Топос детства в поэзии Веры Павловой

Актуализация антропологического ракурса исследования в современной филологии требует более пристального внимания к категории антропологического пространства. Закономерности структуры и динамики антропологического пространства наиболее отчетливо выявляются в системе оппозиций, выстраиваемых по различным признакам: пространство возрастное, гендерное, патографическое и др. Предмет рассмотрения в данной статье – одна из разновидностей пространственных моделей, определяемых категорией возраста.

В общей системе антропологических топосов, дифференцируемых по возрастному признаку, наиболее универсальным и одновременно нейтральным является «срединное» пространство – пространство зрелого возраста, а художественно маркированными выступают пограничные топосы детства и старости.

Топос детства занимает особое место в пространственной образности поэзии. Если под термином «художественное пространство» понимать «модель мира данного автора, выраженную на языке его пространственных представлений» [6], то топос детства репрезентирует модель мира в аспекте базовых элементов авторского дискурса. Пространственновременной континуум детства на сегодняшний день исследован весьма основательно.

Традиционное представление о «детском» топосе сопряжено с локализованным во времени и пространстве идиллическим хронотопом с характерной для него бинарной структурой. Идиллический хронотоп детства традиционно соотнесен с архетипическими образами и мотивами: образ дома или «образ счастливого места», образы матери, отца, ребенка, комплекс солярных мотивов, мотив изобилия, «золотого века», мотив потерянного рая и т.д. [4; 7; 10; 11].

Топос детства, традиционно соотносимый с идиллическим хронотопом, в метатексте современной поэзии нередко утрачивает функции идиллического, начинает обретать признаки пространства неустойчивого, пограничного, разомкнутого вовне, в мир взрослых. В связи с этим можно обнаружить устойчивые тенденции в восприятии топоса детства. Одна из них связана с восприятием его как витального пространства, гармонизирующего «пустоту» взрослого мира. Ярким примером «витальности» детского топоса является поэзия Веры Павловой.

Поэтический мир В. Павловой очерчен пространством семьи, дома и связан с кругом тем, мотивов и образов, традиционно закрепленных за «женской» литературой. Центральное место в творчестве поэта занимают тема детства и образ ребенка. Наиболее полно развитие этой темы представлено в книге-перевертыше «Однофамилица» /«Детские альбомы» (2011). Структурно книга разделена на две части, которые соотносятся друг с другом как мир взрослый и мир детский, при этом целостное восприятие книги репрезентирует идею цикличности: мир детства размы-

кается в мир взрослых, который, в свою очередь, не оканчивается смертью, небытием, а возвращает к первоистоку, символизированному в образах-мифологемах, традиционных для топоса детства (образы реки, берега, сада). Двухчастная композиция книги-перевертыша, оформление обложки, на которой представлены, словно зеркально отраженные, два фотографических образа автора – в детстве и в зрелом возрасте, – всё это маркирует принцип «зеркального» единства обеих частей, что принципиально значимо для художественной антропологии поэта в целом. Мотив отражения организует у В. Павловой пространство внутреннего диалога, которое мыслится как открытое семиотическое пространство. Взрослый мир и мир ребенка не отделены друг от друга, а взаимно отражают друг друга: детское Я «зеркально» преломляется в сфере сознания взрослого, сохранившего в своей душе образ ребенка, память о собственном детстве, но и Я взрослого отражается в образе ребенка через «кровную» связь поколений – архетип рода. Не случайно топос детства эксплицируется во «взрослой» и «детской» частях книги В. Павловой с помощью семантически близких образов «крови» (сборник «Однофамилица») и «молока» (сборник «Детские альбомы»). Кульминацией «зеркального» мотива как конституирующего элемента книги можно считать финальные строки из стихотворения «Счастье – это любовь»: «Молоко – это Лиза. / Лиза – это я» [8, с. 63].

Оригинальность авторской попытки осмысления топоса детства в книге В. Павловой заключается в том, что поэт стремится воспроизвести детский мир глазами самого ребенка. В «Детских альбомах» субъектом сознания и речи выступает ребенок. Присутствие взрослого сознания опосредовано ролью скриптора, субъекта письма. Художественная рецепция топоса детства в поэзии В. Павловой во многом определяется степенью объективации лирического субъекта. Для ее поэтики в целом характерен высокий уровень субъектной полифонии лирического текста. Вместе с тем лирическое «многоголосие» можно считать структурно-типологической особенностью «детского» пространства как такового: именно топология детства связана по своим семиотическим и рецептивным функциям с многоуровневой рефлексией лирического субъекта. В данном контексте речь идет о дифференциации субъектов сознания при восприятии топоса детства ребенком и взрослым, что связано, в свою очередь, с такими поня- тиями, как «двойная рефлексия» и «апперцептивная номинация» в лирическом тексте. В поэзии В. Павловой двойная рефлексия лирического субъекта в системе субъектных отношений «взрослый – ребенок» осложняется гендерной субъектной коммуникацией «мать – отец – ребенок». В книге «Детские альбомы» воспроизводится несколько форм субъектной репрезентации темы детства. В первых двух циклах книги («Детский альбом Чайковского» и «Детский альбом Гречанинова») лирический субъект включен в пространство памяти о собственном детстве. Две следующие части книги отражают внутренний мир ребенка, его мировосприятие, неотрефлексированное взрослым сознанием. Стихи, сочиненные Наташей и Лизой, «когда они не умели писать», следует рассматривать не как попытку имитировать детское сознание, а именно как художественный способ фиксации детского сознания, сложной и многогранной картины мира ребенка, отстраненной от сферы рефлексии «взрослого». При этом между двумя формами субъектной репрезентации устанавливается динамичное взаимодействие. Рефлексия авторского Я о собственном детстве органично коррелирует с рефлексией детского Я, выделенного как отдельный субъект сознания и речи. Стихи детей Веры Павловой становятся фактом литературной реальности, включаются в книгу поэта наравне с его собственными стихами.

Мир детства, воссозданный в книге «Детские альбомы», представлен как мир априори нерассудочный, нерациональный, во многом парадоксальный, непостижимый с позиции взрослой логики, «телеологического мышления взрослого, носящего рассудочный штамм направленности на цель и реализацию ее» [9, с. 78].

Папиросная коробка – дом. Машина – коробок. Едем, божия коровка, заждался тебя бычок!

В огороде за сараем в баночке из-под сардин свадьбу скромную сыграем, Колорадских пригласим [8, с. 35].

В стихах В. Павловой идиллический топос детства включен в вечно длящееся настоящее, актуализированное в пространстве игры. Именно в пространстве игры ребенок внутренним взглядом постигает скрытые связи мироздания, пребывая в полной гармонии с окружающим миром. Ребенок становится демиургом, творя в игре собственный мир, в котором отсутствует разграничение действительного и вымышленного. «Мир интересует дитя не таков, каков он “на самом деле”, а таков, каким он “кажется”: разделение действительного и воображаемого лишь назревает, принимается как нечто фактическое, но не мешает ребенку в его свободном “мифотворчестве”» [2, с. 123–124].

реальность детского мира уникальна и целостна – первична по отношению к реальности текста, которая всегда будет лишь отражением, схемой, копией: «Смотрю на карту звездного неба, /потом – на звездное небо / и вижу – смотрит звездное небо / на карту звездного неба/ и видит: возле реки, на поляне, / на третьей от солнца планете / на карту звездного неба земляне / карманным фонариком светят» [Там же, с. 28]. Образ звездного неба становится символическим отражением детского сознания не случайно. Автор намеренно выбирает образ, наделенный высоким потенциалом «цитатно-сти» и «литературности», но этот сгущенный семантический потенциал образа разряжается в пространстве детского мира, побуждая и взрослого «прочитать» образ не «по карте» литературных цитат, а проникнуть в его смысл, следуя парадоксальной логике детского мышления. Образ-символ звездного неба актуализирует знаменитое высказывание И. Канта: «Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом – звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Сфера детского сознания остается недоступной для разума взрослого вечной тайной бытия, своего рода «вещью в себе».

Уникальность детского мира, детского образного мышления в соотнесении с рассудочной логикой взрослого проявляется в стихах В. Павловой в лингвистических экспериментах ребенка, отражающих ментальные ориентиры детского языкового сознания. Ребенок в своей речевой деятельности проясняет внутреннюю форму, мотивированность слова. Именно этим обусловлена авторская интенция в «детских стихах» книги: типичная для поэтических текстов В. Павловой реминисцент-ность в семантическом поле «детских стихов» сводится к минимуму и заменяется иным уровнем межкультурного диалога, ориентированного не на знаковую систему языка, словесных конструкций, а на пространство музыки. Единство и цельность пространства детства поддерживаются музыкальными лейтмотивами, широко представленными в первых двух циклах книги – «Детский альбом Чайковского», «Детский альбом Гречанинова». Музыкальное пространство, соединяющее разрозненные мгновения бытия в своей «нерасчленимой бытийственной сущности» [5], становится «ключом», открывающим дверь в волшебный мир детства. Музыка отличается от чистой мысли отсутствием познавательной оформ-ленности, она дает чистое качество, обращает нас к самой сущности мира [Там же, с. 606].

Музыкальный образ в наибольшей степени соответствует наглядно-образному, дологическому мышлению ребенка, детскому языковому сознанию, постигающему мир в его бытий-ственной целостности и полноте, в первозданном единстве. «Детские стихи» В. Павловой фиксируют направленность сознания ребенка на соотношение плана содержания и плана выражения единиц языка, на поиск объяснимой связи между ними, возвращающей словам образную первооснову: «Еще смущают ногти, / когда должны быть рукти» [8, с. 24]; «Почему нельзя сосать сосульки? / Значит, их название – вранье?» [Там же, с. 53].

Включенность детского топоса в музыкальное пространство обретает в целостном контексте книги глубинный метафизический смысл. Автор последовательно воспроизводит все части фортепианных циклов – «детских альбомов» композиторов П.И. Чайковского и А.Т. Гречанинова, тематика которых сосредоточена вокруг традиционного круга событий детской жизни и внутренних переживаний ребенка. В. Павлова создает витальное, вещественно-осязаемое в своей полноте быта и бытия пространство детства, которое исключает из себя категорию «смерть», что вполне согласуется с традиционной метафизикой детства, с представлениями о детстве как о «единственной нише в космосе смерти, в которой танатос априорно упразднён» [3, с. 109]. Топос детства наделяется в стихах В. Павловой признаками сказочного пространства, поэтому образу смерти оказываются присущи лишь сказочно-мифологические коннотации, как, например, в стихотворении «Баба-Яга»: «Чем кровожадней сказка, / тем безмятежней сон» [8, с. 25]. Категорию чуда можно считать эмоционально-семантической доминантой витального пространства детства в стихах В. Павловой. Сакральный центр этого пространства сосредоточен в образе Дома, который сохраняет традиционную семантику и соотносится с мифологемой Храма. В стихотворении «В церкви» сознание ребенка, алогичное в сравнении с рациональной логикой взрослого, преобразует мир взрослых, внося в него феномен чуда: «Нужно просто просить у Бога / всё, что хочешь, Но зная меру – / не щенка, не ключи от машины, / а что-нибудь легкое. Ну, к примеру, / чтобы все были живы» [Там же, с. 29]. Примечательно, что мотив чуда в книге «Однофамилица» вынесен за пределы «взрослой» реальности – в пространства сна, детской сказки, в то время как топос болезни, мортальный топос утрачивают мифологические коннотации и наделяются физиологически конкретной семантикой.