Загадка о мельнице как результат русско-белорусско- украинских контактных параллелей (на материале русской фольклорной традиции в Литве)

Загадки о мельнице занимают заметное место в фольклорных традициях разных народов. Это обусловлено прежде всего значимостью предмета загадывания, связанного с важнейшим для человека продуктом питания – хлебом. Мельницы, особенно ветряные, неизбежно привлекали внимание своей выразительной формой, четко выделявшейся на фоне неба, а также постоянным шумом и использованием для их работы силы природных стихий.

Широко распространены загадки о мельнице и в Литве, в том числе в русской среде. Большинство русских старожилов в республике – потомки бежавших из России раскольников, которые около 300 лет живут вперемешку с литовцами, в близком соседстве с поляками, белорусами, поэтому владеют несколькими языками. Давние экономические и культурные связи с представителями других национальностей наложили заметный отпечаток на местную русскую фольклорную традицию [1, с. 148].

Следует подчеркнуть, что в условиях иноэтнического окружения фольклор оберегается с особой тщательностью, поскольку воспринимается в качестве элемента национального сознания и культуры. В то же время язык и устное народное творчество других народов, населяющих данную территорию, полилингвизм местного населения не могут не оказывать воздействия на состав, образность и бытование фольклорных текстов [12, с. 183]. В районах со смешанным населением велика роль контактных параллелей, т.е. заимствований, возникших в течение последних столетий в результате постоянных контактов соседних народов. Для русских загадок в Литве особенно сильным оказалось воздействие белорусской традиции.

Объектом нашего рассмотрения является загадка, записанная в Швенченском районе Литвы: Стоит чан на чанах, / На двенадцати ногах. / Кричит сын, ставерин, / С-под белого города [7, с. 136]. В ряде русских, белорусских, украинских, польских загадок о мельнице она традиционно изображается стоящей на нескольких ногах: на четырех, на восьми, на девяти, на двенадцати. Соотношение количества ног с принадлежностью загадки к фольклору определенного народа не прослеживается. Речь в подобных загадках идет скорее всего о мельницах шатрового типа, появившихся в Европе в XVII в. В России они были наиболее распространены на северо-западе и западе и представляли собой ветряк с неподвижным корпусом, вместе с крыльями поворачивалась только верхняя часть – шапка. Чаще всего такие мельницы были восьмигранными, но количество граней могло быть и бо_́льшим, что делало форму сооружения более обтекаемой и улучшало его аэродинамические характеристики. Ногами в подобных загадках могли называться неподвижные грани корпуса, которые поддерживали вращающуюся шапку (ср. с литовской загадкой о мельнице: Ne paukštis, o su sparnais, / Ne žmogus, o su kepure (Не птица, а с крыльями, / Не человек, а с шапкой. – Т.Ш .) [16, № 149].

Хотя зафиксированная в русской среде Литвы загадка о мельнице тоже содержит упоминание о ногах , однако текст ее довольно самобытен. Близкие ей общерусские варианты отсутствуют, в то же время обнаруживается сходство с белорусскими и украинскими загадками: Стаiць гон на ганах, на дванаццацi нагах, клiча сына-скаварына з-пад белага го-рада [15, № 1922]; Стоïть ган на ганах, на дванадцяти ногах; кличе сина Северина з-за синього моря [14, № 2380-в]. Какой же из этих текстов мог послужить основой для заимствования и дальнейшего изменения? Представляется, что это украинская загадка, т.к. (в отличие от русской и белорусской) на территории Украины записано несколько ее вариантов. Кроме того, украинская загадка отличается ясностью выражения смысла: мельница зовет сына, который должен помочь ей в работе.

Имя живущего за синим морем сына – Северин – анаграмматически указывает на то, что это ветер (северный). По народным верованиям, мельник обязательно должен был знаться с нечистой силой: с водяным, лешим, а на ветряных мельницах – с персонифицированным ветром. У белорусов мельнику необходимо было уметь вызывать ветер в затишье, бросая горстями муку с верхушки мельницы [8, с. 358]. Дар или жертва ветру встречается у всех славян.

Обращает на себя внимание сходство русского и белорусского текстов и существенное отличие их от украинской загадки. Если в последней речь шла о мельнице, ожидающей ветра, то в двух других говорится о сыне, который находится внизу – под белым городом . Очевидно, имеются в виду жернова и белая мука. Как мог появиться в заимствованной загадке новый образ? В середине XIX в. в Астраханской губернии Ф. Орловым была записана редкая загадка о гусыне на яйцах, содержащая аналогичные образы: Сидит кий на киях, на двенадцати городах, кличет сына самарина из Бела-города [5, № 230]. Образы загадки не затемнены и оправданны: метонимическое сопоставление гуся с кием обусловлено отличительным признаком этой птицы – наличием у нее длинной шеи; белый город – яйцо, которое можно уподобить не только городу, но и вселенной для находящегося в нем гусенка. Мотив белого города традиционен для загадок о яйце (ср.: Стоит Перьян город; / В Перьяне – Белый град; / В Белом граде – воску брат [6, № 930а]).

Наличие в тексте упоминания о сыне самарине дает основание для предположения о возникновении этого образа под влиянием украинской загадки. Редкое в России имя Северин могло трансформироваться в самарин . Слово это, возможно, связано с диалектизмом сама_́ра , обозначающим «чувство удовлетворения, удовольствия, радости, испытываемое кем-либо» [10, с. 73], в данном случае – гусыней, ожидающей скорого появления гусят. Не исключено, что данное слово намекает на довольно агрессивный характер гусей и восходит к глаголу само_́рить – «действовать по личному произволу, по своей прихоти» [10, с. 97] или к прилагательному самар-ды_́ чный – «быстро приходящий в состояние раздражения, раздражительный» (Там же, с. 74). Заметим также, что для русских загадок, как правило, не характерно использование иноязычных имен [13, с. 40].

СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ, ТИПОЛОГИЧЕСКОЕ И СОПОСТАВИТЕЛЬНОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Можно предположить, что в какой-то момент тексты украинской загадки о мельнице и русской о гусыне на яйцах послужили прообразом белорусской версии, вобравшей в себя мотивы двух этих загадок. Затем она с некоторыми изменениями была воспринята русскими в Литве.

В белорусской загадке, записанной еще Н.Я. Никифоровским, иноязычное имя Северин превратилось в скаварын . Речь в ней, как и в украинской, идет о мельнице, имеющей каменное основание: упоминаемые в текстах гон, ган, ганы – это плиты. Но если в украинской загадке мельница призывает ветер, то в белорусской – сына-скаварына з-пад бела-га горада . Типичная мельница состояла чаще всего из двух ярусов: в верхней части – жернова и ковш с открытым желобом для зерна, в нижней – устройство для регулирования помола, рукав от жерновов и ларь для муки. Сын мельницы – мука, находящаяся на нижнем этаже белого города .

Новообразование скаварын созвучно с несколькими белорусскими словами, объединенными общим смыслом: скавендзиць-ся – «умереть с мучением», скавенчицьца – «мучиться, страдать предсмертною корчею» [9, с. 580]. Зерно на мельнице умирает, превращаясь в муку_́. При этом оно перетирается жерновами – умирает с му́ками, «страдает предсмертною корчею». Подобный смысл вложен и в старинную белорусскую загадку о мельнице Круць-верць – пад чарапочкам смерць [2, № 38], известную и русским, проживающим в Литве [4, № 4288].

Слово скаварын содержит еще несколько намеков на разгадку. Во-первых, оно созвучно с глаголом скверещать («испускать трескучий, разительный для ушей крик») и с существительным скверець («разительный для ушей крик животных» [9, с. 581]), указывающими на шум, издаваемый работающей мельницей (ср. с общерусскими загадками: Стучит, / Бренчит, / Сто коней бежит; / Что есть в околодке / Весь хлеб поест [6, № 1072]; Где стук да гром – / Там Захаров дом; / Где стукотня да громня – / Там Захарова родня (Там же, № 1073)). Во-вторых, данное слово вызывает в памяти лексему скорына, обозначающую «верхнюю или исподнюю корку испеченного хлеба» [9, с. 585]. Таким образом, фонетический облик слова связывает его с другими созвучными словами, характеризующими загадываемый предмет по имеющимся у него признакам. В результате возникает эффект своеобразного лексического эха, ко- торое, разносясь все дальше, значительно изменяет облик слова, при этом непостижимым образом сохраняя отдельные стороны некоего единого смыслового целого.

В Литве загадка о мельнице записана в районе, граничащем с Беларусью. Очевидно, что русские заимствовали ее у белорусов. Загадка вошла в русскую традицию, претерпев некоторые изменения. Слово с затемненным смыслом скаварын было заменено на ста-верин , которое, вероятно, является производным от ставер – «человек, складно говорящий, умеющий шутить; краснобай, шутник» [11, c. 18]. Данное слово встречается в фольклорных произведениях, например, является прозвищем сказочного героя – Ставер Годи-мович . Заметим, что в славянских языках мельница – одна из самых архаичных и устойчивых метафор говорения. Слово ставерин также намекает на отгадку: ставом в Литве (как и в Центральной России) называют мельничную плотину, запруду (Там же, с. 14). Непонятное слово ган было заменено созвучным словом чан , показавшимся загадывающим, вероятно, наиболее подходящим по смыслу в данном контексте. Чан – большая кадка, большой бак. Загадка уподобляет мельницу чанам, стоящим друг на друге, т.е. указывает на форму данного сооружения и наличие в нем нескольких ярусов.

Итак, присущая фольклору вариативность определяет проницаемость традиций для иноэтнических влияний. При исследовании сложного процесса взаимодействия традиций недостаточно лишь констатировать случаи сходства: в каждом случае необходим анализ конкретных текстов. Особенно это касается ближайших родственных народов (в частности, русских, белорусов и украинцев), контакты между которыми давние и постоянные.

Как заимствованный текст мог включаться в репертуар? Очевидно, отличающаяся неожиданностью сопоставлений и яркостью образов загадка на чужом, но в целом понятном местным жителям языке легко запоминалась, чему во многом могла способствовать ее отточенная поэтическая форма. Затем она переводилась на родной язык, что не вызывало особых затруднений, если языки были родственными. Однако в результате такого перевода все же, как правило, возникали некоторые трансформации первоначального (относительно данного заимствования) текста. Непонятные слова заменялись близкими в звуковом плане. В смысловом отношении при этом могли происходить более ощутимые перемены, хотя, как правило, для русской традиции в Литве характерны особая тщательность и осмысленность приспособления нового образа к исходному тексту. При этом необходимо учитывать, что загадки, как и пословицы, – это фольклор, «лежащий в значительной мере в области языкотворчества» [3, с. 15]. Заимствованные элементы адаптировались традицией, перерабатывались ею, превращаясь из чужих в свои.