вера, любовь и ревность о Господе» [12, с. 154].
Мотив духовного огня как неотъемлемого условия пастырского служения является структурообразующим в целом ряде произведений Кумова. Важнейшую роль этот мотив играет в образе героя повести «Отец Георгий» (1906), который, стремясь воплотить свои юношеские идеалы истинного служения Богу, Церкви и людям, вместе с матушкой переезжает из города в глухой степной хутор. Молодой священник, не ограничивая свою деятельность совершением богослужений и различных треб, большое внимание уделял духовному просвещению хуторян. Высокие нравственные ориентиры отца Георгия позволили ему стать образцом христианского образа жизни для прихожан.
Отец Георгий замечает в разговоре с матушкой: «Знаешь, что свеча, если огонь на ней велик, горит скоро?» [6, с. 117]. Автор, подчеркивая духовную близость священника и матушки, направивших все свои силы на общее дело нравственного преображения жизни, отмечает: «Они уже горят. И знают они, что всякому горенью бывает конец: чем больше огонь, тем скорее конец» [Там же]. Показательно, что священник умирает от колоссального напряжения духовных и физических сил, не прослужив в хуторе и года (действие рассказа охватывает период с ранней весны до поздней осени). Однако за этот короткий срок герой Кумова успел стать «подлинным духовным наставником своих прихожан» [13, с. 461].
Героиня рассказа «Учительница» (1908), описывая в своем дневнике священников, служащих в глухой слободе, где она работает в гимназии, так рассуждает о священстве: «в священнике прежде всего должна быть горючесть, красота, на которой не может долго оста- ваться накипь обыденной жизни: как снег она тает при прикосновении к ней. <…> священство – это подвиг, мученичество, и кто идет в священники должен знать наперед, что скоро умрет, испепелившись в огне священства» [6, с. 267]. Таким священником, по словам героини, является отец Николай, единственный в слободе духовно ей близкий человек, который, однако, вскоре умирает от чахотки.
Таким образом, горение духа, по мысли автора, испепеляет самого священника. В связи этим в творчестве писателя возникает образ «доброго пастыря», жертвующего жизнью ради духовного преображения паствы. Этот образ восходит к евангельской притче о пастыре добром и наемнике: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10:11). По свидетельству блаженного Феофилакта Болгарского, Иисус Христос, говоря о себе как о добром пастыре, в этом стихе ведет речь и о страданиях, на которые он идет не по принуждению, а добровольно (цит. по: [17, с. 830]). Отметим, что в христианстве принято называть священника пастырем, а мирян – паствой, поскольку служение священника ведет начало от Иисуса Христа, являющегося основателем Церкви [12, с. 29].
Крюков, в свою очередь, также использует мотив духовного горения, однако в структуре образов его героев-священников принципиально важным становится отсутствие духовного огня. Так, герой рассказа Крюкова «Отец Нелид» (1913), старообрядческий священник, рассказывая о своей прошлой жизни, когда он служил в сане православного священника, с горечью вспоминает: «О прошлом не жалею: такая же бессмыслица, как и настоящее, душа голодна была <…> Изо дня в день – одно и то же: требы, карты, еда, сон, выпивка» [5, с. 118]. Свой духовный голод герой пытался утолить светскими развлечениями, такими как борьба, участие в скачках и любительских спектаклях, недопустимыми, согласно канонам церкви, для священника, в результате чего он был запрещен к священнослужению и решился перейти к старообрядцам-беглопоповцам.
Отец Нелид, признавая, что совершил ошибку, приняв сан священника, призывает: «Надо <…> зажечь светильники на торных дорогах… светильники, кое не гасли бы, но светили, дабы человек мог без ошибки идти по пути жизни». Размышляя далее о своем служении и истинном назначении священника, герой Крюкова приходит к выводу, что трагедия его жизни заключается именно в том, что он стал священником, не имея духовного огня:
«Вот я был поставлен светильником… Но от меня света не было и нет, и не будет, – одна копоть!.. Зажгли – покоптел и потух… Также коптят фонарь жизни и прочие акробаты по чину Мельхисидекову. Смрадные сердца… И слова их – мыльные пузыри, не ими зажечь душу… Зажечь может лишь сердце пламенеющее, а где оно среди нас?» [5, с. 122].
Показательно название другого рассказа Ф.Д. Крюкова, в котором центральным является образ священнослужителя, – «Без огня» (1912). Герой рассказа – отец Михаил, молодой священник, который после окончания духовной академии едет в город, чтобы занять место настоятеля собора. Прослуживший до академии два года в селе, он с горечью признает, что за время своего служения не смог изменить к лучшему духовную жизнь своего прихода. Священник, активно боровшийся с проявлениями «дикости», старавшийся воспитать в деревенских детях нравственность и любовь к Богу, приходит к неутешительным выводам: «К концу второго года своего служения в селе я окончательно и бесповоротно убедился, что все мои разглагольствования, все призывы к церкви, к христианской жизни, к союзу, к самоуважению ближнего – все это пустой звук» [Там же, с. 175].
Герой Крюкова много рассуждает о проблемах Русской православной церкви и констатирует кризис религиозного мировоззрения не только в среде интеллигенции, но и в народе. Священник стремится найти ответ на вопросы, не дающие ему покоя: в чем причина нравственного падения, которое ему приходилось наблюдать во время своего служения в деревне? Почему русский народ отходит от церкви? Как вернуть его путь нравственности? Отец Михаил, однако, не теряет надежды на духовное возрождение народа: «А если сейчас и отходят от церкви массы, – это страшно, конечно, но не безнадежно <…> Через отрицание подойдут потом к Богу ближе… Я не отчаиваюсь» [Там же, с. 181].
Глубоко верящий в Бога, он видит причину своего поражения в деле духовно-нравственного преображения жизни именно в отсутствии духовного горения: «Вера-то у меня есть, не отчаиваюсь… Одно, – огня мало… огня нет!.. Нет горения в делателях, да и делателей скудно» [Там же, с. 182].
По наблюдению А.Н. Розова, образ молодого священника, стремящегося преобразовать церковную и мирскую жизнь прихода, часто встречается в литературе рубежа XIX– XX вв. Однако, как замечает исследователь,
«подобные иереи неизбежно терпят крах на своем поприще» [13, с. 479].
Трагична, по замечанию исследователя, и судьба отца Александра, героя рассказа Кумова «В гостях у батюшки», «воплощавшего в течение всей жизни свои юношеские идеалы, не расходившиеся с задачами истинного служения Богу, Церкви и людям» [Там же, с. 480– 481]. Отец Александр с самого начала своего служения в деревне не только совершал богослужения, требы, проповедовал, но и старался изменить к лучшему материальную сторону жизни своей паствы. Священник заменяет в своей деревне фельдшера и работает на огородах одиноких вдов, но его бескорыстный труд вызывает неприятие и осуждение прихожан.
Между тем деятельность отца Александра нисколько не противоречит пастырскому богословию, согласно которому «...Устранение нужды, облегчение человеческих страданий, как и всякое к лучшему устроению не только чисто духовной, но и материальной стороны человеческой жизни будет выполнением Церковью своего прямого назначения» [12, с. 413].
Важно отметить, что действие рассказа происходит на Страстной седмице Великого поста, в течение которой два студента и две курсистки, оказавшиеся проездом в глухом селе, из-за весеннего половодья вынуждены жить в доме священника. Молодым людям постепенно открывается пастырский подвиг отца Александра, изменяющий их отношение к батюшке.
Гости отца Александра, еще ничего не знавшие о самоотверженном труде священника, рассуждают о роли сельского пастыря в жизни деревни: «Как много мог бы вносить священник хорошего, культурного, сильного в деревенскую жизнь, если бы он был на высоте своего положения!.. И удивительно: ни одного факта из современной жизни, где священник был бы честным культурным деятелем!» [6, с. 42]. Между тем именно забота о духовном развитии паствы заставила священника обратить внимание на материальные нужды прихожан: «Я хотел говорить им о Боге, о вечной жизни, а они кричат, что у них все больные, и ничего не понимали из моих слов. Мы с женой выписали книг и стали учиться медицине <…> А тут бедность, проклятая бедность задавила их совсем. Тоже нужно было помочь» [Там же, с. 56].
Отметим, кстати, что на рубеже столетий вопрос о культурно-просветительской работе сельского священника стоял достаточно остро. Об этом свидетельствует в своем труде прото- пресвитер Георгий Шавельский: «Современный пастырь также обязывается к культурнопросветительской деятельности среди своих прихожан с целью устранения из их жизни тех зол, которые порождаются невежеством и некультурностью» [12, с. 445].
Повествование в рассказе Кумова «В гостях у батюшки» неразрывно связано с воспоминанием евангельских событий последних дней жизни и крестного пути Спасителя и с посвященными им богослужениями Страстной недели, на которых поют случайные гости священника. Отец Александр, «одинокий страдалец-священник, обвеянный кроткой поэзией и служивший свету, любви, красоте» [6, с. 48], предстает в рассказе как истинный последователь Иисуса Христа. Так, в Великую пятницу, когда за богослужениями вспоминаются крестные страдания Иисуса Христа, курсистка Зиночка находит в конце Евангелия батюшки его маленький дневник, в котором дважды, с разницей в восемь лет, повторяется запись «Я несу свой крест» [Там же, с. 50], отсылающая к евангельским строкам: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16:24).
Трагедия отца Александра заключается в том, что герой, самоотверженно трудившийся в течение многих лет, не видит нравственного преображения своей паствы. Рассказывая Зиночке о своей жизни, священник подводит итог исповеди: «Я счел бы себя удовлетворенным, если б заметил хотя в одном человеке, что он сознает, кто он» [Там же, с. 56]. В словах отца Александра, объясняющих причину его поражения в деле духовного преображения его прихода, снова возникает мотив горения духа, которого, однако, оказывается недостаточно: «Наша русская деревня – это океан невежества, грубого, тупого страдания. Мрака слишком много в деревне, и он сразу поглощает маленький огонек» [Там же]. «Пастырство – это тяжелая одежда», – заключает отец Александр. Он признается, что, надев тяжелую одежду священства в молодости, он «все время старался идти в ней хорошо, достойно», однако теперь изнемогает [Там же, с. 57].
Таким образом, герои-священники Крюкова и Кумова, оказавшись в сходных жизненных ситуациях, воспринимают их сквозь призму мотива духовного огня. Духовное горение героя Кумова и его отсутствие у героя Крюкова выявляют принципиальное различие в судьбах персонажей и влияют на их авторскую оценку. Если отец Михаил, герой рассказа «Без огня» после двух лет служения решается
«бежать» из деревни, то отец Александр, имея в душе даже «маленький огонек», не оставляет свой приход и не прекращает культурнопросветительскую работу, хотя и считает свои труды бесполезными.
Поднимая общественно значимые проблемы русской церковной жизни, оба писателя обращаются к сходным сюжетам. В рассказе «Жажда» (1908) Крюков рисует одно из важнейших событий в жизни сельского прихода – крестный ход с молебном о даровании дождя. Исследователи отмечают, что крестьяне придавали большое значение молению о дожде, поскольку засуха влекла за собой голод, мор, падеж скота, эпидемии и пожары [13, с. 470].
Значимую роль в рассказе «Жажда» играет мотив денег. Так, завязкой рассказа является спор священников отца Ивана и отца Дорофея о назначении платы за молебствие в полях, который происходит во время Евхаристического канона – главного момента Божественной литургии. Священники, однако, решаются служить молебен, не требуя определенной платы, а полагаясь на «наброс». Описывая крестный ход, автор снова подчеркивает, что не служение Богу и людям, а собственные материальные потребности стоят для служителей церкви на первом месте: «Унылый вид этих скромных монет не внушал ни надежд, ни воодушевления, и отец Дорофей читал торопливо, невнятно и небрежно» [5, с. 76]. Показателен эпизод, когда отец Иван уговаривает богатого прихожанина завещать земли на нужды церкви: «Отец Иван пускал вход все свое красноречие насчет того, что пятьдесят десятин, отписанные на причт, были бы как раз достаточной уплатой за вечное поминовение» [Там же, с. 77].
Другой, не менее значимый мотив рассказа, отсылающий к его заглавию, – мотив жажды. С одной стороны, он оказывается тесно связан с мотивом денег, т. к., совершая молебен о даровании дождя, священнослужители испытывают жажду денег. С другой стороны, герои рассказа испытывают и духовную жажду, прежде всего жажду искренней веры.
Следует особо отметить, что священник, служащий молебен, сомневается в силе молитв: «Отец Дорофей чувствовал, что крылья его собственной веры, отягченные разъедающей практикой суетной мысли, бессильно волочатся по земле…» [Там же, с. 83]. Участники крестного хода также не имеют твердой надежды на Бога: «И в стоящих на коленях запыленных фигурах, в склоненных головах, в грубоватых лицах чувствовалась трогатель- ная, покорная просьба без слов, робкая, чуть теплящаяся надежда и желание верить в силу этого красноречивого моления» [5, с. 83]. Перед нами не просто описание, а впечатляющая словесная картина.
Нельзя исключить, что одним из художественных впечатлений, повлиявших на поэтику рассказа Крюкова, могла быть картина Ильи Репина «Крестный ход в Курской губернии» (1883), воспринимавшаяся в русском искусстве как символический образ России. Показывая крестный ход через восприятие Василия Ивановича, образованного человека из народа, автор с горечью констатирует: «Нет простой, первобытной веры. Но нет и другого, что заменило бы ее. И сердце тоскует и ищет утерянного Бога, того всемогущего и желающего внять этим простым, наивным мольбам» [6, с. 91]. В финале рассказа автор подчеркивает, что жизнь крестьян, как и сотни лет назад, скована «беспредельной рабской зависимостью от солнца, ветра, от капризной тучки, от сухого тумана, от козявки» [Там же].
Крестный ход описывает и Кумов в повести «В приходе». Предметом своего изображения писатель делает жизнь церковного прихода и отношения внутри ее причта. В повести представлены разные типы священников, отличающиеся, по замечанию А.А. Заяца, психологической и жизненной достоверностью [2, с. 228]. Таковы образы настоятеля храма – «тихого и кроткого» отца Дорофея; отца Семена, прозванного «сутягой» за постоянные жалобы церковным и светским властям на несправедливости и всю жизнь скитавшегося из прихода в приход; законоучителя гимназии отца Константина, читающего ученикам академические лекции; старика-псаломщика, гордящегося своим сыном, студентом духовной академии, и мечтающего о том, что он станет архиереем; недалекого, но доброго дьякона Ивана Ступина, коротающего время в лавках местных купцов.
Особое место в повести занимает описание праздничного крестного хода к часовне с почитаемой иконой Богоматери, включающее религиозную легенду: «Стоит в зеленых степях, на перекрестке дорог, серая деревянная часовенка и живет в ней кроткая благостная Владычица степи. Живет вместе с черным убогим несчастным народом, ходит по дальним межам, тихо святит воду в степных озерцах, посещает в хуторах тяжело больных и умирающих» [9, с. 460].
Легенда рассказывает о чуде, которое произошло несколько столетий назад: во время сильной засухи из глаза «степной Владычицы» «выкатилась слезинка и застыла на щеке». Автор особо подчеркивает, что жизнь простого народа мало изменилась за прошедшие столетия: «Сколько раз степь еще сохла, сколько раз она богато зеленела <…>, а предание о слезинке, выкатившейся из глаз Владычицы, живо… и как подсохнет степь весною, двинутся сюда по всем дорожкам народы – калеки, нищие, неудачники, обступят часовенку и жалуются Владычице, – день и ночь стон стоит» [9, с. 459–460].
Включая в свою повесть фольклорную религиозную легенду, Кумов создает образ беспредельного народного горя, который уже неоднократно возникал в рассказах Крюкова. Однако если у Кумова «убогий черный несчастный народ», как и прежде, продолжает находить утешение в религиозной вере, то Крюков в своих произведениях не раз демонстрирует кризис народной религиозности.
Нельзя не отметить, что оба писателя обращаются в своем творчестве и к теме монашеской жизни. Так, в рассказе «Цветы жизни» (1908) Кумов рисует глубокий психологический портрет монастырского послушника. Герой рассказа послушник Всеволод, оставляет монастырь и направляется на поезде в родное село, где он собирается вернуться к крестьянскому труду, чтобы спасти от голода свою семью. Попутчик отца Всеволода, осуждавший монашество, считая его бегством от жизни, с интересом присматривается к монаху: «Голос его был густ, но мягок, и иногда в нем пробивались такие кроткие, лучистые нотки, что Молотов с удивлением вглядывался в него: откуда у монаха такая душа?» [6, с. 126].
Простодушный отец Всеволод открывает душу своему спутнику, рассказывая о тихой жизни в монастыре и вдохновенной ночной молитве. Послушник производит глубокое впечатление на своего спутника, однако, по его мнению, «жизнь раздавит» этого «странного молодого монаха – с большими детскими глазами»: «Такие, как монах, – словно прекрасные грустные цветы, – подошла жизнь и надломила стебли. <…> Но отчего они – эти надломленные цветы, так прекрасны, так трогательны? Они побиты, искалечены, – отчего же они светлы и живы, словно бессмертники? Отчего они, раздавленные жизнью, мерцают в ней кроткими, ясными огоньками, скрашивают скучную действительность, манят куда-то?» [Там же, с. 130–131].
Подчеркивая призвание своего героя к монашеской жизни, Кумов утверждает, что для него духовным подвигом становится не уход от мира, а возвращение к мирской жизни вопреки собственным духовным потребностям. Напомним, что образ цветов-бессмертников, с которыми попутчик отца Всеволода сравнивает подобных ему людей, является лейтмотивом первого прозаического сборника донского писателя. Сборник же получил свое название по одноименной сказке о цветах, которые, по слову Бога, умерли во имя бессмертия, но «умершие – они сделались бессмертными» [6, с. 440].
О проблемах монастырской жизни размышляет и герой рассказа Крюкова «Сеть мирская» (1912) отец Порфирий – монах, навестивший свою пожилую мать-монахиню в Киеве и направляющийся обратно в свой монастырь. Понимая, что видит мать в последний раз, он испытывает одиночество и печаль, несмотря на все старания победить «мирские» привязанности: «Сердце сжато тоской, сознание одиночества и осиротелости. И все стоит в глазах согнутая, худенькая темная фигурка матери и чудится еще прикосновение ее костлявых, милых рук» [5, с. 127].
Оказавшись в одном купе со студентами, флиртующими с барышней-немкой, отец Порфирий еще больше чувствует свое одиночество. Мысль о монашеском подвиге как о сознательном обречении себя на одиночество лейтмотивом проходит через все повествование. Жизненный путь монаха, по замечанию отца Порфирия, «суров и нерадостен» [Там же, с. 154]. В финале рассказа герой Крюкова, обращаясь к Богу со словами молитвы, не может сдержать слез: «слезы потекли по щекам, по бороде, тихие слезы печали смутной и жалости к себе, к сиротству своему и одиночеству» [Там же, с. 156].
Важно отметить, что в этом рассказе Крюкова снова возникает образ массы верующих, впервые созданный писателем в рассказе «К источнику исцелений». Изображая богомольцев в Киево-Печерской лавре, Крюков рисует резкий контраст между церковным благолепием и нищетой народа, который производит тягостное впечатление на отца Порфирия: «Золото, парча, алмазы и мрамор… И серый, запыленный сермяжный и лапотный люд, устало склоняющий колени на чугун и мрамор ступеней <…> Кадильный фимиам – и тяжкий запах потных одежд и гнойных язв… Ликующее громогласное пение – и вздохи тяжкие, перекошенные гримасой плача лица, бормотание и шепот молящий…» [Там же, с. 134]. Эти мотивы осложняют портрет героя и придают рассказу социально-психологическую окраску.
Таким образом, разные идейно-эстетические установки Кумова и Крюкова обусловили неодинаковые подходы к принципам изображения православных священников. Если произведениям Кумова присущи лирико-романтическое отношение к своим героям-пастырям, восхищение их духовным подвижничеством, то для писателя-реалиста Крюкова характерны сниженно-бытовое, нередко ироническое изображение служителей церкви и острая критика реалий церковной жизни.
Рисуя углубленные психологические портреты своих героев, Кумов переносит акцент с изображения церковной среды на личность пастыря, в то время как произведения Крюкова характеризуют широкий охват действительности, выдвижение на первый план не отдельных героев, а верующей народной массы, изображение проблем церковной жизни как социального явления.
Список литературы Тема пастырского служения в прозе Р.П. Кумова и Ф.Д. Крюкова
- Запевалов В.Н. Кумов Р.П. // Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги: биобиблиографичекий словарь. М.: олМА-ПРеСС Инвест, 2005. С. 364–366.
- Заяц А.А. Кумов Р.П. // Русские писатели 1800–1917. биографический словарь. М., 1994. т. 3. С. 227–229.
- Заяц А.А. Федор дмитриевич Крюков // Православный мир старой России. М., 2012. С. 184–198.
- Игумен Нектарий (Морозов). Несколько слов о горении духа [электронный ресурс]. URL: https://pravoslavie.ru/117492.html (дата обращения: 10.11.2020).
- Крюков Ф.Д. Православный мир старой России. М., 2012.
- Кумов Р.П. Избранное / сост. В.И. Супрун. Волгоград, 2008.
- Кумов Р.П. В Сарове // отдых христианина. 1904. № 10. С. 106–123.
- Кумов Р.П. В Сарове // отдых христианина. 1904. № 11. С. 32–47.
- Кумов Р.П. В приходе // отдых христианина. 1911. № 11. С. 425–481.
- Малюкова Л.Н. «И покатился с грохотом обвал…». Судьба и творчество Ф.д. Крюкова. 2-е изд., стер. М., 2019.
- Охоцимский А.Д. образ-парадигма божественного огня в библии и в христианской традиции [электронный ресурс]. URL: http://hierotopy. ru/contents/ImageParadigmFire_AndrewSimsky_Rus Eng_2013_02_16.pdf (дата обращения: 10.11.2020).
- Протопресвитер Г.И. Шавельский. Православное пастырство / подгот. к изданию протоирей В. Федоров. СПб., 1996.
- Розов А.Н. Русская народная культура (Избранные статьи 1974–2017 гг.). СПб., 2017.
- Серапин С. [Пинус С.А.]. бытописатель дона. опыт характеристики литературного творчества Ф.д. Крюкова // Православный мир старой России. М., 2012. С. 5–18.
- Серапин С. [Пинус С.А.]. Крюков и Кумов // Казачьи думы. София. 1922. 5 марта.
- Супрун В.И. забытый сын донской земли // Кумов Р.П. Избранное / сост. В.И. Супрун. Волгоград, 2008. С. 515–561.
- Феофилакт, архиеп. болгарский. толкование на Святое евангелие блаженного Феофилакта болгарского. М., 2016.