Возвращение военной прозы: Великая Отечественная война в современной литературе

EDN: JBYSOA

Введение . Библиотека произведений о Великой Отечественной войне обширна. Она начала складываться с первых месяцев борьбы с фашизмом и продолжает пополняться в наши дни. Сегодняшние «военные» тексты создаются по преимуществу теми, кто знает о Великой Отечественной по рассказам, книгам, фильмам. В связи с этим согласимся с мнением Т.Н. Марковой, которая считает, что «временная дистанция, сделавшая Великую Отечественную войну недоступной для сопереживания новым поколением, предоставляет возможность для произвольных интерпретаций исторических событий» [Маркова Т.Н., с. 155].

Именно по этой причине в современном собрании книг о Великой Отечественной войне можно найти произведения, в которых переплетаются и движут сюжет реально историческое и фантастическое.

История вопроса . Нынешние исследователи «новой» военной прозы обращают внимание на «эволюцию жанровой парадигмы, когда на смену автобиографической и мемуарной прозе пришли постмодернистская историческая мелодрама, роман-фэнтези, военно-фантастический экшн, боевик и т. д.» [Лобин А.М., с. 231]. Поэтому часто вместо реконструкции прошлого «на основе исторических документов авторы обращаются к постмодернистскому переосмыслению актуальных мифов и литературных образов. Это открывает простор для авторского воображения и художественного экспериментирования» [Лобин А.М., с. 232].

Методы исследования . В статье используется комплексный подход, включающий методы описательной поэтики, интерпретационный и биографический.

Результаты исследования . Повесть Александра Хлебникова «Отблеск грядущего» (1989) [Хлебников А.], написанная ещё в середине 80-х гг. прошлого века, вновь привлекла внимание издателей и читателей в начале этого тысячелетия. Речь в ней идет о периоде накануне и во время Ленинградской блокады. В прошлое направлена миссия из ХХII века. Автор повести ребенком сам пережил блокаду, он понимает и знает, как изобразить ужасающую обстановку, голод, мучения раненых, обстрелы -боль и тревоги города.

Девушка Сандра из далекого будущего должна спасти от голодной смерти ленинградского гения -мальчика Сережу. Она, естественно, знает, что вскоре будет с Ленинградом и ленинградцами. Она прилагает усилия для того, чтобы было меньше потерь, хотя и убеждена, что «исторические события изменить нельзя»: «Сандра была совершенно подавлена случившимся. Несмотря на все усилия, Сережа вышел из-под ее опеки. Как могла она забыть, что исторические события изменить нельзя? Какая оплошность: вздумала отменить распоряжение общегородского масштаба - эвакуацию детей! Как страшно обладать знаниями будущего. И как, оказывается, бесполезно!»

Сандре «хотелось встать посреди проспекта и закричать: "Люди, завтра война! Вывозите детей, пока не захлестнула вас петля блокады!" Нельзя кричать: скажут - сумасшедшая. Надо стиснуть зубы и молчать. Оказывается, какая это мука - знать грядущее!» [Хлебников А., с. 190].

Миссия Сандре не удалась, Сережа погибает. Спасенная десантниками из будущего девушка ХХII в. признается, что оставила в Ленинграде 1942 г. свое сердце.

В жанре фэнтези написан роман Ильи Бояшова «Танкист, или "Белый тигр"» (2008) [Бояшов И.]. Публикация этого текста, выбор автором жанра вызвали неоднозначные критические мнения от вос-торженных¹ до негативных². Н. В. Ковтун уточняет, что это роман «замаскированный под фэнтези, отчасти напоминающий компьютерную игру» [Ковтун, 2020, 19 ]. Приведем также мнение А. Лобина, который справедливо отмечает, что в этом романе «автор выстраивает два параллельных сюжета: хроникальный военно-исторический сюжет, моделирующий ход второй половины Великой Отечественной войны, и архетипичный мифологический сюжет поединка Героя (Танкиста Найденова) с Чудовищем (танком "Белый тигр")» [Лобин А.М., с. 123].

В 2007 г. выходит произведение Андрея Тургенева (под этим псевдонимом работает литературовед Вячеслав Курицын) «Спать и верить» [Тургенев А.]. Авторский подзаголовок «блокадный роман», а также приведенный в предуведомлении к тексту перечень фамилий людей, чьи воспоминания, дневники, письма, устные рассказы были использованы при работе над книгой, – доказательство того, что Андрей Тургенев не скрывает своей ориентированности на документальную основу3.

Несмотря на это, А. Лобин уверен, что «автор предлагает не реконструкцию событий прошлого, а художественную репрезентацию исторических мифов массового сознания, характерных для рубежа XX—XXI веков» [Лобин А.М., с. 235].

Бесспорно, Андрей Тургенев (Вячеслав Курицын) создает остросюжетную художественную прозу с элементами детектива и фантастики, ориентируясь при этом на некоторые постмодернистские установки. В романе используются многие актуальные авторские стратегии:

• -    коды классической русской литературы;

• -    сращивание истории и современности и хронотопическая «чехарда»;

• -    создание своеобразной «новой» версии «петербургского текста»;

• -    нелинейное повествование с использованием «пустых» главок;

• -    пунктирное/мозаичное развитие линий основных персонажей и «размытость» их контуров и пр.

Таким образом, читателю представлен современный роман с глубокими историческими корнями.

Время и место действия – блокадный Ленинград. Об этих поистине героических и трагических страницах нашей военной истории написано много произведений. Они создавались в самом блокадном городе в месяцы блокады4, в первые послевоенные годы5, в период «стагнации»6. Наконец, в XXI веке7.

Но долгие годы «погружение в блокадное прошлое было до известной степени ограниченным и односторонним: о героизме защитников Ленинграда, о трагизме пережитого писалось много, но разговор о каких-то сторонах блокадных будней считался запретным. Перефразируя известную народную максиму, можно сказать, что о блокаде всегда было принято говорить “либо хорошо, либо ничего”» [Богданова, 2008].

В этом контексте роман «Спать и верить» однозначно занимает оригинальную нишу в современном литературном процессе. Приведем факты, подтверждающие нереалистический ракурс восприятия мира.

Приведем примеры «временной чехарды». Герои романа в блокадном Ленинграде вспоминают, как несколько лет назад на уроке литературы анализировали стихотворение Арсения Тарковского «Вот и лето прошло…», тогда как написано оно было в 1967 г. [Тургенев А., с. 257]. Небольшая цитата из страшной «детской песенки», будто бы известной в Ленинграде 1942 года:

Ты не ешь меня, мамочка,

Еще теплую, свежую.

Дай свече отгореть в моих рученьках… [Тургенев А., с. 337].

Это стихи Владимира Утки-Отки. Видимо, это современный поэт. Но данное его стихотворение в тексте романа датировано 1933 г. и называется «Детская песенка»8.

В романе «Спать и верить» не только связаны воедино детективно-фантастические особенности масскульта с документалистикой и постмодернистскими приемами.

Этот текст также обращает внимание читателей на прежде «нежелательные» сведения, детали Ленинградской блокады. Хотя объективно можно вспомнить, что некоторые страницы произведений М. Кураева («Блокада») и В. Сорокина («Сердца четырех») по-модернистски грубо приоткрывали не- которые неприглядные частности блокадных будней. Эти авторы упоминали о каннибализме, о жирующих ленинградских начальниках. В романе «Спасть и верить» страшные моменты блокады даны не пунктиром, не отдельной яркой деталью. Они становятся мощной фабульной линией, продвигающей сюжет.

Приведем страшную цитату: «Вот кот был у председателя исполкома <…> Откуда коту знать, что кругом война и все его сородичи давно сами сожраны? Он в теплой квартире, на подушечке, молоко там, домработница снует, ничего для кота не изменилось <…> В один прекрасный день спер на кухне свой же кусок, ухитрился враз втиснуть в себя все положенные ему на день 200 грамм мяса. Подавился и сдох» [Тургенев А., с. 287]. Как противопоставление – другая цитата: «Наша жиличка эвакуированная Петрова намерилась свою дочь малявку Лизу продать людоедам» [Тургенев А., с. 347].

В романе есть прямые переклички с колымскими текстами Варлама Шаламова. Например, в рассказе «Сгущеное молоко» читаем: «Все стояли и смотрели, как я ем. В этом не было неделикатности или скрытого желания угоститься. Никто из них и не надеялся, что я поделюсь с ним этим молоком» [Шаламов В., с. 71].

У А. Тургенева: «Военную лошадь прибило осколком, солдаты распиливали ее на фрагменты под приглядом коренастого старшины. Ленинградцы молчаливо стояли кругом, внимательно наблюдали» [Тургенев А., с. 243].

Все эти ужасные для восприятия современного читателя сцены и детали помогают погрузиться в блокадное прошлое, в страшную реальность.

В основе интриги романа – «вечный» спор двух столиц – Москвы и Ленинграда/Петрограда/ Санкт-Петербурга о статусе «подлинной» столицы.

Москвич Максим направлен в блокадный город как представитель «органов». Но его план иной: он ненавидит северную столицу и мечтает ее уничтожить. Этот момент и дает возможность движению детективной и одновременно фантастической сюжетной линии. При этом он искренне рассуждает о перспективах города: «Сдать, что ли, Ленинград, с усмешкой подумал Киров. Договориться с фашиками, а самому – остаться как это… бургомистром при них. Бургомистр же нужен, всяко. При любом режиме. А он, Киров, город знает как облупленного. Сразу, кстати, объявить Ленинград столицей России <…> Вот Иосиф позеленеет! Окочурится, может, от злости» [Тургенев А., с. 341].

Отметим также мощные традиции собственно «петербургского» текста. Роман изобилует ассоциациями с восприятием города на Неве в произведениях А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, А. Блока.

Один из персонажей – неприятная старуха Патрикеевна – первоначально кажется близкой родственницей старухи-процентщицы из «Преступления и наказания». Но по ходу движения сюжета становится одной из самых позитивных героев. «Хозяин» города многими деталями сознательно сближен автором с гоголевским Собакевичем: «Марат Киров, хозяин Ленинграда, могучий секретарь обкома, сидел за огромным – чуть меньше Марсова поля – столом Все здесь было огромным. Люстра как в театре. Напольные чугунные часы <…> Живой медведь в кабинете был один: Марат Киров. Под два метра, широкоплечий и широкоскулый <…> Сталин, приехав однажды в гости, остроумно пошутил: - А если бы ты, Маратик, покончил с собой, то в последней комнате могла быть твоя чучела. Самая большая!» [Тургенев А., с. 9-10].

Критик Лиза Новикова справедливо считает, что «у Вячеслава Курицына получился своеобразный оммаж Петербургу Пушкина и Достоевского, Блока и Белого. Ничто питерское автору не чуждо — ни гоголевская миражность, ни достоевская болезненность, ни фантастичность Петербурга: его герои, как и положено, до изнеможения бродят по городу, клянут его властителей и оказываются его жертвами» [Новикова Л., с. 7].

Отдельного исследования ещё ждет стиль и язык этого романа. В. Курицын предупреждает читателя о том, что текст печатается «в авторской редакции». Действительно, в романе множество странных (непривычных) со стилистической и орфографической точек зрения словосочетаний и фраз: «Бронзовое зеленеть, каменное трескаться, наводняющее – беспрепятственно наводнять» [Тургенев А., с. 201].; «Сейчас просто хочу сказать вам <…> от своего имени большое человечье спасибо» [Тургенев А., с. 158]; «Юрий Федорович не обратил. Ему хотелось поговорить» [Тургенев А., с. 166]. Также выборочно используются автором принципы орфографии до реформы 1956 года. В тексте находим такие написания слов и аббревиатур: «С.С.С.Р.», «Н.К.В.Д.», «цыфры», «йад», «проэкты» и пр.

От романа «Спать и верить» логично перейти к тем современным произведениям о Великой Отечественной войне, в которых, как и в названном выше тексте, присутствует «новая правда» о войне.

В начале ХХI в. произошла смена художественной парадигмы в изображении военных действий. Это связано не только с временной отдаленностью событий Великой Отечественной, но и с ситуацией возникновения «локальных» войн. Кроме того, в советские и ранние постсоветские времена существовал значительный перечень запретных тем, моментов прошедшей войны. В системе возникнувших координат иначе воспринимаются и новые произведения авторов, прошедших горнило Великой Отечественной.

Речь пойдет об Александре Солженицыне и Данииле Гранине.

В 1999 г. в «Новом мире» выходит «односуточная повесть» А. Солженицына со странным заглавием «Адлиг Швенкиттен» [Солженицын А.]. Оказывается, это не имя-фамилия персонажа, а название местности в Восточной Пруссии. Именно здесь в январе-феврале 1945 г. воевал автор, именно там он был арестован. Авторское жанровое уточнение отсылает читателя к «Одному дню Ивана Денисовича», а действие происходит в течение суток 25-26 января 1945 г.

А.И. Солженицын открыто пишет о выгорании бойцов, об их моральной и психологической усталости. Раньше об этом не рекомендовалось вспоминать. Но в современном учебнике истории это признается. Небольшая цитата из раздела учебника «О настроении в армии в начале 1945 года»: «Для заключительного этапа войны характерным было ощущение близости Победы, что само по себе вызывало целый комплекс мыслей и чувств, сложный психологический настрой. Чем ближе была Победа, тем большими были надежда и желание выжить, больнее и обиднее потери товарищей и друзей, страшнее возможность собственной гибели, и тем труднее было подниматься в атаку под огонь яростно сопротивляющегося врага» [История России, с. 187].

Описываемый А.И. Солженицыным день стал поистине трагическим, он закончился гибелью многих бойцов, которых командование оставило без прикрытия. «И двигались по Пруссии в каком–то полухмельном оживлении, как бы с потерей точности в движениях и мыслях. Ну, после стольких–то лет военных жертв и лишений — когда–то же чуть–чуть и распуститься.

Это чувство заслуженной льготы охватывало всех, и до высоких командиров. А бойцов — того сильней. И — находили. И — пили.

И ещё добавили по случаю окружения Пруссии.

А к утру 26го семеро бригадских шоферов — кто с тягачей, кто с ЗИСов — скончались в корчах от метилового спирта. И несколько из расчётов. И несколько — схватились за глаза» [Солженицын А., с. 30].

Правду войны раскрывает и ветеран Великой Отечественной Даниил Гранин. Он защищал Ленинград, Царское Село (Пушкин). Об этом и написал уже в ХХI веке захватывающую повесть «По ту сторону» [Гранин Д., 2003]. В ней две части – одна о военном времени, другая – о начале нового тысячелетия. Оксюморонность здесь не только хронологическая. На контрасте построена и фабула, и система персонажей, и авторское отношение, и детали.

Например, сцена в Екатерининском дворце перед уходом советских частей и фашистской оккупацией осенью 1941 г., где молодой Шагин (центральный персонаж повести) вспоминает: «Из детства всплыл жаркий день, когда отец привел его в эти просторы парадного золота, и они, надев войлочные туфли, ходили с экскурсией. Ноги скользили как по льду. Грязные следы солдатских сапог отпечатались, налепили мокрые листья, вдоль тянулись глубокие царапины.

• -    Ваши красноармейцы тащили здесь ящики, - старик (смотритель зала) показал на борозды. Его скрипучий голос Шагин хорошо слышал. – Что же вы делаете! <выделено мной. – И.Н.>» [Гранин Д., 2003, с. 16].

В 2011 г. Даниил Александрович напишет и опубликует роман «Мой лейтенант» [Гранин, 2011] -книгу автобиографическую и художественную одновременно. Девяностодвухлетний писатель вспоминает военные и послевоенные годы. Посвящает роман себе – юному, наивному, восторженному лейтенанту. Этот текст в значительной мере коррелируется с повестью «По ту сторону».

Ещё одна достаточно «свежее» уникальное издание. «Новый мир» в 2006 г. публикует повесть «Турдейская Манон Леско. История одной любви» [Петров В.Н.]. Поясню: Турдей – деревня в Туль- ской области. Стоит на одноименной реке Турдей, которая впадает в Дон. Наши войска отбили атаки фашистов на тульском направлении к осени 1941 г.

Имя автора мало что говорит читателю: Всеволод Петров. Ситуацию проясняет вступительная статья Сергея Бочарова. Он называет повесть «эго-документом», в котором такое «превышение вечного над военным , какое в советскую литературу о войне, очевидно, не вписывалось и ставило повесть совсем особняком и вне ряда <выделено мной. – И.Н . >» [Бочаров С., с. 6]. Оказалось, что повесть написана в 1946 г., а ее автор – Всеволод Петров – прошедший войну искусствовед, друг Мих. Кузми-на (именно его памяти посвящено это произведение), Д. Хармса, Н. Заболоцкого и Н. Олейникова, Н. Пунина.

Фабула повести – о необычной, яркой и трагической любви офицера-интеллигента и простой санитарки. Молодой человек настолько влюблен в совсем не идеальную Веру, что ассоциирует ее то с Марией-Антуанеттой, то с женскими образами с полотен Антуана Ватто, то с «новой», влекущей Манон Леско.

Первая публикация повести в начале XXI в. подарила нам новое восприятие Великой Отечественной, ознаменовала возвращение лейтенантской прозы в современную литературу. Критики уже назвали это произведение военной повестью о любви или же любовной повестью о войне. Этот текст органично вписался не только в современный литературный процесс, но и в историю литературы военного и послевоенного времени. Повесть встала в один ряд с уникальными произведениями того же 1946 года – «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова и «Звезда» Эммануила Казакевича.

В 2022 г. издательство Ивана Лимбаха выпускает книгу, в которую включен и текст повести «Турдейская Манон Леско» и – впервые – «Дневник 1942-1945» Всеволода Петрова [Петров В.Н.].

Уникальна линия Манон Леско в дневниковых записях автора, удивительны сами дневники военных лет: в них практически нет войны, отсутствует «милитаристский» дискурс. Книга ценна и вступительной статьей о биографии Всеволода Николаевича Петрова и о публикации его произведений и воспоминаний [Кавин Н.].

Есть в книге две серьезные критические статьи о повести [Житинев И.], [Гулин И.]. И. Гулин называет Вс. Петрова «эстетом и интеллектуалом, другом нескольких гениев» и завершает свою статью признанием значения повести «Турдейская Манон Леско», в которой главное – «чувство, навеки запечатанное в прекрасную форму, – любовь побежденная и ставшая историей любви» [Гулин И., с. 262].

Выводы . Таким образом, в данной статье были рассмотрены разные тенденции движения современной прозы о Великой Отечественной войне. При этом был представлен лишь сегмент многообразной палитры т. н. «новой правды» об этой войне.

Расширение представлений о ней в художественных произведениях, далеко отстоящих по времени написания от воссоздаваемых событий, безусловно углубляет их восприятие «простыми» читателями и нами, историками литературы.