Топология вымышленного пространства "Баклужинского цикла"

Фантастические произведения, входящие в «Баклужинский цикл» волгоградского писателя Е. Лукина, объединяет общее допущение – пространство бывшей Сусловской области, одного из регионов Российской Федерации, который обрел независимость в 2017 г.

после распада страны. Еще через 24 года на ее территории возникают отдельные города-государства: Баклужино, Лыцк, Суслов, Сыз-ново, Гоблино, Понерополь и т. п. Территориально область расположена в Нижнем Поволжье, о чем читатель узнает не только по характерным природным пейзажам – степям и лесополосам, но и по эпизодическим упоминаниям Волги, Астрахани и Царицына, в котором «тамошний мэр личным распоряжением приостановил в черте города действие закона о сохранении энергии… Нашел, понимаешь, лекарство от энергетического кризиса! Всем мегаполисом в черную дыру загремели – шутка?» [4, с. 31].

Сближение с реальными географическими объектами уже отмечалось критиками, отождествлявшими этот вымышленный мир с «уменьшенной моделью России и своего рода сказочной утопией одновременно» [3]. Действительно, в цикле есть место и для природных объектов, и для рукотворных топосов. Среди первых больше всего внимания уделяется рекам, находящимся в иерархическом подчинении, что подчеркивает структуру самой Сусловской области: Ворожейка (на берегу которой стоит Баклужино) впадает в Чу-махлинку, а та – в Сусла-реку (у которой расположился бывший областной центр – Суслов), приток Волги, главной российской реки. Ключевая река в этой фантастической реальности – Чумахлинка – протекает между извечными соперниками – Лыцком и Баклужино, а потому в первую очередь «осмысляется как граница, разделяющая природное пространство на “свое” и “чужое”. Местность за рекой изображается <…> как мифическая страна или потусторонний мир» [1, с. 417], поэтому лыцкий беженец, домовой Анчутка, так мечтательно наблюдает за «чужим» баклужин-ским берегом, предстающим в его глазах страной свободы: «Оба берега Чумахлинки располагались примерно на одном уровне, и тем не менее все обозримое пространство, принадлежащее Лыцку, было затоплено, съедено водой, в то время как баклужинская территория лежала сухая и теплая <...> Беженец затосковал и с надеждой поднял глаза на противоположный берег. Там за полосатым шлагбаумом вызывающе безмятежно прогуливались молодые люди в голубеньких рубашечках с короткими рукавами, в разномастных брючках, все без оружия. Улыбчиво жмурясь, они подставляли гладкие физии ласковому солнышку и вообще наслаждались жизнью» [4, с. 10–11].

Усиливает ощущение изолированности двух городов-государств и мост, который вместо соединения двух берегов разделяет их: «Мост через Чумахлинку был уставлен бетонными блоками и снабжен шлагбаумами. По эту сторону похаживали рослые парни в широких брезентовых плащах колоколом и в глубоких касках. Ни лиц, ни рук – одни лишь подбородки наружу. И автоматный ствол из-под полы» [4, с. 10]. Впрочем, в русских сказочных традициях мост часто предстает именно в роли преграды, оберегаемой не столько людьми, сколько нечистью: «Змей охраняет этот мост. Перейти через него можно, только убив змея» [9, с. 186]. Однако битва на мосту через Чумах-линку не состоится, потому что мостовой, выполняющий функции мифического змея, давно уже стал жертвой нездоровой атмосферы в Лыцке: «В неглубокой нише одной из опор Анчутка нашел скорчившийся трупик мостового. Рядом с высохшим и словно бы спекшимся тельцем лежал одноразовый шприц с последними каплями святой воды» [4, с. 12].

Преодоление природной преграды «по воде аки посуху» сопрягается для героев с целым рядом трудностей – попыткой водяного утащить нарушителей границы на дно и обстрелом со стороны лыцкой погранзаставы: «Если верить слуху, на мосту творилось нечто невообразимое: беготня, суматоха… Потом, как бы спохватившись, с левого берега забил пулемет. Первая очередь вспорола воздух совсем рядом, и Анчутка, ойкнув, снова зарылся личиком в рясу. Африкан недовольно мотнул головой – и пулемет заклинило. Оплетенный древесными корнями баклужинский берег был уже в десятке шагов от нарушителя» [Там же, с. 20]. Успешный переход на «чужую» сторону открывает квест, непременный атрибут жанра фэнтези: «Мотив вступления в реку означает начало важного дела, подвиг; переправа через реку – завершение подвига, обретение нового статуса, новой жизни…» [10, с. 376]. Поскольку родной Лыцк и для домового, и для протопарторга представляет больше опасности, чем чужое Баклужино, оба они надеются обрести на другом берегу лучшее будущее. Таким образом, инвертирование функций «своего» и «чужого» пространства передает иронию по поводу мнимой безопасности в православнокоммунистическом государстве.

Выступает Чумахлинка и в другой традиционной сказочной роли пути-дороги: «Река, движущаяся, меняющаяся и в то же время неподвижная, как бы остающаяся на месте, – удивительно точный, емкий образ именно пути- дороги, совмещающий в себе значения и “дороги” (некоторого типа художественного пространства), и “пути” (т. е. движения персонажа в этом пространстве). Река – самодвижуща-яся дорога» [8, с. 142]. Именно по Чумахлинке на дюралевой «казанке» передвигаются герои рассказа «Проклятьем заклейменный». Служит она и прибежищем мифических существ: «Река (особенно глубокие места, омуты, водовороты, полыньи) – место обитания водяного, русалки, чертей, шуликунов и других водных духов… Быстрая, глубокая, темная вода считалась наиболее подходящим местом для нечистой силы, туда ее отсылали в заговорах» [1, с. 418]. Однако функция демонического локуса также комически переосмысливается: водяной по прозвищу Хлюпало, пытавшийся остановить Африкана, в прямом и переносном смысле был «забрит» властями Баклужино на пограничную службу.

Гораздо больше внимания в «Баклужин-ском цикле» уделяется антропологическим топосам, преимущественно урбанистическим, что свидетельствует о влиянии городского фэнтези, где «ради создания эффекта достоверности вводится постоянное перечисление топосов», а «четкая топонимия позволяет читателю сориентироваться в этом другом мире» [11, с. 214]. Детализация вымышленного пространства достигается за счет активного использования микротопонимии, обозначений некрупных природных или антропологических объектов, имеющих в своей семантике локативный компонент значения. В названиях улиц, учреждений, памятников зашифрованы имена ученых, политиков, писателей, аллюзии на реальные географические объекты или другие литературные произведения. С подачи писателя рождается комизм, создающийся «за счет авторской игры с современной читателю культурой» [12, с. 9].

Топонимия каждого города подчеркивает центральную идею, воплощением которой является тот или иной населенный пункт. Так, в Суслове все топонимы связаны с собачьей темой, лейтмотивом повести «Чушь собачья». Городские районы Булгаково и Троепо-лье именованы в честь М.А. Булгакова («Собачье сердце») и Г.Н. Троепольского («Белый Бим Черное ухо»), ветеринарная стоматология «Белый Клык» отсылает к одноименному рассказу Джека Лондона. Гостиница «Рекс», клуб первоначальной натаски «Тузик», кинотеатр «Пират» ассоциируются с популярными собачьими кличками. Сеченовский переулок носит имя известного физиолога И.М. Се- ченова, экспериментировавшего с собаками. Церковь Флора и Лавра названа в честь святых, покровительствующих животным и ветеринарам. Фирма «Джульбарс» напоминает о знаменитой собаке минно-розыскной службы, названия остальных предприятий так или иначе обыгрывают иноязычные варианты одного слова: «Канис» (canis – лат. «пес»), «Киник» (κύων – греч. «собака»), «Редхаунд» (red-hound – англ. «рыжий пес»). К истории о Диогене-кинике и Александре Македонском отсылает название местной школы, которая носит имя древнегреческого философа. Погребок «Собачья радость», оформленный весьма «живописно: дубовые столы, стены и своды из тесаного камня, на железных крюках развешаны почтенного возраста арапники, намордники, ржавые цепи – чуть ли не из скифского кургана» [6, с. 235], вызывает устойчивую ассоциативную связь с арт-кафе «Бродячая собака», также располагавшимся в подвале. Многое любителям классической литературы скажут и названия ресторана «Муму» – элитного заведения для собаковладельцев, салона красоты «Сысой Псоич» или филиала Института Монро.

Микротопонимы Баклужино, в котором правит партия «Колдуны за демократию», ассоциируются с ведовством, знахарством и чародейством. Говорящее имя носит не только река Ворожейка, но и Лысая гора, один из районов, расположенный на одноименном холме. Все исторические личности, в честь которых названы улицы и площади Баклужино, имели то или иное отношение к магии: проспект великого предсказателя Нострадамуса, улица оккультиста и спиритуалиста Елены Блаватской, площадь Жанны Д’Арк, сожженной по обвинению в колдовстве. В городе процветает культ личности главного колдуна, учителя президента Глеба Портнягина, белого мага Ефрема Нехорошева, в честь которого наречены главный проспект и колледж.

Остальные города бывшей Сусловской области описаны менее подробно. В Поне-рополе, название которого напоминает о Филиппе Македонском, поселившем по преданию в одноименном городе около 2 000 преступников, топонимы связаны с именами известных разбойников: Хлопушинский проспект назван в честь Хлопуши, атамана Пугачева, улица Бени Крика – в честь главного героя «Одесских рассказов» И. Бабеля, прототипом которого был знаменитый Мишка Япон-чик. В Сызново, где у руководства находится бывший врач-психиатр, поставивший на учет половину города, микротопонимы напоминают медицинские диагнозы, преимущественно психиатрические. Здесь есть больничный комплекс «Эдип» и торговый комплекс «Электра», а перифразом «Желтый Дом» – разговорным обозначением психиатрических клиник – называют здание Правительства Сызновской республики. Упоминаются и проспекты Попри-щина, героя повести Гоголя «Записки сумасшедшего», Чаадаева, некогда объявленного сумасшедшим за свои сочинения, и Батюшкова, также страдавшего от сумасшествия, и Малый Передоновский переулок, напоминающий о герое романа Ф. Сологуба «Мелкий бес», учителе-садисте Ардальоне Борисовиче Пе-редонове. Бульвар Вигеля и памятник Петру Ильичу Чайковскому намекают на нетрадиционную ориентацию, к которой в Сызново приписывают даже патриотизм. В православнокоммунистическом Лыцке есть Высотная Келья – резиденция Партиарха Лыцкого, Лыцкий Эрмитаж, Мавзолей Африкана, Агитхрам имени Путяты Крестителя, согласно историческому преданию крестившего киевлян мечом.

Противостояние Баклужино и Лыцка выстраивается на уровне характерных для фэнтези бинарных оппозиций: городское – деревенское, антропологическое – природное, мифологизированное – реальное. Однако эта антитеза двух городов, двух моделей общества подчеркивается не столько топонимией, сколько их географическим положением, которое в традиционном фэнтези всегда имеет значение. «И во “Властелине Колец”, и в сериале о Конане выпирает грубое противопоставление цивилизованного Запада и дикого варварского Востока» [7], поэтому неслучайно демократическое Баклужино находится на западном берегу Чумахлинки, а Лыцк – на восточном. Конечно, прозападный курс Баклу-жинской республики жестко высмеивается через сатирически переосмысленный миф, будто на Западе улицы моют шампунем: «Тротуары, кажется, были вымыты с мылом. Анчутка принюхался. Нет, все-таки, наверное, со стиральным порошком… Живут же в Баклужи-не люди!» [4, с. 83]. В изображениях конкретных топосов ощущается их травестийная характеристика, позволяющая проследить ироничное отношение к приобретенному небольшим провинциальным городком столичному статусу: «Посреди площади на низком гранитном цоколе сияла Царь-ступа. Отбитый кусок был аккуратно прислонен к чугунному туло-ву» [Там же, с. 54].

Вымышленные образы нередко основываются на реальных прототипах: удивление у Анчутки вызывает подземная линия трамвая, которая «имелась только в Лыцке (на метро у Партиархии не хватило средств). Станции, правда, были самые настоящие, облицованные мрамором, с электронными табло, со скульптурами в нишах и даже с коротенькими эскалаторами в одиннадцать ступенек. Лыцк, как известно, стоял на семи холмах, и поэтому идущий по кольцевому маршруту трамвай то выскакивал на поверхность, то снова нырял под землю…» [4, с. 82–83]. В этом описании легко угадывается волгоградский ме-тротрам, редчайший вид транспорта, суррогат метрополитена. Совмещая вымысел и реальность, Лукин комически обыгрывает действительный факт советской истории, воплотившийся в городской жизни православносоциалистического Лыцка.

Тот факт, что «в Баклужине тоже недавно пустили подземный трамвай, поскольку обе столицы ни в чем не собирались уступать друг другу» [Там же, с. 83], подчеркивает тесную взаимосвязь двух государств : «православнокоммунистический Лыцк ничем не хуже и не лучше прозападного демократического Баклу-жина, более того – они просто не могут существовать друг без друга» [2]. На самом деле в Баклужино свободы не больше, чем в Лыц-ке. Например, главные герои рассказа «По ту сторону», которые не могут заново вступить в брак по причинам астрологической несовместимости, бегут из Баклужино в Лыцк: «Мы – политэмигранты. Мы – жертвы режима. Нас насильно разлучить хотели… по Зодиаку их бесовскому… Подумаешь, развели! Это тут развели… А в Лыцке православные коммунисты у власти. Там и слова-то нет такого “развод”… Короче, завтра с утра – в консульство» [5, с. 264–265]. Но в Лыцке от них сразу же требуют предъявить исповедальную карту: «У нас с этим строго. Мой вам совет: как зарегистрируетесь – прямиком на исповедь… Вы ж из Баклужино… Грехов, чай, поднакопилось…» [Там же, с. 267].

Включая в пространство цикла географические образы, имеющие устойчивую фольклорную традицию, и новые локусы, в основе которых лежит традиция литературная, автор прибегает к неомифологизации, целью которой является сатирическое переосмысление знакомых читателю реалий, что свойственно жанрам юмористической фантастики и юмористического фэнтези, часто обращающихся «к характерным для постмодернизма при- емам, например, к пастишу и игре с цитатами и аллюзиями» [12, с. 13]. Процесс переосмысления, инвертирования традиционных для объектов пространства функций служит для усиления комической составляющей произведений, подчеркивая элементы карнавализации, которые «видны в стремлении этих текстов к реконструкции и деконструкции мифа» [Там же, с. 11].

Создавая топосы несуществующей Сус-ловской области, писатель решает ряд характерных для фантастических произведений задач. В первую очередь это требование достоверного изображения вымышленных объектов, явлений и событий [7], которое реализуется не только через перечисление придуманных топонимов, но и через многочисленные отсылки к реальным географическим объектам Волгограда. Многоэтажная гостиница и мост в Суслове напоминают читателю об аналогичных волгоградских долгостроях, заключенная в трубы речка Божемойка, приток Ворожейки, – речку Царицу и т. д. Однако эти аллюзии не только добавляют материальности вымышленной Сус-ловской области, но и служат основой для создания гротеска, высмеивая, например, действия американцев, чей авианосец «Тарава» в попытке покарать мятежный Лыцк входит в Щучий проран, один из узких протоков Волги вблизи Волгограда, размер и глубина которого не пригодны для такого рода кораблей.

Сосредоточившись на ряде вымышленных топосов в границах отдельной области, включая эти территории в пространство реальной действительности, автор не стремится разрабатывать фантастический мир целиком. Лукин моделирует свой мир, «дополняя повседневную реальность одной фантастической деталью или, во всяком случае, малым числом компонент фантастичности» [7], подчиняя хронотоп своих произведений целям сатиры. Правдоподобие топосов, их включение в мир реальной действительности свидетельствуют о том, что поднятые автором вопросы актуальны и для нашего времени, неслучайно писатели, «изображая “будущее”, всегда говорят о своем “настоящем” и о том, что они считают “вечным” в этом “настоящем”» [8, с. 113].