Заповеди «деревенской прозы» в стихах «шестидесятника» Н. Кузнецова

Лирическая поэзия омского поэта-«шестидесятника» Николая Кузнецова и «деревенская проза» 1960-1970-х гг. рассматриваются как явления, типологически близкие.

О. Vashutina

Village «country prose» in the lyric poetry of N. Kuznetsov - the man of the sixties

The author of the article says that the lyric poetri by Omsk poet the man, of the 60-s, Nikolai Kuznetsov and «the «country prose» of the 60-70 of the 20 th century are typologically related.

В 70-е гг. из поэтов «эстрады», пожалуй, лишь так называемые барды пытались преодолеть эклектизм исторического времени, его духовную несостоятельность проповедью музыкальноромантического идеала рыцарского благородства (Б. Окуджава), личностного мужества, риска (В. Высоцкий). Однако этот идеал был взят как бы со стороны, из другого времени: он минует современную конфликтность, не разрешая ее, а заменяя собой. Это был идеал в чистом (сказочно-балладном) виде, освобожденный от реально-исторической сложности.

Альтернатива изживающим себя ценностям была найдена, но не поэзией. Это открытие принадлежало прежде всего прозе. Таким открытием в конце 50-х годов стала проза о деревне, представленной как субстанциональное начало русской жизни, как исток и почва духовной целостности, непреложных нравственных основ.

Поэзия в целом, как отметил А. Павловский, «пошла в эти годы по пути, открытому прозой (1, с.211). Не случайно эволюция многих «тихих» лириков произошла совершенно стремительно как простая смена событий. Поэтическим устремлениям «тихих» не свойственна была ориентация на философскую мысль. Ситуацию драматической разобщенности мира «тихие» чувствовали, но не пытались осмыслить: они просто возвращались памятью к прошлому родины, к собственному миру детства. Именно память стала всепоглощающим пафосом их поэзии. Возвращение к детству, юности, непосредственно связанных с природным миром родины, позволяло сохранить единство «я» и «идеала» (природы-родины).

В 60-е гг, обозначился перелом в творчестве поэтов старшего поколения (А. Твардовский, А* Прокофьев, Я. Смеляков, А* Яшин и др,): по-новому осмыслялось значение прошлого национального опыта, «обострилось чувство национального обновления, утверждалась тема России, ее новых горизонтов» (2, с.201), В 70-е гг. проявилась закономерность обновления традиционного крестьянского менталитета, обусловленного естественным развитием событий. Стала первостепенной проблема «нового» (3, с Л 57) народного ума.

Николай Кузнецов, крестьянский сын, интеллигент в первом поколении, представляющий себя «древним скифом» ^стерегущим равнину, пришел в поэзию не с намерением заявить о себе, а чтобы показать всем мир, который ему дорог. Он начал с того, к чему поэты приходят после долгих лет раздумий: от городских тем возвращаясь к памяти детства, к деревне, к истокам жизни. По справедливому замечанию критика, Кузнецов в самом точном смысле «земной поэт», «поэт земли, лугов, пажитей, солнца, детства, материнской доброты» (4, сЗ) - поэт всего, что естественно, извечно на земле и в человеке,

Кузнецов оказался в положении, естественном для сельского жителя, и особом - для поэта. Многие поэты охотно писали о деревне, но неохотно в ней жили, оттого и деревенская жизнь «являлась в их стихах либо в беглых эскизах, либо слагалась из броских примет» (5, с, 14),

Кузнецов обратился к «малой» деревенской родине своего детства. Его поэзия, как правило, сюжетна, многие стихи посвящены конкретному случаю житейской ситуации, деревенским людям, Его можно назвать бытописателем, раскрывающим хорошо знакомый природный мир деревни, обусловленные им характеры («Утро в деревне», «Пожар в кошаре», «Отец», «Бабушка Алена», «Весь крестец коровы в лишаях», «Поминки»).

Для Кузнецова эта жизнь - могучий поток, обступивший его со всех сторон. Приметы жизни складываются в единую картину, в которой «деревня по пояс в воде», радует «белый цвет черешни», чувствуешь «картошки вкус разварист», видишь «сбивающиеся в стаи» птиц, Венчает эту картину двуединый образ «Матери и Земли» («Как мама обнимала»). Метафора стиха «резка» и «экспрессивна» (4), она рождается не из буйства художнической фантазии, а из естественно первозданного взгляда на жизнь, И среди этих примет автор являет свое лицо, готовое «... всякий шорох слушать. / И спать. И есть, И жить» («Из детства»). Многим событиям поэт сознательно придает торжественно-ритуальный характер, показывая значимость всего цикла крестьянской жизни («Как я искал коня»),

Судьба поэта с крестьянским миром связана только изначально, но смена местожительства мало повлияла на его мироощущение - он сохранил в себе деревенскую основу и ощущает себя маргиналом в урбанизированном обществе. Вот отчего ищет опору в воспоминаниях детства.

Поэтическому сознанию Н, Кузнецова не присуща противоречивость: «настрой души неколебим и точен»; ему присущи самоуглубленность, «думы о душевном совершенстве» и цельность «зрения», обращенного на мир природы, В то же время его поэзия лишена эпического равновесия, когда судьба «малой» родины и судьба государства предстают как единое целое в своей устремленности в будущее.

Деревенская родина поэта словно остановилась в своем движении, замерла, брошенная и обезображенная, словно «крестец коровы в лишаях», всюду «разор и поруха» («Притча о блудном сыне»).

Сознание этой брошенности породило щемящие мотивы грусти, вины за свое «бегство» в город - навстречу «соблазнам и грешной судьбе», когда он «отгородился кучей умных книг / от поля, боли, от крестьянской доли - / деревни блудный сын, ее должник» («Деревни блудный сын»). Мерой ответственности определяется горькое сознание его души: «лирический герой поэта не утратил «связей корневых» (6, с, 168),

Кузнецов в своем творчестве продолжает трагическую коллизию творчества Есенина, крестьянских поэтов, Рубцова, выражающих не просто драму утраты целостности миропонимания; его стихи свидетельствуют о трагедии разрушения, подавления основ национального менталитета, который для крестьянской страны (еще перед Великой Отечественной войной Россия была на 2/3 деревенской страной) связан с крестьянским менталитетом,

Заметим еще одну' особенность. При всей конкретности наблюдений картины детских воспоминаний у Кузнецова индивидуальны. Он не избегает индивидуализированных конфликтов. Ему не чужды контрасты жизни, когда он обращает свой взгляд на картины деревенской при- роды: «Мы былинки в поле - ветер нас колышет. / На ветру холодном разве кто услышит?» («Бабушка Алена») Нередко изображаемый мир идеализируется поэтом, обнаруживая идиллическое начало как эстетическую основу многих жанровых модификаций в творчестве Кузнецова - в этом «способе исправления», возвышения дает о себе знать тот же механизм благопоже-лания, что существует и в народных обычаях: «пепел сожженной листвы» землю «одарит плодородьем», «край родной как край целебный».

Чем так берет за душу книга стихов «В полях воспоминаний»? Тем, что события, ситуации, сюжеты погружены в поэтическую дымку, изукрашены: капли не просто падают с крыш, а «чечетку обрушивают»; не день проходит, а «жеребенок резвый» пробегает; так же обыкновенна и необыкновенна «листвы цветастая метель» и «осыпающая белым пухом береза». «Обыденность опровергается и преображается тем, - как справедливо заметил А. Урбан, - что «в ней есть красивого, доброго, сердечного» (5, с.22). Поэзия и проза у Кузнецова слиты, как это характерно для народного, крестьянского сознания: «похож на вдохновенье / пастуший терпеливый долгий труд». Кузнецов не просто увеличивает в своей поэзии предметный перечень деревенской жизни. Как таковые, без связи с человеком, они для него мало что значат. Он объединяет их общей интонацией, в которой звучат чувства радости жизни, единения мира и человека, слияния с миром природы: «Я» хочет воплотить себя «в капели, в ручьях и в словах...» («И брызги до неба...»); «Как на человеческий язык / перевесть природы вечный крик, / перевесть природы вечный зов, / тихое мерцанье вещих снов?» («Черная весна»); «И, возникая из печали дней, / идут дожди, стихи, проходят ветры...И вроде помнил, да давно забыл / ты разницу меж ветром и судьбою» («Идут дожди»),

В целом же Н. Кузнецов, как и все представители «тихой лирики», чувствовал разобщенность мира, но не пытался осмыслить ее; он просто возвращался памятью к прошлому родины, к собственному детству, олицетворяющему в его сознании идеал естественной и целостной жизни. Именно память стала пафосом его поэзии:

Уходим, забываем, покидая, И даль бежит вдогонку, будто мать. Как хочется воскликнуть: «Никуда я!» -Но надо уходить и покидать.

А после долго память ворошить,

В «траве забвенья», в далях расставаний, И возвращаться в те места, и жить

В задумчивых полях воспоминаний («В задумчивых полях воспоминаний»).

Возвращение памятью к детству, деревне, деревенскому труду типично для поэтов, связанных с деревенской культурой. Тяги к проблематичному будущему у них, как правило, нет.

Обрести духовный покой поэту в наши дни удается только на даче, где отсутствуют суета, мелочные проблемы: «Разве можно, братцы, / злиться и ругаться / при таком богатстве / и цветущем царстве?» (7, с.39) («Ничего нет лучше дачи-огорода»). Дачная жизнь соединяет «счастливую свободу» деревенской жизни и «нормы» города. Но здесь все течет размеренно и спокойно: «Только я замечу, / как расцвел горошек, / как уже сердечным / счастьем огорошен».

Жизнь современных дачников отличается от жизни дачников, например, первой половины XX в., которая была наполнена чертами мещанского уклада, определявшими жизнь городской интеллигенции, с «пылью переулочной», «скукой загородных дач», «женским визгом», «с прогулками у канав» (8, с.92). Слово «дачник» вбирало в себя значение «культурно-бытового промежутка», когда дачник был не дворянином-помещиком, не крестьянином-тружеником и не буржуа. Он повисал между «культурным стереотипом» (6, с.83). Дачный быт, пришедший на смену, не был «естественным продолжением» прошлой дачной жизни.

Дачник в самой основе этого понятия - человек, «как бы» связанный с землей, природой и культурной памятью» (6, с.84). Поэту по-настоящему дорога эта связь, потому что в ней он видит связь человека с национальными традициями народа: «Видно, солнца лучик / беды убивает. / Чем на даче - лучше / места не бывает».

Обращение к теме деревни в конце XX в. возвращает к народным истокам и помогает осознать себя человеком, не утратившим связь с традиционно-народной Россией.