Вольнослушательницы университетов начала 1860-х гг. из окружения Достоевского

ВРоссии середины XIX века женщины не имели права на посещение университетов и получение высшего образования1. Российские реалии (политического, экономического и социального характера), сложившиеся к началу 1860-х гг., стали причиной массового стремления женщин к образованию, когда им на короткий период разрешили посещать высшие учебные заведения в качестве вольнослушательниц. Это время перелома в общественном сознании в отношении социальной роли женщины — так называемый «женский вопрос», дискуссия по поводу которого была одной из наиболее актуальных, модных и интересных. Устроитель Высших женских курсов, открывшихся в Москве в 1872 году, историк и педагог Владимир Иванович Герье (1837–1919), вспоминая о стремлении молодых девушек того времени к образованию, отмечал, что «еще в начале 60-х годов были женщины, проникавшие на лекции университета и надеявшиеся там утвердиться»2. Борьба девушек за доступ к высшему образованию и право называться «студенткой» стала важнейшим аспектом «женского вопроса».

Именно в это время (а точнее — в самом конце декабря 1859 г.) Ф. М. Достоевский получает долгожданное разрешение на переезд в Петербург после многолетней каторги и службы. Появление его было встречено прогрессивной молодежью весьма восторженно, так как «в нем чтили недавнего страдальца»3, что являлось фактом, сближающим писателя со студенчеством. На страницах журналов (сначала «Времени», затем, после прекращения его существования, — «Эпохи») неоднократно появлялись статьи и заметки по поводу «женского вопроса» в целом и женского образования в частности (см. об этом, напр.: [28]). И если говорить о позиции писателя по этому «вопросу», то он не принадлежал к его многочисленным ярым противникам, а был, скорее, поборником, считая, что реализация женщины в роли жены и матери ничуть не мешает ее реализации в социальной сфере.

Заметным явлением этого времени были многочисленные студенческие кружки, члены которых устраивали собрания и литературные вечера. Именно на подобных вечерах Федор Михайлович и встречался с первыми женщинами-студентками (хотя по статусу их следует называть вольнослушательницами), олицетворявшими собой новое явление, только нарождавшееся в среде молодых девушек начала 1860-х гг.

Среди этих первых вольнослушательниц, так или иначе связанных с писателем, можно назвать сестер Корсини (Наталью Иеронимовну и Екатерину Иеронимовну) и сестер Сусловых (Апполинарию Прокофьевну и Надежду Прокофьевну). Знакомы эти девушки были и между собой.

Л. Ф. Пантелеев, автор воспоминаний о жизни студенчества Петербургского университета в 1858–1861 гг., пишет о появлении большого количества женщин, записавшихся вольнослушателями⁴. Самой первой женщиной, появившейся в стенах Петербургского университета в зимний семестр 1860 г., стала Наталья Иеронимовна Корсини (1841–1913). Уже к концу второго семестра женщины присутствовали на всех факультетах. Профессор К. Д. Кавелин, являвшийся тогда деканом юридического факультета Петербургского университета и пользовавшийся значительным влиянием на университетский совет, смог добиться решения о позволении им посещать лекции. Затем этому примеру последовали и другие университеты, кроме Московского, где большинство профессоров высказались «против».

Фурор, произведенный появлением на университетских лекциях Натальей Корсини, описан Пантелеевым так:

Раз в осенний семестр 1860 г. сидим мы, студенты-юристы второго курса, в IX аудитории и поджидаем профессора Кавелина <…>. По времени входит Кавелин; но к крайнему нашему удивлению вслед за ним показалась фигура ректора П. А. Плетнева, ведшего под руку молодую миловидную барышню. Петр Александрович любезно усадил барышню в кресло, уселся сам, а Кавелин, как ни в чем не бывало, прочел свою лекцию. Не думаю, однако, что на этот раз все прослушали лекцию с тем вниманием, как это обыкновенно бывало. То же повторилось и на следующей лекции; затем Кавелин сам несколько раз вводил барышню, а потом она стала появляться в аудиторию одна, принося с собой тетрадь для записывания лекций, и в ожидании профессора усаживалась за одним из общих столов. Барышня имела резко выраженный итальянский тип, небольшого роста, всегда одета в черное шерстяное, простого фасона платье; волосы у нее были несколько подстрижены и собраны в сетку. То была Наталья Иеронимовна Корсини, дочь небезызвестного тогда в Петербурге архитектора Иеронима Дементьевича Корсини5.

Илл. 1. Н. И. Корсини⁶

Следует особо подчеркнуть, что поведение Н. И. Корсини в середине XIX века считалось более чем смелым и даже вызывающим. При первых появлениях в университетских стенах ее сопровождали и вводили в аудиторию ректор и преподаватель. И только лишь спустя какое-то время она смогла появляться на лекциях без сопровождения. Отношение к «женщине, самостоятельно презентующей себя в публичном пространстве как к своего рода “публичной” женщине, со всеми вытекающими из этой формулировки смысловыми коннотациями» было вполне традиционным для того времени [22].

Ярко иллюстрирует подобное отношение к женщине и полемика Достоевского с «Русским Вестником» по «пушкинскому вопросу». Она возникла после появления в печати значительного количества крайне негативных высказываний о выступлении Евгении Эдуардовны Толмачевой с чтением импровизации о Клеопатре из «Египетских ночей» А. С. Пушкина. Это чтение на благотворительном литературно-музыкальном вечере в пользу сиротских приютов вызвало немало неодобрительных отзывов именно вследствие гендерной принадлежности чтеца, что писатель посчитал вопиющей несправедливостью. Достоевский не был лично знаком с госпожой Толмачевой. Однако, желая сказать свое слово как в ее поддержку, так и в защиту женского равноправия, на страницах журнала «Время» он вступал в полемику с ненавистниками эмансипации, которые представляли последнюю как «право всякой женщины ставить своему мужу рога». Свободное сожительство, заключение фиктивных браков и тому подобные веяния в среде тогдашней молодежи искренне возмущали писателя — он радел о некой «золотой середине», считая, что эмансипацию стоит сводить «к христианскому человеколюбию, к просвещению себя во имя любви друг к другу, — любви, которой имеет право требовать себе и женщина»7.

Не оставил без внимания журнал «Время» и вопрос о допуске девушек на университетские лекции. Помимо регулярной публикации в отделах «Смесь» и «Внутренние новости» статистических данных относительно открывающихся по России женских гимназий, журнал знакомил читателей с разными мнениями о женском образовании, вступая в полемику на эту тему с другими периодическими изданиями. Так, в № 5 за 1862 г., продолжая дискуссию с газетой «Северная Пчела», где в № 86 появилась заметка об отсутствии надобности лицам женского пола посещать университеты, авторы журнала «Время» настаивают на необходимости разрешения женщинам учиться, если они имеют на то желание и способности. В заметке говорится, что сторонники подобного разрешения «добиваются только того, чтобы общественное мнѣнiе не возмущалось такимъ явлениемъ, что женщина, почувствовавшая потребность высшаго образованiя, придетъ въ университетъ и сядетъ на студенческую скамью»8.

Разрешение на посещение представительницами женского пола лекций просуществовало недолго — университетский устав 1863 года, сыгравший значительную роль в развитии высшего образования в России, на «женский вопрос» ответил молчанием. А последующие распоряжения Министерства народного просвещения и составленные университетами на их основе правила о допущении посторонних лиц к слушанию лекций такого права женщинам не предоставили (см.: [1]).

Наталья Иеронимовна Корсини участвовала в студенческом движении 1861 г.

(за это она даже была посажена в крепость) и в радикальных петербургских кружках, что стало поводом для полицейского надзора над ней. Этот надзор продолжался довольно длительное время. В Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ) в бумагах по делу «О девице Корсини», среди записей, относящихся к 1862–1863 гг., есть и датированные 1877 годом. Одной из причин подобного внимания к Н. Корсини со стороны власти было то, что ее мужем стал Н. И. Утин

Илл. 2. Из материалов дела «О девице Корсини» ( ГА РФ. Ф. 109. Оп. 37. Д. 230. Ч. 108. Л. 12)

(в начале 1860-х гг. бывший студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, активный участник революционного движения 1860–70-х гг.9): покинув Россию, она обвенчалась с ним в Женеве в 1866 г. Будучи студенткой, Н. Корсини принимала участие в работе комитета для помощи студентам, существовавшем при Литературном фонде до его закрытия в июне 1862 года [10].

Н. И. Утина (Корсини) продолжила семейную традицию: равно как и ее мать, Мария Антоновна Корсини (урожд. Быстроглазова), она также стала писательницей. Некоторые свои произведения она подписывала псевдонимами. А ее роман «Жизнь за жизнь» (1885), в сюжете которого узнавались драматические события жизни Герцена, — «имел успех скандала» [11, 104].

Вслед за Н. И. Корсини, первой женщиной, появившейся в Петербургском университете, его начала посещать и ее сестра Екатерина Иеронимовна Корсини (1838–1911). Девушки, как вспоминала Елена Андреевна Штакеншнейдер, хозяйка знаменитого петербургского литературно-музыкального салона, посещаемого и сестрами Корсини, действительно были «в некотором роде знаменитости»¹⁰. Эпизод «за чайным столом», описанный Еленой Андреевной в ее воспоминаниях, ярко иллюстрирует два противоположных типа девушек того времени:

…ее <Е. И. Корсини> посадили рядом с Софи Кавос. Они обе одних лет, обе полуитальянки (русские матери и итальянцы отцы), обе дочери архитекторов, вот в этом их сходство. Несходство же в том, что одна была в светлом шелковом платье с розовыми ленточками и в модной прическе, другая в простом черном шерстяном, без всяких украшений, и стриженая. Одна еще не вышла из-под крыла матери, другая по матери уж сирота и пользуется некоторой свободой, дозволенной отцом, выходит одна, посещает университет, окружена молодежью, студентами.

Обе они несколько времени молча поглядывали друг на друга, одна на черное платье и стриженую голову, другая на модный наряд и модную прическу…11

Безусловно, в продолжение описываемого Е. А. Штакеншнейдер вечера обсуждался и пресловутый «женский вопрос», о котором Екатерина Иеронимовна «горячо спорила с Полонским»12.

Знакомство Е. И. Корсини с Ф. М. Достоевским, вполне вероятно, могло состояться в 1861 г. на вечерах сестры, Н. И. Корсини, которые устраивались ею вплоть до отъезда за границу в 1863 г. Эти вечера, по воспоминаниям современников, собирали «тесный кружок, связанный очень близкими дружескими отношениями», и за чайным столом велись «оживленные споры» на разные темы13.

2 марта 1862 г. Достоевский вместе с Е. И. Корсини участвует в вечере в пользу Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. В нем принимала участие и племянница Федора Михайловича — Мария Михайловна Достоевская . Девушки исполняли «Камаринскую» М. И. Глинки (см.: [14, 351–352]; [3, 47–58]).

Е. И. Корсини была близкой знакомой Достоевского Апполинарии Сусловой. Сохранившиеся письма Екатерины Иеронимовны к писателю (известно о двух таковых письмах) свидетельствуют об их довольно близком знакомстве и дружеском расположении друг к другу. Так, в письме от 21 марта 1862 г. она сообщает:

…узнала отъ Полонскаго, что вы снова захворали, и что васъ лечитъ Бес-серъ. Оба эти обстоятельства очень огорчили меня, въ особенности послѣднее. Знаете-ли вы, что за человѣкъ Бессеръ? Неужели вы думаете, что модный врачъ, который имѣетъ огромную практику, который вѣчно торопится и какъ заведенная машина объѣзжаетъ своихъ больныхъ, — мо-жетъ добросовѣстно вникать въ болѣзнь каждаго пацiента? ¹⁴

Выражая свое нелестное мнение о д-ре Бессере, она советует обратиться к «честному и добросовестному» по ее мнению доктору Бокову, сообщая его адрес15.

В письме от 2 декабря 1862 г. Екатерина Иеронимовна, будучи тогда уже за границей, извиняется за свое долгое молчание и выражает надежду на дальнейшее общение:

Ради Бога, извините меня, что я цѣлую вѣчность не отвѣчаю на ваше славное, теплое письмо. Ради Бога, не раскаявайтесь ¹⁾ въ вашемъ дружескомъ расположенiи ко мнѣ! <…>

…если вы и теперь еще сохранили ко мнѣ сколько нибудь дружбы, и если вы чувствуете, что я вамъ существо сколько нибудь родное, — то напишите и о себѣ; ваше письмо доставило бы мнѣ очень, очень большую радость. Такъ грустно ничего не знать о людяхъ, которыми интересуешься! ¹⁶ .

Также в этом письме Е. И. Корсини интересуется у писателя, есть ли у него какие-либо известия от Аполлинарии, прося его написать о ней хоть пару строк. О доброжелательном отношении Достоевского к этой девушке (вышедшей замуж за П. А. Вискова-това) косвенно может свидетельствовать и тот факт, что в письме (не сохр.) к Аполлинарии Сусловой он советует пообщаться с Висковатовыми, которые должны были быть за границей. В ответном послании (от июня 1864 г.) Апполинария сообщает: «Ты меня утешаешь, что в Брюсселе Висковатовы, но они давным-давно уже в Петербурге»16. Таким

*) Далее была запятая.

образом, Е. И. Корсини, увлеченная и стремящаяся к образованию девушка, не могла не вызывать симпатии у писателя, поддерживающего начинания юных барышень в их желании учиться и быть самостоятельными.

Такое желание было очень сильно и у других ярких представительниц молодежи 1860-х гг. — сестер Сусловых. Надежда Прокофьевна (1843–1918) и Апполинария Прокофьевна (1839–1918), очутившись в студенческой среде, быстро смогли стать «своими» в различных кружках. В них преимущественно входили молодые люди и девушки, которых называли «ни во что якобы невѣрящими нигилистами и насмѣшливыми скептиками »¹⁸. Мнения современников на их счет были диаметрально противоположны: если среди молодого поколения «получить в 60-х годах прозвание “нигилист”, “нигилистка” было почетно»¹⁹, то «в устах обывателей и околоказенной печати слово “нигилист” сделалось синонимом слов “преступник”, “бунтовщик”, а сам “нигилизм” ассоциировался с чем-то “ужасным”» [30, 38].

Говоря о поведении «нигилистов» 1860-х гг. Ю. М. Лотман отмечал, что «идеалом» для молодых людей, причисляющих себя к их числу, «являлась “верность себе” <…>. Требование “искренности” подразумевало отказ от подчеркнуто-знаковых систем поведения и, одновременно, ликвидировало необходимость перерывов для того, чтобы “побыть самим собой”» [15, 189]. Нигилизм стал «первым общественно-политическим движением, продекларировавшим равенство полов» [24, 42]. Среди представителей этого «течения» были молодые девушки, которые этот «отказ от подчеркнутознаковых систем поведения» воспринимали слишком буквально, чем и вызывали насмешки (появление клички «стриженая», «синий чулок») и общественное неприятие. Так, в газете «Весть» за 1864 год (№ 46) давалась следующая характеристика женщин-нигилисток:

…очень дурны собою, чрезвычайно неграцiозны, <…> одѣваются безъ вкуса и до нельзя грязно, рѣдко моютъ руки, никогда не чистятъ ногти, часто носятъ очки, всегда стригутъ, а иногда даже и брѣютъ волосы <…> Читаютъ почти исключительно Фейербаха и Бюхнера, презираютъ искусства, с нѣкоторыми молодыми людьми на «ты», не стѣсняются въ выборѣ своихъ выраженiй, проживаютъ или въ одиночку или въ фаланстерахъ, и толкуютъ больше всего объ эксплоатацiи труда, пошлости брака и семьи, и объ — анатомiи20.

В своих «Воспоминаниях» А. Г. Достоевская отмечала, что «Федор Михайлович не любил тогдашних нигилисток. Их отрицание всякой женственности, неряшливость, грубый напускной тон вызывали в нем отвращение»21. Однако в то время, по мнению Н. Ф. Будановой, «отношение Достоевского к нигилизму и нигилистам» нельзя считать «непримиримо отрицательным» [4, 46]: понимая опасность «радикального» отрицания всего и вся, в своих произведениях и публицистических выступлениях писатель неоднократно высказывался о неоднозначном отношении к этому явлению и о желании разобраться в нем и его возможном губительном влиянии на общество (см., напр.: [4]; [27]; [25]; [17]). Да и не все нигилистки 1860-х гг. соответствовали описанию, данному Анной Григорьевной. Многие из них действительно серьезно смотрели на жизнь и совершенно сознательно стремились к образованию и самостоятельности. Таковой была и Надежда Суслова, которая, примкнув к нигилистам, с одной стороны, не могла не перенять соответствующий стиль и манеру поведения (строгая простая прическа, аскетичная форма одежды — подпоясанные ремнем скромного покроя и цветовой гаммы платья), а с другой — не отличалась неряшливостью, грубостью, дерзостью поведения.

Как вспоминает русская писательница и мемуаристка А. Я. Панаева о своем впечатлении от первой встречи с Надеждой Прокофьевной на вечере у «горячего пропагандиста» «женского вопроса» и устроителя знаменитой «Знаменской коммуны» В. А. Слепцова, «Н. П. Суслова <…> резко отличалась от других тогдашних барышень, которые тоже посещали лекции в университете и в медицинской академии. В ее манерах и разговоре не было кичливого хвастовства своими занятиями и того смешного презрения, с каким относились они к другим женщинам, не посещающим лекций. Видно было по энергичному и умному выражению лица молодой Сусловой, что она не из пустого тщеславия прослыть современной передовой барышней занялась медициной, а с разумной целью, и серьезно относилась к своим занятиям, что и доказала впоследствии на деле»22.

Образы первых студенток, в том числе и Надежды Прокофьевны Сусловой, можно обнаружить в повести С. В. Ковалевской «<Нигилист>»:

В нынешнем году женщины добились очень важного шага на пути женской эмансипации: им разрешен доступ науниверситетские лекции и, разумеется, очень много женщин воспользовались этим новым правом. <…> Надя Суслова была <…> не больше 18 лет. Небольшого роста, но крепкого сложения, со смуглым бледным лицом, с неправильными чертами и сильно заметным калмыцким типом, она скорей могла назваться дурнушкой, чем хорошенькой. Но все ее существо дышало энергией и силой, а серые умные глаза глядели так прямо и так смело из-под черной прямой линии сросшихся на переносице бровей, что придавали всему лицу печать оригинальности, почти красоты. Пройти мимо этой девушки, не заметив ее, было невозможно. В кружке она слыла «сильным человеком» и от нее ждали очень многого в будущем. Все <…> девушки были одеты в черные юбки и в цветные гарибальдийки, подпоясанные у пояса кожаными кушаками. У всех были короткие волосы23.

Надежда Суслова известна не только как первая женщина-врач, получившая ученую степень, но и как первая девушка из крестьянской семьи, решившаяся на высшее образование. Родилась она в маленьком селе Панино

Горбатовского уезда (ныне — Сосновский район) Нижегородской губернии, а ее отцом был вольноотпущенный крепостной графа Шереметьева Прокофий (Прокопий) Григорьевич Суслов. Как человек незаурядного ума, он смог стать «ведущим администратором в управлении графа <Шереметьева>», а позже — владельцем ситцебумажной фабрики [6, 35]. Не случайно имя «Прокофий» («Прокопий») (др.-греч. Προκόπιος) происходит от προκοπή — «преуспевание, успех». Отец сестер Сусловых был «человек исключительной доброты, прямой, честный, пользовавшийся большим расположением окружающих» [26, 420], во все годы своей службы у графа он радел о нуждах крестьян, а после «в качестве доверенного вел дела ивановцев и павловцев против своего бывшего владельца и работодателя Шереметьева» [6, 35]. Прокофий Суслов считал необходимым сделать все для того, чтобы его дочери были удостоены лучшей судьбы и смогли получить образование, и переехал с семьей сначала в Москву (в 1854 г.), а затем в 1859-м в Петербург (см.: [16, 143]; [13, 20]; [5, 7]).

Черты отцовского характера ярко проявились и у Надежды, «с молодых лет» отличавшейся «исключительной серьезностью, сильно гармонировавшей с ее деловитой и несколько строгой внешностью» [26, 421].

Решительность и целеустремленность Н. Сусловой обнаруживались и в общественной жизни. В 1861 г. Надежда была членом революционной организации «Земля и воля», а по некоторым агентурным сведениям — и членом 1-го Интернационала. Из-за революционных связей она, как и многие «прогрессивные» молодые люди того времени, была взята под негласный надзор полиции. Среди сохранившихся документов дела III отделения «О тайных обществах» есть и те, где упоминается фамилия Сусловой. Так, в «Донесении о коммуне Слепцова Петербургского обер-полицмейстера И. В. Анненкова генерал-губернатору Петербурга кн. А. А. Суворову читаем:

Обязанностию считаю донести вашей светлости, что в Петербурге образовался в недавнее время кружок молодежи очень безнравственного и вместе с тем очень вредного направления <…> кружок этот <…> навещали там преимущественно студенты Медико-хирургической академии, вольноприходящая слушательница медицинских наук купеческая дочь Суслова <…><которая> более прочих проповедовала и распространяла упоминаемые несообразности… [8, 449–451].

Начинала Надежда свое обучение в качестве вольнослушательницы петербургской Медико-хирургической академии, а, после запрещения в 1863 г. посещения лекций женщинам, заканчивала образование в Швейцарии, войдя в 1864 г. в число слушателей Цюрихского университета. Твердо решив целенаправленно двигаться к своей цели: стать врачом, она не боялась ни общественного осуждения, ни бросаемых в окна занимаемой ею квартиры камней реакционно настроенными против присутствия женщин в университете швейцарскими студентами [26, 421]. Именно эти качества помогли Н. П. Сусловой не только довести обучение до конца, но и собрать на защиту своей диссертации ученых из Германии, Франции, Италии, желавших «присутствовать на первом смелом публичном, оказавшимся блестящим, выступлении русской женщины» [26, 421]. В декабре 1867 г. она получила докторскую степень.

Федор Михайлович Достоевский был знаком с Надеждой Прокофьевной и высоко ценил ее за ум, талант и целеустремленность. Вот что пишет он своей любимой племяннице Софье Александровне Ивановой, советуя ей «заняться своим образованием»:

…вы еще слишкомъ молоды, все придетъ своимъ порядкомъ, но знайте что вопросъ о женщинѣ и особенно о русской женщинѣ, непремѣнно, въ теченiе времени даже вашей жизни, сдѣлаетъ нѣсколько великихъ и прекрасныхъ шаговъ ²⁴ .

Женщина может достичь высот в выбранной профессии, считает Достоевский. В качестве примера он приводит факт «из газет», о том, что Н. П. Суслова, несмотря на препоны, защитила диссертацию:

…на дняхъ прочелъ въ газетахъ, что прежнiй другъ мой, Надежда Суслова ( сестра Аполинарiи Сусловой )²⁾ выдержала въ Цюрихскомъ университетѣ экзаменъ на доктора медицыны и блистательно защитила свою диссертацiю. Это еще очень молодая дѣвушка; ей впрочемъ теперь 23 года, рѣдкая личность, благородная, честная<,> высокая! ²⁵

Вернувшись на родину, Н. П. Суслова, по российским законам не имевшая права на звание доктора медицины, снова должна была его отстаивать (см., напр.: [18]). Она с честью выдержала экзамен, и это событие произвело «сенсацию <…>, особенно в корпорации докторов, среди которых образовались две партии: одни были возмущены дерзостью женщины, претендующей сделаться их коллегой (тогда твердо укоренилось общее убеждение, что у женщины настолько слабы умственные способности, что она не может усвоить себе никакой науки). Другая партия докторов явилась защитниками умственной равноправности женщины»26.

В 1868 году Надежда Прокофьевна вышла замуж за швейцарского подданного Ф. Ф. Эрисмана (1842–1915), молодого ученого, вместе с ней прибывшего в Россию и ставшего одним из известных гигиенистов. Вместе с ним работала в Нижнем Новгороде. После развода вторым мужем Н. П. Сусловой стал в 1885 г. русский врач-гистолог А. Е. Голубев (1837–1926), с которым они поселились в Крыму в имении «Кастель-Приморский», где супруги «продолжали вести трудовую жизнь, содержали в имении амбу-

Илл. 4. Памятник Н. Сусловой на территории городской больницы в г. Алушта

латорию» и «бесплатно обслуживали всех нуждающихся» [19, 193].

В 2012 г. в Алуште на территории Центральной городской больницы был установлен памятник первой женщине-врачу27. В память о ней на храме села Панино, где крестили Надежду, установлена мемориальная табличка; главная улица села названа в ее честь, а в местной школе действует краеведческий музей, в котором собраны материалы о семье Сусловых; есть улица ее имени и в Нижнем Новгороде28.

В юности еще до твердого решения связать свою жизнь с медициной Надежда Прокофьевна увлекалась, как и значительное количество молодых девушек того времени, писательством. Ее литературные опыты публиковались в журналах «Современник», «Вестник Европы» и были благосклонно приняты критикой. Произведения во многом автобиографичны и посвящены проблемам и трудностям судеб русских женщин того времени.

Среди писем, сохранившихся в эпистолярном наследии Достоевского, есть одно, адресованное Н. П. Сусловой (от 19 апреля 1865 г.). Основное его содержание посвящено взаимоотношениям писателя с сестрой Надежды Прокофьевны — Апполинарией. Это письмо отличает особая «эпистолярная откровенность» [20, 61], что еще раз свидетельствует о довольно долгих, близких и доверительных отношениях писателя с Н. П. Сусловой29.

Как и в случае с сестрами Корсини, сестры Сусловы следуют одна за другой — мечты и желания Надежды поначалу передались Апполинарии (сама она предпочитала именовать себя Полиной). Но в отличие от младшей, она не выказывала того упорства в посещении университетских лекций, как ее сестра. Е. А. Штакеншнейдер в воспоминаниях (относящихся к апрелю 1862 г.) дает следующий портрет юной Полины: «…девушка с обстриженными волосами, в костюме, издали похожем на мужской, девушка, везде являющаяся одна, посещающая ( прежде ) (курсив мой. — О. С .) университет, пишущая, одним словом эмансипированная»³⁰. Если верить сведениям, полученным из мемуаров Е. А. Штакеншнейдер, то Апполинария к апрелю 1862 г. в вольнослушательницах уже не числилась.

Мечты и чаяния А. П. Сусловой того времени были связаны с писательской деятельностью. В пятом томе журнала «Время» за 1861 г. состоялся ее литературный дебют — за подписью «А. С–ВА» появилась первая повесть «Покуда». Это произведение как раз затрагивало тему женской эмансипации.

Отношение к нигилизму, представительницей которого считалась и Аполлинария в самом начале 1860-х гг., по мере узнавания его «изнутри» изменялось. Суслова, поначалу участвовавшая и в студенческих волнениях, и в распространении различного рода нелегальной литературы, уже к середине 1860-х гг. разочаровывается в идеалах этого течения. Среди прочих принципов, пропагандируемых нигилистами, ее более всего возмущает их отрицание любви и брака [26; 266, 278, 290].

Пробовала себя Апполинария и в преподавании. Еще будучи за границей, в письме от 2 июня 1865 г. она сообщала своей близкой знакомой графине Е. В. Салиас де Турнемир (писательнице, выступавшей под псевдонимом Евгения Тур): «Я непременно по возвращении в Россию поступаю в школу учительницей. Я буду учить читать деревенских крестьянских детей, а за высокие предметы не берусь» [26, 178]. Действительно, в связи с этим в 1868 г. она предприняла попытку открыть в с. Иваново Владимирской губернии частное женское училище. Но по причине того, что А. П. Суслова была под наблюдением и не вызывала у власти доверия (одной из главных причин этого был факт ее принадлежности ранее к нигилистам, который «доказывался» в донесении тем, что « Г ^жа Суслова носитъ синiе очки и волосы у нея подстрижены »³¹), училище, просуществовавшее около трех месяцев, закрыли. Донесения на имя министра народного просвещения ( Илл. 5 ) содержат информацию о том, что « въ Ивановскомъ обществѣ ходятъ о ней не совсѣмъ выгодныя <…> толки »

следующего характера:

Илл. 5. Из донесения… ( ГА РФ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 15)

…въ своихъ сужденiяхъ слиш-комъ свободна, что эту свободу мысли вноситъ она не только въ дома жителей с. Иванова, но и въ училище, ею содержимое, и что нако-нецъ она никогда не ходитъ въ церковь ³² .

В периодических изданиях 1860-х гг. и мемуарах современников обнаруживаются факты, свидетельствующие о том, как Аполлинария пробовала себя в преподавательской деятельности. В газете «Петербургские Ведомости» (№ 87 от 29 марта 1869 г.) опубликована заметка одного из жителей с. Иваново, Ф. Д. Нефедова, о закрытии школы, созданной А. Сусловой, ставшем для односельчан огромной потерей:

Въ короткое время училище г-жи Сусловой успѣло зарекомендовать себя съ самой лучшей стороны: хорошiе и преданные дѣлу наставники (всѣ имѣющiе дипломы и въ числѣ ихъ священникъ), человѣчное обращенiе съ учащимися и страстная любовь къ занятiямъ самой учредительницы, заставили отдавать въ новое училище своихъ дѣтей тѣхъ родителей, которые прежде въ образованiи кромѣ «развращенiя нравовъ» ничего не видѣли. Училище г-жи Сусловой могло принять широкiе размѣры, какъ вдругъ неожиданный случай — и все разбилось. <…> Это событiе произвело здѣсь такое сильное и глубокое впечатлѣнiе, что о немъ одномъ только вездѣ и говорятъ. Родители собираются и говорятъ о закрытiи училища, какъ о великомъ семейномъ горѣ…33.

Эта заметка также ярко иллюстрирует общее отношение к проблеме образования женщин (девушек, девочек), существовавшее в начале 1860-х гг. Автор сообщает о том, что женских учебных заведений крайне мало, тогда как училища мужские «растут как грибы». О том, что «первой учительницей <…> французского языка была известная Аполлинария Прокофьевна Суслова» (цит. по: [23, 346]), вспоминает в своей автобиографии епископ Арсений (Денисов), церковный историк и духовный писатель.

Мысли о получении образования не оставили А. П. Суслову и в начале 1870-х гг. На открытых в 1872 г. в Москве Высших женских курсах В. И. Герье среди студенток числилась и Аполлинария. Однако там, по воспоминаниям Е. Н. Щепкиной, также слушательницы этих курсов, она задержалась ненадолго34.

Ради обретения свободы и «нового» социального статуса многие девушки в прямом смысле слова сбегали из-под опеки родителей. С. Ковалевская в своих «Воспоминаниях детства» пишет:

Детьми, особенно девушками, овладела в то время словно эпидемия какая-то — убегать из родительского дома. <…> приходили слухи: то у того, то у другого помещика убежала дочь, которая за границу — учиться, которая в Петербург — к «нигилистам»35.

Желание учиться (равно как и нигилистические настроения) в это время становилось, если можно так выразиться, даже «заразным». Так, у Анны Васильевны Корвин-Круковской (1843–1887), старшей сестры С. Ковалевской (урожд. Корвин-Круковской), «ненавидевшей прежде ученье, явилась теперь (события относятся к 1864 г. — О. С. ) страсть учиться»³⁶. Вместо покупки новых нарядов (одеваться теперь она предпочитала просто, а волосы старательно зачесывала под сетку) Анна Васильевна начала выписывать «целые ящики книг, и притом вовсе не романов, а книг с такими мудреными названиями: “Физиология жизни”, “История цивилизации” и т. д.» и просила своего отца отпустить ее учиться в Петербург³⁶. За это она получила от своей гувернантки, ярой противницы новых идей, презрительное прозвище «нигилистки» и «передовой девушки». Вопреки желаниям отца, она пыталась стать этой «передовой девушкой» и пробовала себя в литературном труде. Ее повесть «Сон», опубликованная в журнале братьев Достоевских «Эпоха» (1864, № 8), получила довольно лестные отзывы Федора Михайловича, чье письмо с гордостью показывала Анна своей младшей сестре Софье. После написания второго сочинения (повести «Михаил») и отправки его в журнал

Достоевских (опубл. в № 9, 1864) тайна девушки открылась — ответное письмо Федора Михайловича попало в руки отца Анны Васильевны. Здесь столкнулись две противоположные точки зрения, присущие современному обществу того времени в целом: одну выразил отец А. В. Корвин-Круковской, приверженец «старых» взглядов на роль женщины в семье и обществе, считавший, что девушка, продающая свои повести, способна и «себя продавать»38, другую — Достоевский, не видевший в желании женщин учиться, быть самостоятельными и зарабатывать себе на жизнь ничего дурного. После встречи в Петербурге между Федором Михайловичем и Анной Васильевной завязались доверительные отношения, и весной 1865 г. Достоевский предложил ей стать его женой.

Знакома была А. В. Корвин-Круковская и с участницей студенческого движения 1861 г. Натальей Иеронимовной Корсини (Утиной). Девушки встретились в Петербурге в конце зимы 1862–1863 гг. и подружились. Позже, переехав в Швейцарию, встречались и там. «С Натой Утиной, — пишет А. В. Корвин-Круковская в письме из Женевы к сестре и к близкой знакомой А. М. Евреиновой, — я очень даже дружна» (цит. по: [10]).

Для женщины 1860-х гг. свобода в выборе одежды, прически, внешнего облика была равнозначна борьбе не только за право на получение образования, но и на свободу от принудительных браков. В это время среди девушек, желавших учиться, но не получающих на это согласия родителей, распространены были фиктивные браки. Основой подобного союза преимущественно было желание освободиться от родительской опеки и иметь возможность заниматься своим образованием. Против заключения фиктивных браков резко выступали многие выдающиеся русские писатели, среди которых был и Ф. М. Достоевский. В таком фиктивном браке состояла младшая сестра А. В. Корвин-Круковской — Софья Васильевна Ковалевская, отчасти и благодаря этому ставшая великим математиком. Мысли о подобном союзе появились у Анны Васильевны Корвин-Круковской, мечтавшей о писательской карьере (см.: [21]). Таким образом, стремление к самостоятельной жизни, желание учиться и работать, достижение всеми доступными способами реализации этого стремления становились одними из заметных тенденций среди молодых барышень 1860-х гг.

Безусловно, появление Н. И. Корсини в стенах Петербургского университета, ставшее примером для других желавших учиться девушек того времени, доведенное до конца образование и защита диссертации Н. П. Сусловой, создание условий для получения другими девушками медицинского образования на организуемых ею женских фельдшерских курсах [16, 144–145] явились одними из немаловажных факторов, способствующих снятию того барьера, который преграждал женщинам путь в медицину и науку в целом. Конечно, вопрос о высшем женском образовании все еще оставался нерешенным, но важный этап на долгом и сложном пути становления и развития высшего женского образования в России был пройден. Начали открываться (и, к сожалению, закрываться) высшие женские курсы: в 1872 г. в Москве курсы Герье, в Петербурге в этом же году — Женские врачебные курсы, самыми знаменитыми и продолжительными (просуществовавшими 40 лет) стали Бестужевские курсы, открытые в 1878 г., в 1897 г. был открыт Петербургский женский медицинский институт.

Достоевский был «за» перемены в общественном сознании, начинавшие происходить в начале 1860-х гг., отрицая при этом революционные способы достижения этой цели. Он был лично знаком со многими яркими представительницами «нового» поколения («шестидесятницами») и как мог старался поддерживать их решимость в борьбе за право учиться и работать. Именно по этой причине многие из начинающих женщин-литераторов получали поддержку в лице писателя и издателя и одобрение на литературный труд. В оставленных ими дневниках, мемуарах, письмах и литературных опытах иллюстрирована история формирования женского самосознания, их нелегкий путь к образованию и труду. Публикации в издаваемых М. М. и Ф. М. Достоевскими журналах произведений, посвященных этому вопросу, тоже свидетельствуют о положительном отношении писателя к переменам относительно роли женщины в обществе, в которой он видел видел залог «обновления» нации: «Она <русская женщина> твердо объявила свое желание участвовать в общем деле и приступила к нему не только бескорыстно, но и самоотверженно… В жажде высшего образования она проявила серьёзность, терпение и представила пример величайшего мужества»39.

ПРИМЕЧАНИЯ

^* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ. Проект «Эпистолярное наследие Ф. М. Достоевского и его корреспондентов (1832–1867). Подготовка к публикации. Комментарии». № 17-34-01056а2.

• ¹    Первые попытки реализации идеи отдельного высшего учебного заведения для женщин относятся к концу 1860-х гг., когда в Москве в мае 1869 г. были открыты Лубянские курсы (см. подробнее: [2]).

• ²    Цит по: [9, 169].

• ³    Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М.: ГИХЛ, 1958. С. 225.

• ⁴    Там же. С. 213–220.

• ⁵    Там же. С. 213.

• ⁶    Фото взято из книги: Деятели революционного движения в России : Био-библиогр. словарь : От предшественников декабристов до падения царизма. М., 1928. Т. 1: От предшественников декабристов до конца «Народной воли» : Ч. 2 : Шестидесятые годы. Стб. 422.

• ⁷    Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1979. Т. 19. С. 126.

• ⁸    Смѣсь // Время. 1862. № 5. С. 47.

• ⁹    Утин Н.И. (1841–1883) — русский революционер, принимавший активное участие всту-денческих волнениях осенью 1861 г., за что 26 сентября этого года был заключен более чем на 2 месяца в Петропавловскую крепость. После того события Утин не прекратил революционной работы: он играл руководящую роль в петербургском комитете тайного общества «Земля и воля» и, предупрежденный кем-то о готовящемся его аресте, покинул Россию в мае 1863 г. Сначала он обосновался в Лондоне, затем в Швейцарии в городке

  Веве. Позже стал активным членом Русской секции I Интернационала в Женеве. Кстати сказать, отец Н. И. Корсини, знаменитый архитектор И. Д. Корсини, был автором перепроектирования дома в Петербурге на Английской набережной, 12 (надстройки особняка и нового оформления фасада), в котором поселился отец Н. И. Утина, банкир-миллионер Исаак Осипович Утин (1812–1876) в 1855 г. (см.: [3, 54]).

Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки (1854–1886) / ред., ст. и коммент. И. Н. Розанова. М.: ACADEMIA, 1934. С. 277.

Там же. С. 279.

Там же. С. 280.

Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. С. 258.

Там же.

Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. М.: Изд-е М. и С. Сабашниковых, 1928. С. 171. Острогорскiй В. Изъ исторiи моего учительства. С.-Петербургъ: Изд-е О. Н. Попова в тип. Н. Н. Скороходова, 1895. С. 75.

Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки. С. 292.

Наши нигилистки // Весть. 1864. № 46. С. 18.

Достоевская А. Г. Воспоминания. 1846–1917 / А. Г. Достоевская; [вступ. ст., подгот. текста, примеч. И. С. Андриановой и Б. Н. Тихомирова]. М.: ООО «БОСЛЕН», 2015. С. 207. Панаева А. Я. Воспоминания. М.: Книжный Клуб Книговек, 2017. С. 377–378.

Ковалевская С. В. <Нигилист> // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 174–175.

Письмо от 1 (13) января 1868 года // НИОР РГБ. Ф. 93.I.6.17. Л. 5 об.

Там же. См. также: Д30 . Т. 28, кн. 2. С. 252; 461–462.

Панаева А. Я. Воспоминания. С. 378.

Об открытии памятника см.: [Электронный ресурс]. URL: smi/2013/07/31/nadezhda_suslova_za_mnoj_pridut_tysyachi/

Информация взята с сайта фонда «Дать понять», основанного журналистом и культуртрегером Галиной Филимоновой в 1999 г. в Нижнем Новгороде для реализации проектов в области искусства и культуры. Cм.: [Электронный ресурс]. URL: map_NN/

О взаимоотношениях великого писателя и экзальтированной красавицы см., напр.: [26]. Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки. С. 307–308.

ГА РФ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 14 об.

Там же. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 15. См. также: Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы / под ред. А. С. Долинина. Сб. 2. М.-Л.: Изд-во «Мысль», 1924. С. 252.

Заметку Ф. Нефедова см.: Внутренние известия (Корреспонденция «СПб. Ведомостей») // Петербургские Ведомости. 1869. № 87. 29 марта. С. 2. См. также: [26, 318–319].

См. подробнее: Щепкина Е. Н. Первые годы Высших женских курсов // Русское прошлое. 1923. № 5. С. 134–145.

Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 57.

Там же. С. 60.

Там же. С. 60–61.

Там же. С. 70.

Достоевский Ф. М. Дневник Писателя за 1876 год // Достоевский Ф. М. Собр. соч.: в 30 т.

Л.: Наука, 1981. Т. 23. С. 28.