Воспроизводимые и производимые структурные варианты общерусских слов в говорах Кубани

Рассматривая слово как двустороннюю единицу языка, обладающую единством знака и значения, лингвисты не отрицают того, что «взаимная зависимость компонентов языкового знака не исключает их автономности в некоторых, довольно широких, границах» [7, с. 14]. Часто подчеркивая приоритетную роль содержания над формой, ученые тем не менее признают, что «форма обладает относительной самостоятельностью и не является исключительно пассивным началом» [6, с. 23]. Присущие диалекту устная форма существования и отсутствие кодифицированных норм создают весьма благоприятные условия для большей «телесной» свободы слова, в силу чего структурные варианты представлены в диалектах весьма масштабно. Традиционно под структурным (формальным) варьированием слова понимается его способность иметь несколько лексем. Полилексия, обусловленная самим механизмом развития языка, является яркой показательной чертой определенного корпуса лексических единиц с колеблющейся звуковой оболочкой, отличающей их от слов, имеющих стабильную форму.

Современная лингвистика располагает солидным корпусом работ, посвященных проблемам структурного варьирования слова. Теорию формального варьирования слова разви- вают и отечественные диалектологи, в исследованиях которых рассматривается спектр таких важных вопросов, как модификация слова и ее границы, разновидности вариантов слова, условия и причины образования вариантных единиц, их социально-возрастная стратификация, принципы их лексикографической презентации и др. (см. работы З.М. Богословской, О.И. Блиновой, О.Ю. Галузы, Е.В. Иванцовой, Е.А. Нефедовой, О.М. Соколова и др.). Детальное изучение этого языкового феномена дает основание трактовать материальную вариантность как свойство слова системного характера [1, с. 50]. Формальная вариантность общерусских слов изучалась и кубанскими учеными: на материале кубанских говоров с южнорусской языковой основой [11, с. 172–178], с южнорусской и украинской языковой основой [2], в говоре одного населенного пункта – станицы Архангельской Тихорецкого района [8].

Совершенно очевидно, что в лексическом пространстве диалекта структурные варианты общерусских слов занимают особое место, поскольку отражают статику и динамику глубинных процессов развития диалектной лексической системы и механизмы ее взаимодействия с системой русского литературного языка. Приведем процентное соотношение структурных вариантов общенародных слов и диалектизмов других типов, функционирующих в кубанских говорах [2].

Процентное соотношение типов диалектных лексических единиц в картотеке словаря кубанских говоров

Данные таблицы демонстрируют органическую связь диалектной лексики с лексикой литературного языка: в сумме структурные варианты общенародных слов и семантические диалектизмы составляют подавляющее большинство диалектных слов словарного состава говоров.

Обращает на себя внимание следующее: многие структурные варианты общерусских слов, функционирующие в кубанских говорах, зарегистрированы в южнорусском диалекте и в украинском языке или только в одном из них. Если исходить из того, что слово – это «не только воспроизводимая, но производимая единица языка» [1, с. 232], то среди структурных вариантов слов литературного языка в говорах позднего образования можно выделять воспроизводимые в готовом виде диалектные лексические единицы, представляющие собой слова материнских говоров с сохранившейся в кубанском диалекте исходной формой, и производимые диалектные лексические единицы, созданные уже на «кубанской почве» носителями кубанских говоров.

Воспроизводимые структурные варианты могли прийти в кубанские говоры из южнорусского диалекта или из украинского языка. Верификация диалектных лексических единиц производилась по «Словарю русских народных говоров» (СРНГ), где собрана в том числе лексика южнорусского диалекта – материнского для кубанских говоров с южнорусской языковой основой, по украинским лексикографическим источникам, прежде всего по «Словарю украинского языка» Б.Д. Гринченко (Киев, 1907–1909), в котором отражен лексикон, послуживший базой для кубанских говоров с украинской языковой основой. Так, в местном диалекте выявлены структурные варианты общерусских слов, отсутствующие, по данным СРНГ, в южнорусских говорах, но отмеченные в украинском языке: гордува'тый, за'слонка, кро'вать, мо'рщина, фарту'х [5, т. I, с. 311; т. II, с. 9, 266, 446; т. IV, с. 375] и др. Эти лексемы, функционируя в кубанских говорах с украинской языковой основой, представляют собой воспроизводимые структурные варианты общерусских слов. Существительное соба'ка в местных говорах с украинской языковой основой также можно рассматривать как воспроизводимый грамматический вариант. В словаре украинского языка оно имеет грамматические пометы м. и ж. [Там же, т. IV, с. 163]. Диалек-тоносители старшего поколения также соотносят эту лексему с мужским и женским родом, о чем свидетельствуют многочисленные контексты: Бува'ло гото'выш на ву'лыци, а саба'ка наш так ы кру'тыть хвасто'м, так ы про'сыть (ст-ца Бородинская); Соба'ка був такы'й скажэ'нный (ст-ца Азовская); Я до любо'ва соба'кы подхо'дю свобо'дно (ст-ца Каневская). К среднему роду (как и в украинском языке) представители традиционного слоя говора относят существительные, номинирующие детенышей животных. Эти слова по отношению к словам русского литературного языка можно рассматривать как комплексные воспроизводимые варианты, в которых колебания корня, акцента, аффикса и др. могут наблюдаться в одной варьируемой лексеме: барашеня', гусеня', козеня', коше-ня', курча', теля' и др. Достаточно устойчивы в местных говорах с украинской языковой основой украинские наименования дней недели, среди которых также есть структурные варианты слов русского литературного языка: вивто'рок, понеди'лок, середа' [5, т. I, с. 203; т. III, с. 310; т. IV, с. 115].

В кубанских говорах с южнорусской языковой основой функционируют структурные варианты, отмеченные в СРНГ и отсутствующие в украинском языке. См., напр.: безздо-ро'вье, беспоня'тный, захуда'ть, зачума'зый, иржа', ле'нда, мазу'та, обеспеча'ть, поперва', пчельно'й, свекро'вья, скоро'вный, со'чистый [9, вып. 2, с. 191, с. 273; вып. 11, с. 167, 182, 208; вып. 12, с. 208; вып. 16, с. 351; вып. 17, с. 300; вып. 22, с. 37; вып. 29, с. 302; вып. 33, с. 181; вып. 36, с. 232; вып. 38, с. 94; вып. 40, с. 92–93] и др.

Можно также говорить о параллельном вхождении в местные говоры структурных вариантов, пришедших на Кубань из южнорусских говоров и из украинского языка. Такое явление весьма характерно для кубанского диалекта, что демонстрирует география лексических единиц, отраженная в «Опыте словаря кубанских говоров» [3], включающем в себя лексику и фразеологию кубанских говоров как с украинской, так и с южнорусской языковой основой. См., напр.: балаба'йка [5, т. I, с. 23; 9, вып. 2, с. 65], вдо'вка [5, т. I, с. 130; 9, вып. 4, с. 86], го'лка [5, т. I, с. 301; 9, вып. 6, с. 296], го'стрый [5, т. I, с. 319; 9, вып. 7, с. 95], грак [5, т. I, с. 321; 11, т. 7, с. 110], гу'ска [5, т. I, с. 342; 9, вып. 7, с. 245], дарма' [5, т. I, с. 358; 9, вып. 7, с. 273], квасо'ля [5, т. II, с. 231; 9, вып. 13, с. 161], кома'рь [5, т. II, с. 275; 9, вып. 14, с. 227], коси'нка [5, т. II, с. 290; 9, вып. 15, с. 51], ла'ва [5, т. II, с. 337; 9, вып. 16, с. 218], мы'ша [5, т. II, с. 429; 9, вып. 19, с. 68], ра'йдуга [5, т. IV, с. 4; 9, вып. 34, с. 85], са'харь [5, т. IV, с. 103; 9, вып. 36, с. 156], свекру'ха [5, т. IV, с. 105; 9, вып. 36, с. 232], степ (м. р.) [5, т. IV, с. 202; 9, вып. 41, с. 137–138] и др.

Воспроизводимые структурные варианты общенародных слов в кубанских говорах могут образовывать вариативные пары и ряды, см., напр.: зноб – знобота' (озноб), квасо'ль – квасо'ля – квасу'ля (фасоль), сва'йба – сва'льба (свадьба) и др. Формальная вариативность может быть обусловлена языковой основой кубанских говоров, см., напр. (на первом месте приводится лексема, функционирующая в кубанских говорах с южнорусской языковой основой): ведме'дь – ведми'дь , вокно' – викно' , голодова'ть – голодува'ть , пе'шки – пи'шкы , подслу'хать – пидслу'хать , ро'дный – ри'дный , ро'мный – ри'мный , распи'ться – роспы'ться (спиться), свих – звых (вывих) и др.

Наличие в говорах формальных вариантов наглядно демонстрирует лексическую близость южнорусского диалекта, украинского и русского языков, а также преемственность между двумя подсистемами национального языка: диалектной и литературной.

К производимым формальным вариантам слов литературного языка в кубанском диалекте можно отнести такие лексические единицы, как иродро'м, иропла'н, карао'ка , конба'йн, конбайнер, конбико'рм, котте'джа , куба'тор, лева'тор, лева'тра, малиро'ванный (‘эмалированный’), мотоци'к, протуа'р и др. Приведенные выше слова представляют собой структурные варианты неологизмов советского и постсоветского периодов. Однако среди производимых структурных вариантов выделяются и формальные варианты общерусских слов, которые не несут на себе печать новизны. Так, существительное зо'ла, по данным нашей картотеки, имеет на Кубани широкий ареал: ст-цы Архангельская, Бесстрашная, Бородинская, Васюринская, Владимировская, Гри-венская, Копанская, Кубанская, Ладожская, Лесогорская, Тбилисская, Убинская, Упорная, Ясенская, с. Большой Бейсуг, Ейское Укрепление, хут. Ильич и др. Ни в СРНГ, ни в словарях украинского языка рассматриваемая лексема с ударением на первом слоге не отмечена. СРНГ приводит устойчивое сочетание на зо'лу ‘на волю’, которое зарегистрировано в кемеровских и архангельских говорах [9, вып. 11, с. 327].

Среди производимых формальных вариантов также можно выделить:

– акцентологические – календу'ла (ст-ца Ахтанизовская), ко'нверт (ст-ца Отважная), ку'рятник (ст-цы Гривенская, Львовская, Ясенская), ко'ра (ст-ца Новолокинская), муха' (ст-ца Архангельская);

– фонематические – бике'йный (ст-ца Азовская) – пикейный, ке'рза (ст-ца Упорная) – кирза, ке'рзовый (ст-цы Кабардинская, Кубанская, Тбилисская) – кирзовый, ма'рла (ст-цы Архангельская, Должанская, Журавская, Старомышастовская, Старотитаровская, Ста-рощербиновская, с. Кулешовка, Новопавлов-ка, хут. Меклета) – марля, сити'н , сити'новый (ст-ца Старомышастовская) – сатин, сатиновый, скесня'ться (ст-ца Ладожская, г. Усть-Лабинск) – стесняться;

• –    грамматические – поддувал (ст-ца Архангельская) – поддувало;

• –    словообразовательные: задаю'ка (ст-ца Каладжинская) – задавака, запуга'ться (ст-ца Архангельская) – испугаться, засте'нчатый (ст-ца Стародеревянковская) – застенчивый, зверова'ть (ст-ца Новолабинская) – зверствовать, обнемо'чь (ст-ца Абадзинская) – занемочь);

  – комплексные – жила'стый (ст-ца Успенская) – жилистый, о'бжирь (ст-ца Воронежская) – обжора, позо'рность (г. Усть-Ла-бинск) – позор, по'зыбь (хут. Братский) – зыбь, свеку'рва (ст-ца Архангельская) – груб. свекровь и др.

Некоторые производимые структурные варианты образуют ряды, см., напр.: забе'л (ст-цы Ахтанизовская, Варениковская, Ма-рьянская, Старотитаровская), изабе'лл (пос. Ахтырский), забе'лла (ст-ца Батуринская) ‘сорт винограда изабелла’ и др. Представленные примеры демонстрируют, что производимые структурные варианты могут иметь разные ареалы функционирования: лексическая система говора одного населенного пункта, говоров с украинской или южнорусской языковой основой, общекубанский лексический пласт.

У отдельных общенародных слов в говорах Кубани зафиксированы вариативные ряды, в которые входят как воспроизводимые, так и производимые структурные варианты, см., напр.: кла'двище ([9, вып. 13, с. 254] – ст-цы Бородинская, Старотитаров-ская, с. Новопавловка), кла'довище ([9, вып. 13, с. 258; 10, т. IV, с. 173] – ст-ца Новокорсун-ская) – кла'йбище (в СРНГ лексема снабжена пометой Кубан. со ссылкой на Шабалина [9, вып. 13, с. 264], ст-цы Кабардинская, Кубанская, Линейная, Тверская); люце'рка ([Там же, вып. 17, с. 250] – ст-цы Бородинская, Владими-ровская, Вознесенская, Зассовская, Кабардинская, Константиновская, Кубанская, Передовая, Петропавловская, Родниковская, Успен- ская, пос. Кучугуры, с. Соколовское, хут. Марьинский) – люце'рня (ст-ца Архангельская), лице'рня (ст-ца Вышестеблиевская, Темир-гоевская), лице'рна (ст-ца Северская, Сергиевская), луце'рна (ст-цы Копанская, Петровская), люце'рница (с. Глафировка) и др.

В ряде случаев отнесение лексической единицы к воспроизводимым или производимым структурным вариантам может решаться неоднозначно. Так, с большей вероятностью можно утверждать, что акцентологический вариант а'рбуз – воспроизводимый структурный вариант для кубанских говоров с южнорусской языковой основой, поскольку, по данным СРНГ, он отмечен в южнорусских говорах, в том числе рязанских и донских [9, вып. 1, с. 270]; в украинском языке его эквивалентом является существительное каву'н ). Однако слово а'рбуз с ударением на первом слоге зафиксировано и в кубанских говорах с украинской языковой основой (см., например, говор ст-ц Журавской, Копанской, Марьянской, Ясенской). С одной стороны, данная лексема вполне может квалифицироваться в них как воспроизводимый структурный вариант, поскольку она могла войти в диалект перечисленных станиц через контактирующий с ним местный говор с южнорусской языковой основой. С другой стороны, нельзя исключать, что данный акцентологический сдвиг есть результат варьирования слова литературного языка. При такой трактовке а'рбуз может рассматриваться как производимый акцентологический вариант.

Аналогичный пример – существительное коро'мысло, функционирующее в украинском языке [5, т. II, с. 287] и отсутствующее, по данным СРНГ, в южнорусском диалекте. На Кубани слово имеет широкий ареал, что, безусловно, затрудняет его квалификацию для говоров с южнорусской языковой основой. См. также не зарегистрированные в СРНГ и отмеченные в украинском языке лексемы: дочка', за'сов; ре'шето [5, т. I, с. 437; т. II, с. 99; т. IV, с. 14], входящие в общекубанский лексический пласт. Существительное осока' с ударением на последнем слоге отмечено в украинском и болгарском языках. На Кубани данная лексема зарегистрирована в говорах с южнорусской языковой основой [3, с. 277], в кубанских говорах с украинской языковой основой она не зафиксирована. См. также функционирующее в кубанских говорах с южнорусской основой существительное бе'змен [Там же, с. 32], отсутствующее, по данным СРНГ, в южнорусских говорах и отмеченное в украинском языке [5, т. I, с. 42].

Структурные варианты не только увеличивают количество лексических единиц в говоре, но и могут вносить качественные коррективы в те или иные участки его лексической системы. Например, в результате фонетического изменения в словах типа конба'йна, лева'тра, ли'тра, ме'тра, шла'нга произошла формализация конечного гласного -а и превращение его во флексию, вследствие чего данная группа слов перешла из класса существительных мужского рода в класс существительных женского рода. Напротив, утрата конечного гласного -а приводит к переходу существительных женского рода в категорию существительных мужского рода: кало'ш, конфе'т, скарлати'н. Появление структурных вариантов слов литературного языка вызывает и некоторые изменения словообразовательных моделей в говорах. См., напр.: сду'мать , скореня'ть , спове'-даться , спро'бовать , изгла'з , изде'лать . В приведенных лексемах выделяются новые префиксы, омонимичные общенародным приставкам с- и из- / ис-. Деформация телесной оболочки слова может привести к размыванию его внутренней формы, утрате мотивированности либо к появлению «ложной» мотивированности. См. напр.: дубра'ва (связь с «дубом») – дибро'ва (внутренняя форма затемнена), краковя'к (название танца мотивировано названием города, где он появился) – карковя'к (внутренняя форма затемнена), мирова'ть (в церковных обрядах: наносить крестик ароматической смолой – миро) – мурова'ть (внутренняя форма затемнена), молоча'й (‘травянистое или кустарниковое сорное растение с ядовитым белым млечным соком’, связь с «молоком») – мылоча'й (связь с «мылом»), пике'т (связь с «пикой») – бике'т (внутренняя форма затемнена), посторо'мки – посторо'нки(ы) (эпентеза, замещение и связь с «по сторонам»), про'рубь (связь с «прорубить») – про'лубь (внутренняя форма затемнена), фона'рь (связь с «фон, свет») – фына'рь (внутренняя форма затемнена).

Как показывают наблюдения, структурные диалектные варианты слов литературного языка в кубанских говорах проявляют разную степень устойчивости. Относительную стабильность обнаруживают имеющие широкий ареал воспроизводимые лексемы, относящиеся к важнейшим составляющим исходного состояния диалектной лексической системы, поддерживающим ее статику. Менее устойчивы функционирующие в большинстве своем в говоре одного или нескольких населенных пунктов производимые структурные варианты, являющиеся слагаемыми динамики лексической системы диалекта. Справедливо высказывание К.С. Горбачевича, назвавшего формальное варьирование «спутником вечного движения языка в целом», способствующим существованию известного парадокса: язык изменяется, оставаясь самим собой [4]. Что касается говоров вторичного образования, то, сохраняя верность языку-основе («оставаясь самим собой»), они также качественно и количественно меняются под влиянием экстралинг-вистических и интралингвистических факторов. В этой связи дифференциация воспроизводимых и производимых структурных вариантов позволяет фиксировать как близость говоров позднего образования к материнскому диалекту, так и отдаленность от него, что, в свою очередь, является показателем степени преемственности и самостоятельности в формировании и развитии диалектной лексической системы.