Трансформация социокультурного пространства кадетских корпусов Российской империи в конце XVIII -1-й половине XIX в

Вторая треть XVIII в. - это время появления привилегированных военных учебных заведений для дворян - Сухопутного шляхетного корпуса и Артиллерийского и инженерного шляхетского корпусов, положивших начало системе отечественного военного образования. Организованный в соответствии с педагогическими идеями И.И. Бецкого, Сухопутный шляхетский корпус стал, по словам Екатерины II, «рассадником великих людей». Наивысшая точка его расцвета пришлась на 1787 - 1794 гг., когда во главе корпуса стоял генерал Ф.Е. Ангальт, дальний родственник Екатерины II, долгое время пользовавшийся ее покровительством. Руководство Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса, директором которого с 1783 г. был П.И. Ме-лиссино, придерживалось схожей политики, направленной на развитие личности каждого отдельного воспитанника. Знаменитая «говорящая стена» в саду Сухопутного корпуса, свободный доступ к книгам, просвещенные и гуманные наставники, отсутствие телесных наказаний - все это способствовало формированию самостоятельного мышления, интеллектуальному развитию кадетов, выработке у них понятий о гражданском долге, обязанностях дворянина перед Отечеством. Из стен корпусов выходили блестяще образованные, высоконравственные люди, полные благих намерений и горевшие желанием воплотить их в жизнь.

Однако педагогическая система Бецкого и Ангальта, направленная на воспитание «новой породы» людей, очень быстро стала давать серьезные сбои, тем более опасные, что жертвами их оказались не благородные барышни-смолянки, а офицеры, которым предстояли походы и сражения. Ангальт, содействуя развитию кадет в духе идей Просвещения, «перегнул палку». Директор сознательно превратил военное учебное заведение в некое подобие пансиона для благородных девиц, полностью изолировав кадетов от окружающего мира, чрезмерно холя и лелея их. Ангальт не раз говорил своим воспитанникам: «Мне кажется, мои милые дети, что в этом саду, в наших рекреационных залах, в наших дортуарах и классах мы окружены, как оболочкой приятными и полезными средствами для нашего развлечения, для наших занятий и нашего образования».

Роковую ошибку быстро осознали современники. Так, на негативные последствия реализации идей Просвещения в стенах военного учебного заведения указывал С.Р. Воронцов: «Стремление быть универсальным и знать все приводит к тому, что не знают ничего... Офицеры, выходившие из нашего старого кадетского корпуса, были хорошие военные и только, воспитанные же Бецким играли комедии, писали стихи, знали, словом, все, кроме того, что должен знать офицер». По словам выпускника Сухопутного шляхетного корпуса Ф.Н. Глинки, «метода Ангальта превращала корпус в какую-то нравственную оранжерею... Вынося из своего уединения избыток чувствительности, доброты, часто простодушной до забавного, и романтическую наклонность к мечтам, они [кадеты - А.Г .], несмотря на всю роскошь своего воспитания, долго не могли сделаться деловыми, годными работниками...» [1: 37 - 38].

После смерти Ангальта его преемники сочли своим долгом отказаться от традиции «оранжерейного» воспитания. Новый директор корпуса, М.И. Кутузов, при вступлении в должность так обрисовал кадетам

свои педагогические принципы: «Граф Ангальт обращался с вами, как с детьми, а я буду обходиться с вами, как с солдатами» (цит. по: [4: 138]).

Однако настоящий перелом в правительственной политике по отношению к системе военного образования, во многом определивший новый социокультурный облик военных учебных заведений, произошел в начале XIX в. Его последствия нельзя назвать удачными: одна крайность сменилась другой. Вместо того чтобы, сохранив благожелательную атмосферу, способствовавшую умственному развитию кадетов, приблизить образование к жизни и отказаться от их изоляции от окружающей действительности, решено было покончить с образованием. Именно образованность, а не оторванность воспитанников от мира, находившегося за стенами корпуса, была объявлена главным злом, с которым необходимо бороться. Тем самым военному образованию был причинен колоссальный вред: «умствовать» и «рассуждать» отныне запрещалось, а кадеты и их наставники на долгие годы обратились в простых статистов, марионеток, всецело зависевших от воли высокого начальства и не имевших права на собственное мнение.

Смена принципов руководства, действительно необходимая, на деле обернулась простым возвратом к жесточайшим репрессиям Петровских времен. Либеральную модель руководства, многое отдававшую на усмотрение непосредственных руководителей военно-учебных заведений, вытеснила репрессивно-авторитарная система, сочетавшаяся с детальной регламентацией внешнего и внутреннего уклада корпусной жизни.

В 1800 г. Императорский Сухопутный шляхетский кадетский корпус был переименован в Первый кадетский. Тем самым было продекларировано его превращение из «Рыцарской академии» в узкопрофильное училище, готовившее офицеров для войск.

Новым требованиям отвечало и новое руководство корпуса. В том же 1800 г. директором Первого кадетского корпуса стал Ф.-М. Клингер. Это был известный писатель, давший своей пьесой «Sturm und Drang» название литературному направлению «штюрмеров», и близкий друг Гете. В России Клингер, однако, зарекомендовал себя далеко не с лучшей стороны. «Будучи хорошо образованным человеком, он, по воспоминаниям большинства современников, все же не снискал любви воспитанников, так как совсем не интересовался педагогикой и не любил детей» [13: 75]. От идеального офицера, по его мнению, требуются владение иностранными языками, некоторые начальные знания, отличная строевая выправка и безукоризненная дисциплина.

Широкая образованность для офицера была нежелательным качеством не только в глазах Клингера, но и в глазах Александра I. Занятия науками сменились строевыми упражнениями, а телесные наказания стали явлением обыкновенным. Один из бывших питомцев Ангальта А.Н. Соков-нин в 20-е годы XIX в. отдал своих детей в корпус и признался: «ужаснулся той перемене, какую я нашел теперь. Куда девалась вежливость, благородное обращение! У нас наказание розгами было вещию редкой, а тут каждый офицер дерет, когда ему вздумается. Стыд наказания пропал, - разницы между кадетом и солдатом не стало. Невежество, необразованность так ли было в наше время?..» (цит. по: [7: 160]).

Кадеты «клингеровской формации» отличались не только невежеством, но и свирепой, первобытной дикостью. «Во всяком случае, можно считать, что Клингер - если не основал, то усилил... грубость в кадетских нравах... », - писал В.М. Жемчужников [6: 641]. Окрик и розга в сочетании со строгой изоляцией воспитанников от окружающего мира породили протест против существующих порядков, выражавшийся в своеобразной форме кадетского нигилизма - «закальстве». Вот портрет типичного «закала»: «Куртка и брюки запачканные, а иной раз и разорванные, крючки на воротнике и несколько пуговиц на борту не застегнуты, сапоги не чищенные, волосы взъерошенные, руки исцарапанные с грязными ногтями, кулаки сжатые, физиономия мрачная, а иной раз и подбитая». «Закалы» дерзили учителям и офицерам, издевались над младшими воспитанниками, устраивали корпусные «бунты» и «балаганы». Начальство боролось с ними с помощью розг, но результат был прямо противоположный ожидаемому: увенчанная нимбом мученичества традиция «закальства» лишь крепла, чему способствовали все новые и новые витки репрессий.

Кульминацией репрессивной политики, эпохой ее торжества стало Николаевское время, когда главным директором кадетских корпусов стал ханжа и обскурант генерал-адъютант Н.И. Демидов, сократив- ший преподавание наук до минимума. На возражения директора Первого кадетского корпуса, либерального и просвещенного М.С. Перского, Демидов отвечал: «Помилуйте, пустое! Вот я ничему не учен и книжек не читаю, а извольте видеть - служу честно и аксельбант ношу!» [5: 268].

Подобных же взглядов придерживался и сам Николай I. Когда при осмотре одного из кадетских корпусов ему представили талантливого воспитанника, император заявил: «“Мне таких не нужно; без него есть кому думать... мне нужны вот какие!” - с этими словами он берет за руку и выдвигает из толпы дюжего малого, огромный кус мяса, без всякой жизни и мысли в лице и последнего по успехам» [14: 113].

Разрушив образовательное пространство кадетских корпусов Екатерининской эпохи, реформаторы Александровской и Николаевской эпох нанесли жестокий удар и по преподавательскому составу. Знаковым явлением стало изгнание из Сухопутного корпуса при Павле I французских наставников - так называемых «аббатов». Они были заменены строевыми офицерами, знавшими лишь одно средство воздействия на воспитанников - розги. А скудное жалованье, которое в первой половине XIX в. выплачивалось штатским педагогам, отнюдь не способствовало приходу в корпуса профессоров. Способные учителя ушли, их место заняли случайные люди.

Тяжелое материальное положение учителей, их низкий социальный статус не позволяли им завоевать авторитет в глазах воспитанников. Часто наставники будущих офицеров приходили на занятия бедно одетыми, в поношенной одежде и стоптанных сапогах. Бывший воспитанник Второго кадетского корпуса, обучавшийся в нем в 1822 - 1832 гг., вспоминал: «... был у нас учитель немецкого языка, Грн, вероятно, человек очень бедный, ибо приходил в класс одетый крайне неопрятно: иногда с разорванными локтями, а иногда в сапогах, из которых выглядывали пальцы... Были и такие учителя, которые собирали с кадет дань медными пуговицами, говоря, что это годится на самовар, или булками, которые, нимало не конфузясь, увязывали в платки» [2: 150 - 151]. В Военно-сиротском доме «учитель арифметики Иноземский... постоянно старался разжалобить кадет своей бедностью, и кадеты собирали ему сальные огарки и куски хлеба» [7: 122 -123]. От нужды не были застрахованы даже заслуженные преподаватели. Профессор Иванов, в течение 18 лет преподававший в Первом кадетском корпусе, отдав шинель в починку, вынужден был ходить в 30-градусный мороз в одном сюртуке.

В таких условиях военные учебные заведения оказались наводнены разного рода случайными людьми, не обладавшими специальными познаниями и не имевшими ни малейшей склонности к преподавательской деятельности. В Московском кадетском корпусе в начале 1830-х годов преподавателями были корпусные офицеры; «ученость их была весьма сомнительна, почему и выезжали они больше на щелчках, да на толчках. Поверки познаниям и учительским способностям их тогда никакой не было, а потому попасть в преподаватели было очень легко - была бы только охота» [9: 373 - 374]. Некий «капитан Ф-р 1-й, человек бездарный во всех отношениях, читал русскую грамматику слово в слово по учебнику и даже не помышлял о расширении собственного умственного кругозора» [11: 153].

Как сообщал в 1834 г. член Совета о военно-учебных заведениях И.М. Фовиц-кий, учителя в своей массе - «такая посредственность, что строгим требованиям звания [учителя] не удовлетворяют»; «если в корпусе появятся два-три хороших преподавателя, их обычно переманивают на лучшие места. Московский корпус «не может иметь даже посредственных учителей». В провинции же, по словам генерала Сиверса, вообще «невозможно находить хороших учителей» [10: 156].

Статус учителей в корпусах оставался неопределенным вплоть до 1836 г., когда они были приравнены к государственным чиновникам. Кроме того, по Положению 1836 г., желающие преподавать в корпусах должны были пройти предварительные испытания. Конкурс в военно-учебное заведение состоял в том, что каждый из соискателей вакантных мест давал пробную лекцию в присутствии инспектора классов, одного или двух старших учителей по тому же предмету этого же военно-учебного заведения и профессора высшего учебного заведения.

Лишь эта мера возымела действие: в 1840-е гг. и особенно в предреформенное время среди корпусных учителей было немало лиц с университетским образованием. Однако на репрессивной системе это почти не отразилось, и розги, и «закалы»

по-прежнему оставались неотъемлемыми атрибутами кадетских корпусов.

Подводя итоги, следует сказать, что итогом правительственной политики в социокультурном пространстве российских кадетских корпусов была радикальная трансформация последнего. Излишне тепличная атмосфера Сухопутного шляхетского корпуса, призванного воспитывать образованных и самостоятельно мыслящих офицеров, была заменена системой ограничительных и репрессивных мер, регламентировавшей каждый шаг воспитанников. Просвещенность уступила место муштре; «рассадник великих людей» был превращен в казарму. Розги не усмирили, а лишь озлобили кадетов, мстивших за унижения офицерам. Положение преподавателей в то время также было тяжелым. Профессора покинули стены кадетских корпусов, и преподавательские должности замещались случайными людьми, не имеющими ни малейших способностей к педагогической профессии. Хотя к началу 1850-х гг. кризис с преподавательским составом был преодолен, руководству корпусов стало ясно: долгие годы палочной дисциплины породили у воспитанников столь глубокую ненависть к преподавателям и образованию, что кадетские корпуса практически перестали наделять будущих офицеров необходимыми для службы знаниями. Именно поэтому Д.А. Милютин решился на радикальный шаг: в ходе предпринятых им реформ кадетские корпуса были реорганизованы в военные гимназии, в которых шагистика и муштра уступили место наукам, а грубость нравов была ликвидирована.