Глобальные вызовы и сценарии будущего европейской цивилизации

Закат христианской эры европейского мира

Современный мир стремительно меняется, и масштабы перемен не только поражают воображение, но и вызывают тревогу. Нервом публикаций и научных конференций последнего времени становится осознание тревожного факта: мир переживает «минуты роковые» – приближающийся пик глобального кризиса по своим масштабам и последствиям превосходит «осевое время» в истории человеческой цивилизации.

Рвутся цивилизационные нити преемственности, деформируются социальные структуры и отмирают нормативные механизмы, удерживающие социум как целостность, расширяется зона аномии и пространство институциональной дисфункции. Рушится единая картина мира, цементируемая вековыми усилиями философии и естествознания. Разум уступает место рассудочности и прагматизму, а место морали, вытесненной в сферу абстракции, занимает «релятивистская Вселенная», не имеющая «верха» и «низа», центра и окраин, целого и частей. Наружу хлынул хаос, пустота, «втягивающая в разрастающуюся воронку “знакомые до слёз” знаки и символы культуры: добро, любовь, красоту, дом, истину, природу. Всё то, что составляло духовную азбуку культуры, поле её гравитации, удерживающее человека в антропосообразном мире и преодолевающее разнообразные симптомы “родового безумия” [18]».

Растёт опасность цивилизационных рисков, связанных с экстенсивным развитием новейших нано-, био-, когнитивных и информационных технологий. Всё очевиднее становится культурно-историческая тупиковость вектора развития мировой цивилизации, которая обнаруживается как в крушении глобального социалистического «эксперимента», так и в исчерпанности культурно-исторических ресурсов западного «общества всеобщего благоденствия» – глобальный неолиберальный капитализм, пережив «предагональную» вспышку 1970–2000-х годов, исчерпал возможности своего развития.

Основным свидетельством кризиса полуторатысячелетней европейской цивилизации является растущая острота проблем культурно- антропологического характера [11]. Гуманитарное знание фиксирует, как минимум, пять проблемных зон: угроза национальным культурам как ценностно-нормативным системам, упорядочивающим жизнь человека и общества; деформация культурно-антропологических матриц, сформированных на базе христианских ценностей; глубинный кризис национально-культурной идентичности; экспансия языческих стихий, энергий и практик; деформация фундаментальных смысловых ключевых концептов, формирующих интеллектуальное европейское пространство.

Базовые причины духовной агонии европейского мира связаны с утратой системообразующего статуса христианской антропологии, которая традиционно определяла ценностное и смысловое пространство европейской культуры, обеспечивая духовные приоритеты личностного развития и основания солидарности этносов. Серьёзные вызовы настоящему и будущему европейской культуры исходят из глубинного кризиса национальнокультурной идентичности. В антропологической плоскости сущность кризиса состоит в анализе той неделимой субстанции, которая определяла историческую устойчивость культуры и вектор развития антропоса как существа, стремящегося к небу, в сферу духа.

Последствия разрушения базовых оснований национально-культурной идентичности для личности и социума имеют крайне негативный (и нередко катастрофический) характер:

– размываются основы гражданской солидарности и ответственности;

– происходит снижение степени политической мобилизованности граждан и превращение их в индивидуализированную массу;

– расширяется пространство и репертуар нетрадиционных самоидентификаций и негативных идентичностей, выполняющих компенсаторные функции в ситуации «идентификационной пустоты»;

– на развалинах идентичности и руинах распадающегося социума стремительно растёт интерес к этнической составляющей человеческого бытия – языку, фольклору, быту, традициям и обычаям, идёт активное возрождение язычества с его расовыми архетипами и этническими стереотипами.

О кризисе духовных оснований европейской культуры свидетельствует деформация фундаментальных смысловых концептов, ранее обеспечивающих целостность интеллектуального европейского пространства.

Перед лицом серьёзных вызовов оказался идеал гуманизма, претерпевающий значительные деформации в контексте европейской культуры, вытесняемый постмодернистскими проектами человека и активно утверждающими себя идеями трансгуманизма.

В новых акцентах нуждается трактовка свободы как неотъемлемого компонента гуманистического идеала. В классической парадигме достижение свободы связывалось с преодолением внешних ограниче- ний человеческой деятельности, прежде всего со стороны природного и социального окружения. Это порождало, во-первых, идеологию покорения природы, использования её в интересах человека, контролирования естественных процессов; во-вторых, идею рационализации и гуманизации общественных отношений путём контроля и конструирования новых форм человеческих взаимоотношений. Дальнейшее развитие данной антропологической стратегии чревато усилением глобальных экологических, социальных и духовных кризисов. Учёные говорят о необходимости осмысления и утверждения в рамках гуманитарного знания образа человека, соответствующего сегодняшним реалиям, включённого в системные отношения с природной и социально-культурной средой своего обитания на основании принципов диалога и законов коэволюции (В. А. Лекторский).

Глобальной экзистенциальной проблемой последнего времени становится дефицит жизненных смыслов. В стремлении заполнить смысловой вакуум человек обращается к религиозным и квазирелигиозным идеологиям (в том числе исповедующим конфессиональный, национальный и прочие фундаментализмы), которые формировались на основе ментальных матриц «мы – они» и потому обречены на разделение мира по критерию «свои – чужие» [10, с. 416]. В качестве ключевых причин тотального обессмысливания жизни в современном социуме всё чаще называются деформация религиозного сознания, истощение онтологической энергии веры, ведущие к утрате связи с Богом. Всё это свидетельствует об исчерпанности проекта модерна и трансформации европейской культуры в новую фазу постмодерна1. «Смерть модерна <…> становится глобальным вызовом западной цивилизации, которая вступает в стадию постмодерна, отказывающегося от гуманистических ценностей христианства и Просвещения и активно утверждающего антропологический спектр жизненных стратегий нового язычника»2.

Глубинные причины переживаемого европейской цивилизацией антропологического кризиса связаны с модификацией духовных оснований бытия, неспособностью культуры сохранить жизненно важные параметры в пределах исторически сложившейся нормы. Деструкцию нормативной функции культуры провоцирует распад интеграционных связей прошлого, настоящего и будущего. Разрыв времён в глобальном мировом простран- стве обусловлен высоким темпом обновления знаний, интенсивным развитием информационных технологий, порождён быстрой сменяемостью социальных структур и институтов, типов и способов коммуникации, динамизмом и плюрализмом социальной и культурной жизни, разрушением традиционных ценностно-нормативных матриц культуры, выступающих ресурсом смыслополагания.

Смена цивилизационных матриц происходит в результате накапливания внутри культурного организма непреодолимых противоречий, деформирующих мировоззренческое ядро и ментальные матрицы культуры, обеспечивающие её целостность в историческом времени. В частности, глубинным источником мировоззренческих противоречий европейской культуры (и причиной кризиса христианского духа европейской цивилизации) являются деформирующие проекты европейской истории: Возрождение (которое утверждало антихристианский антропологический проект, составивший основу европейского гуманизма) и протестантская Реформация (особенно в своей кальвинистской ветви), отождествившая христианскую святость с трудом и земным успехом и открывшая дорогу капитализму, который утвердился в качестве доминанты европейского мира на много веков1. Реформация осуществила десакрализацию христианских «заветов», отказавшись от «заповедей блаженств» Христа в пользу Человека, заложив тем самым основание для будущей культурной парадигмы эпохи Просвещения.

«Постхристианский» человек Европы эпохи модерна открыто отрекается от идеала Нагорной проповеди Христа, исповедуя ценности индивидуализма и сытости, статуса и успеха. «Все важнейшие аспекты жизни, уклада и культуры западного общества переживают серьёзный кризис... Больны плоть и дух западного общества, и едва ли на его теле найдётся хотя бы одно здоровое место или нормально функционирующая нервная ткань... Мы как бы находимся между двумя эпохами: умирающей чувственной культурой нашего лучезарного вчера и грядущей идеациональной культурой создаваемого завтра. Мы живём, мыслим, действуем в конце сияющего дня, длившегося семь веков. Лучи заходящего солнца всё ещё освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам всё труднее различать это величие и искать надёжные ориентиры в наступающих сумерках. Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с её кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами [17, с. 427]».

Кризис западной цивилизации в зеркале гуманитарного знания

Европейский кризис – авангардная часть общемирового кризиса, в котором общий вектор экспансии катастроф проявляется обнажённо и остро. В таком социально-психологическом и духовном контексте теряют реалистичность «проекты спасения», выработанные в системе позитивистского знания, при этом всё большие возможности для осмысления происходящего и понимания перспектив грядущего обнаруживает дискурс религиозного характера и эзотерической традиции, сочетающий в себе рациональные аргументы и иррациональные способы проникновения в логику метаистории (вроде «Откровений святого Иоанна Богослова»). И это закономерно – если эпохам «линейного» исторического развития соответствовал рационалистический метод познания, то понимание «времени катастроф» требует иной методологии. Понять весь трагизм переживаемого момента мешает «исторический оптимизм» человека эпохи модерна – вера в прогресс, незыблемость существования привычного мира1.

Глобальную катастрофу приближают не только объективные факторы, но и катастрофическое сознание – массовые апокалиптические настроения, которые провоцирует массовый «комплекс катастрофофилии», которая, как правило, предшествует мировым потрясениям (А. Назаретян). «К перспективе гибели своей культурной системы человек во все времена адаптирован плохо. Здесь ужас не физический, а метафизический ... Слишком велика психологическая и экзистенциальная привязанность к своей культуре. Но чашу сию испить придётся [14]». Действительно, национальная («родная») культура для человека – это как родительский дом, в котором происходит не только первое, но и второе, главное по своей сущности – метафизическое – рождение личности (Н. Бердяев). Этот дом обеспечивает первичную социализацию и межпоколенческую трансляцию культурного и социально-поведенческого опыта, даёт уроки любви, добра и понимания, рождает чувство защищённости, которое помогает человеку пережить удары судьбы. «Культура на уровне глубинных психологических установок блокирует осознание своей смертности в историческом времени, отвечая на смутную метафизическую тревогу человека разнообразными формулами вроде: всё будет хорошо, всё наладится, всё вернётся на круги своя, и т.д. и т.п. Внушения эти столь сильны, что даже мысль о собственной смерти для человека более переносима, чем мысль о смерти культуры, которую он гонит от себя всеми силами и, как правило, ценой потери адекватного восприятия действительности. Особенно в закатные эпохи [14]».

Особенно остро проблематика кризиса западноевропейской цивилизации звучит в гуманитарных текстах последнего времени, которые становятся своеобразными пророчествами о «конце истории» – в них начинают откровенно доминировать темы негативизма, тревоги, растерянности, воинствующего нигилизма – типичными для философского дискурса стали метафорические конструкции, фиксирующие антропологический кризис, кризис самоидентичности, экзистенциальный вакуум, исчерпанность энергий, «ситуацию Освенцима» [3]. Центральная мысль такого рода прогнозов – современная европейская цивилизация вступает в новый этап – эпоху постмодерна , которая по ключевым характеристикам отвергает предыдущую эпоху модерна.

На наш взгляд, этот прогноз не в полной мере отражает весь спектр и глубину надвигающихся перемен. Дело в том, что «линейная» методология анализа (и соответствующее мышление, которое каждый следующий этап рассматривает как отрицание или развитие предыдущего) в данном случае не объясняет сути всего происходящего. По совокупности глобальных тенденций и процессов современной цивилизации можно утверждать, что мир вступает (точнее, возвращается) в ту культурную эпоху, которую человечество трудно и мучительно преодолевало примерно две–три тысячи лет тому назад.

Это был тот исторический период (К. Ясперс назвал его «осевым временем»), когда выдающиеся мыслители (древнегреческие философы, поэты, библейские пророки) смогли произвести фундаментальную метафизическую революцию в сознании человека: они бросили вызов погрязшему в «заблуждениях» нечестивому и неразумному языческому миру; осуществили разрыв сущего и должного, показывая греховность и несовершенство человека и мира, который нуждается в преображении. Эта эпоха разрывает языческий круг времени, привнося в человеческую историю эсхатологические мотивы, она укрощает агрессивность языческого, родового человека, обеспечивая «баланс силы и мудрости».

В религиозных и философских текстах того времени была сформирована нравственная направленность духовного опыта: были поставлены радикальные цели спасения, в том числе путём поиска Истины, которая делает человека свободным; открыты идея всечеловеческого единства и понимание всемирного характера человеческой истории. Человек впервые начинает осознавать масштаб бытия, понимать себя и свои границы, трансцендентные миры и глубину самосознания, он теперь способен различать добро и зло, рассматривая эти энергии как проекцию в земное измерение универсальных антиподов мира – Бога и Дьявола.

Возникает феномен «обращения» в религиозную веру или философскую доктрину, с вытекающими отсюда жизненными смыслами и нормами поведения. Религиозная мораль обретает личностный характер (в Новом

Завете «оскверняет» не то, что входит в уста, а что выходит, и очищает только то, что «идёт из сердца»). Человеку впервые предоставлена великая свобода выбора смысла бытия в сфере духа, которая даёт ему шанс выбраться из «оков рода»1.

«Осевое время» в глобальном масштабе формирует культурную матрицу, которая по отношению к миру язычества выступает как «антисистема» – «осознавая порочность самой онтологии», она стремится её взорвать, «революционно исправить её»2. Великие культуры древности заложили основы социально-культурных институтов передачи духовного опыта. Выдающиеся религиозные и этические доктрины того времени девальвировали архаическое сознание, утвердив культ Логоса (Слова, Книги), который выступил главным орудием борьбы с хаосом.

Великим достижением «осевого времени» становится утверждение в структуре ментальности принципов рационализма, которые впоследствии стали отправной точкой для мыслительных техник, возникших на основе формализуемых правил, развития рефлексии как способа самопроверки правильности мысли, обращённой не только на процесс мышление (логика), но и на его результаты в слове (поэтика, риторика). Революция в мышлении разрушает авторитет традиций рода и утверждает ценность свободы выбора и ответственности; освобождает от житейской инерции, порабощённости безличными силами, от страха и животных страстей; открывает дорогу власти Идеи, противостоящей ритуальному автоматизму обыденности (С. Аверинцев). Великие философы и пророки «осевого времени» своими текстами и проповедями сформировали духовные контуры человека – тот «неделимый атом», который обеспечивал более двух тысяч лет устойчивость мира и «вертикальную» устремлённость человека «к небу».

Сегодня мы являемся свидетелями мистической неизбежности «эволюционной спирали», когда отвергнутое возвращает свои права, а победители терпят поражение. Иными словами, логоцентрическая Культура (Традиция) пророков (Г. Джемаль), которая в те далёкие времена совершила метафизическую революцию и отвергла Культуру (Традицию) жрецов (Г. Джемаль), сегодня системно исчерпала свой потенциал (и прежде всего в духовной сфере и предметном творчестве), и образовавшийся на её месте метафизический вакуум притягивает Культуру жрецов, мощная жизнеутверждающая стихия которой тысячелетиями ждала своего часа.

Языческие искушения европейского человека

Выпадение западной цивилизации из христианской системы координат и переход на модель язычества можно рассматривать как неизбежный итог антропологической катастрофы европейского мира. При этом коренная ломка затрагивает основополагающие атрибуты бытия человека и общества – меняется картина мира, этический идеал, смыслообразующие сценарии, критерии идентичности, представления о добре и зле, сущем и должном1. Происходит «смена знака» ключевых ментальных характеристик и мировоззренческих доминант культурной матрицы. Расширяется социально-культурное пространство аффективных энергий, а также зона проявления архаического сознания: всё большее распространение получают элементы ментальности древних – иррациональность, мифологизм, мистицизм (с амплитудой от объяснения событий действием мистических и оккультных сил до веры в духов и посмертное существование). Получает распространение концепция мира (жизни, природы, космоса) как обладающего изначальной гармонией и полнотой. В мире язычника нет должного, поэтому в нём нет и этической драмы, которая связана с движением от того, что есть, к тому, что должно быть2. Усиливаются этнокультурные тенденции – прообраз тотальной включённости древнего человека в структуру рода, исключающей свободный выбор личностью иных критериев идентичности. Расширяется социальная база «любителей» магических и мистических практик и верований, которые в те далёкие времена составляли репертуар жрецов.

Увлечение язычеством не обошло и отечественную культуру первой половины ХХ века. В частности, идеолог Серебряного века Вяч. Иванов «полноту культуры» усматривал в единстве аполлонического и дионисийского, подчёркивая сходство онтологического статуса Диониса и Христа. Он утверждал, что мировая душа представлена хаосом, который находится в тесных отношениях с Творцом. Бессознательному хаосу – «душе мира» – Бог является в виде Диониса, языческого божества оргийного, очищающего экстаза, а в душе человека Бог открывается в виде кроткого Христа, Бога Слова, обращённого к разуму1. Бог спасает природу личным действием, просветляющим тёмное движение материи, а человек спасается сам, своей разумной волей, лишь косвенно поддерживаемой словом и волей Бога. Поэтому приобщение к природе становится условием непосредственного приобщения к живому Богу. Путём «нисхождения к хаосу» достигается приобщение «к единству я вселенского в его волении и страдании, полноте и разрыве, дыхании и воздыхании … [9, с. 9]».

Обретённый в «оргийном экстазе» синтез истин Диониса и Христа, считал кумир символистов, позволит создать обновлённую догматику «новой Церкви», будущего вселенского христианства, синтезирующего языческую и христианскую образность. «Для наших земных перспектив нисхождение есть поглощение частного общим. Нужен и свят первый миг дионисийских очищений: соединение с низшим, глубинным богом, говорящим Да Природе, как она есть. Всё нужно принять в себя, как оно есть в великом целом, и весь мир заключить в сердце. Источник всей силы и всей жизни – это временное освобождение от себя и раскрытие души живым струям, бьющим из самых недр мира. Только тогда человек, утративший свою личную волю, себя потерявший, находит своё предвечное истинное воление и делается страдательным орудием живущего в нём бога, – его носитель, тирсоносец, богоносец [9, с. 246]».

Высшая мудрость, которую могут обрести и донести до людей избранные, поэты-теурги, заключается в соединении истины Диониса с истиной Христа в цельное знание, которое и позволит преобразовать мироздание в «земной рай». Волей теургов, полностью овладевших «глаголами вечной жизни», земля преобразится в новый рай, в мистическом средоточии которого будет объединившийся с Христом Дионис [9, с. 246].

Таинственная природа смены цивилизационных матриц

Маятникообразная смена антропокультурных матриц в большом историческом времени обусловлена феноменом «культурно-полевой индукции», выступающей «незримым каналом» хранения и трансляции «квинтэссенции исторического опыта» человечества (А. Пелипенко). В ситуации «инволюционных откатов» доминирующие культурные программы «теряют» свой энергетический потенциал и становятся неактуальными, невостребованными. Но они не исчезают полностью с драматической арены истории – под давлением возрождающихся матриц конкурирующей системы они «оттесняются» – уходят в «тень коллективного подсознания», и ждут там своего часа. В формировании механизмов востребованности иных культурных парадигм ведущую роль играют ментальные матрицы субъекта культуры: испускаемые из «полевого пространства культуры» интенции (импульсы) «здесь» могут быть считаны структурами определённого онтологического порядка и уровня сложности «принимающих устройств и настроек». В пространстве «здесь и теперь» опредмечиваются (эксплицируются) лишь те потенциальные характеристики феномена, которые «релевантны» онтологической природе «агента связи», – их «оживление» происходит в результате резонанса с интенциально-эмпатическим импульсом «вызова» [15]. Воистину: «Зови, зови ночную тьму, и тьма придёт» (В. Шаламов) – мы способны вызвать из потенциального мира лишь то, что соответствует экзистенциальным пластам нашей ментальности и природе доминирующего мировосприятия (добро зовёт добро, любовь к миру и людям возвращается увеличенной энергией любви, а ненависть и зло способны вызвать лишь аналогичные энергии).

Сегодня, как и во времена Ветхого Завета, мир переживает теогони-ческий период – смену цивилизационной парадигмы. Прежняя историкокультурная модель исчерпала себя1, и эта исчерпанность переживается (и в гуманитарном знании, и в массовом сознании) как духовный кризис, «метафизическая пустота» (О. Шпенглер). Это время, когда «близко великое падение, великие перевороты. Но и не это – самое страшное. Страшны не обстоятельства, которые делают возможным великое падение, страшна расшатанность в более глубоких слоях действительности, – гнилость корней страшна. Пусть сдёргивают пестро-затканные покровы, пусть сумятица уничтожит одежды! Но когда стражи намекают, что за покровами мы не увидим ничего, кроме чёрной трухи из гнилого ореха, то тогда есть от чего содрогаться. Грядущие перевороты – только симптом основной, “центральной” гнилости. Подгнили не только люди с их личной волей; подгнили не только внешние порядки; подгнило не только исполнение правды, – сама правда подгнила, подгнил принцип жизни, подгнил, страшно сказать, Бог, и пустыми очами глядит в такие моменты серое небо. Безверье – охлажденье – равнодушье. Бог перестаёт быть безусловной правдой для сознания, Бог делается нечистым, Бог готов перейти не сегодня-завтра в нечисть, побораемый новыми порождениями теогонического процесса, прикрывающий своё бессилие хмурой маской небесных покровов. Но тут назрела религиозная революция, лучше сказать <...> переворот на небе. Вспыхнет борьба, озарятся серые облака красными вспышками молниевых ударов. Колеблются престолы, новое молодое племя рвётся к миро- властительству, вырывает скипетры и державы. А старые бога готовы пасть в чёрный Тартар, чтобы колебать оттуда почву нового религиозного сознания. Тёмной нечистью “экс-боги” станут подыматься из бездон-ностей; мрачными Духами, – так напоминающими былое, когда-то милое, станут тревожить молодое миросозерцание. Генерация небожителей, оттеснённая от власти над сознанием, превращается в своё противоположное; носители правды делаются нечистью [19, с. 272–273]».

Сегодня элементы языческого прошлого, помимо «легальных» способов утверждения, врываются в чуждый для них логоцентрический мир христианской культуры, с его линейным временем и драматической напряжённостью сущего и должного, в «капсулированной», вирусной форме «мемов» – единиц культурной наследственности, аналогичных гену. В культурной коммуникации свойствами мема обладают идеи, самоорганизующиеся в единицу информации, способную к самостоятельному воспроизводству в общественном сознании. Мир прошлого врывается в современность через актуализацию коллективного бессознательного, которое хранит универсальные архетипы и символы, присущие всему человечеству и обеспечивающие его интеграцию в единую семиотическую целостность (К. Юнг). Этот «архивированный» тысячелетиями символический опыт прошлого, «разговаривающий» с человеком на «мягком» языке архетипов и символов, запускает неподвластный сознанию идентификационный резонанс пробуждения «спящих» экзистенциальных энергий1. Языческие символы и образы являются в наш мир героями и сюжетами искусства, мифологемами общественного сознания.

Грядущие опасности реванша Культуры жрецов

Язычество – это по-своему Космос, который упорядочивался гармонией человека с природой, инстинктом сохранения «заданной онтологической программы», её порядком, иерархией и гармонией, «естественной религией», традицией, мифом и ритуалом (Г. Джемаль).

Но становящемуся язычеству предшествует непростая и длительная эпоха торжествующего хаоса – и внешнего, и внутреннего, который есть распад души человеческой. Сегодняшний этап европейского постмодерна – это последняя стадия распада Традиции и социально-культурных институтов модерна – завершающей фазы Культуры пророков.

Опасность расширения социальной базы новоязыческой антропологии состоит в том, что, разрушая духовно-нравственную матрицу куль- туры, она делает неизбежным общецивилизационный крах. Не случайно глобальный проект формирования «нового язычника» символически обозначается «антропологической эвтаназией» европейской культуры. Под мощным воздействием различных форм массовой «кентавр-культуры» (Ж. Т. Тощенко), с их романтикой аморализма и демонстрацией нравственных табу, снижающих планку духовности и способствующих «дебилизации» общества, активно утверждается антропология «нового язычника», объединяющая в границах человеческой экзистенции случайные или даже принципиально несовместимые элементы, импульсы и энергии. В публичном пространстве кумирами становятся личности, обеспечившие своё материальное благополучие и социальный статус откровенным аморализмом и предельной распущенностью, напоминающей образ жизни избранных в обществах древнего мира. Утверждение языческой антропологии создаёт условия для реставрации националистической идеологии, которая становится естественным ответом западноевропейской цивилизации на агонию культуры эпохи постмодерна и в значительной степени выполняет компенсаторную функцию, замещая утраченные основания национально-культурной солидарности1. Реабилитация нацизма на пространстве европейской цивилизации возникает в вакууме идентичности, в ситуации аномии и распада традиционных для христианской культуры антропологических и ментальных матриц.

Разгул языческих стихий на пространстве европейской культуры становится условием для зарождения и реализации деструктивных и античеловеческих проектов. Трагический опыт ХХ века показывает, что природа, почва, факт рождения неустранимы и непреодолимы: они ждут своего часа, взрываясь в ситуации кризиса идентичности. Западноевропейская цивилизация прошла длительный и драматичный путь возвышения по ступеням идентичности: от природы и рода – к духу, идее, всеобщему. Сегодняшняя тенденция возврата к идентичности по критериям «почвы и крови» свидетельствует об очевидной регрессии западного мира.

Опасность язычества состоит в способности его мировоззренческой и «ритуальной составляющей» растлевать человеческие души и развращать человеческие сердца. В результате «духовной порчи» посредством адаптированных языческих практик человек погружается в низшие круги бытия, лишаясь мотивации и энергии продвижения вверх по ступеням духовного восхождения. Духовная атмосфера язычества провоцирует худ- шие человеческие качества и энергии – алчность, зависть, агрессивность, мстительность1.

Утверждение культурной модели неоязычества в её окончательном варианте требует инверсии культовых оснований, в том числе предполагает реабилитацию (и соответствующую культурную легитимацию) «божественного пантеона» древнего человека. И процесс этот в недрах европейской культуры наблюдается уже несколько веков: история европейской цивилизации (особенно начиная с эпохи Нового времени) изобилует примерами «культурной реабилитации» демонических фигур язычества: Аполлона, Диониса, Гелиоса, Люцифера, Гермеса, Меркурия и т.д. Период утверждения христианской матрицы сопровождался в Европе всплеском антисистем – религиозных сект преимущественно сатанинского характера2.

Вызовы времени и миссия русской цивилизации

Сегодня российская цивилизация на поле вселенской битвы двух антропокультурных матриц – пока на стороне традиций христианского Логоса (который, как отмечал П. Флоренский, является ключевым условием противостояния хаосу; мыслитель рассматривал всемирную историю в эсхатологическом ракурсе – как поле битвы, на котором сражаются два противоположных космических начала: «Логос и хаос», или, на богословском языке, «Христос и антихрист»). Культура на этом поле есть специфически человеческое выражение борьбы Логоса против хаоса, против «мирового ура внивания», против равенства и смерти³.

Драматизм сегодняшней ситуации усиливает тотальная несовместимость (и даже непримиримость) метафизических ориентаций противоборствующих антропологий Логоса и Хаоса: лежащих в их основе мировоззрений, областей сакрального, духовных референтов, смыслообразующих сценариев. Европейская цивилизация на несколько столетий раньше вступила в стихию язычества (начиная с эпохи Возрождения), поэтому вражда и непримиримость западной элиты по отношению к русскому миру носит глубинный, метафизический характер. И эта длящаяся не один век битва антропокультурных матриц исключает возможности компромисса.

Модификация христианской антропологии стала результатом действия в пространстве западноевропейской культуры «гуманитарных» стихий, оппонирующих христианским энергиям справедливости, милосердия, добра, истины. В структуре массовой культуры, в западноевропейской гуманитарной мысли эпохи постмодерна всё большую популярность обретают идеи и практики «негативного антропологизма», набирает обороты постмодернистский дискурс, пронизанный энергиями негативизма и пессимизма.

У России остаётся шанс выйти из катастрофического для европейской культуры исторического тренда, а именно: оставаться в границах исторически оправданного и выстраданного народом духовного пространства русской цивилизации (и по возможности не участвовать в тех инициативах и проектах западного мира, которые олицетворяют агонию христианского духа европейской культуры).

Губительным фактором, убивающим душу сегодняшней России, стало нравственное падение народа в результате бездумных (а по сути – преступных) попыток войти в чужой для нас в ментальном и духовном смысле «европейский дом». Трансграничные вызовы и угрозы духовной безопасности требуют не только консолидированных усилий государственных институтов, но и высокого уровня национальной идентичности граждан, они придают возрастающую значимость приоритету духовно-нравственной составляющей в разработке сценариев минимизации глобальных проблем.

Культурно-антропологическое измерение современного кризиса, проявляющееся в глубинной трансформации цивилизационных матриц, позволяет охарактеризовать подлинные гуманитарные масштабы надвигающейся катастрофы и разработать методологию выработки мер предупреждающего характера. Фундаментальные вызовы времени, продиктованные сменой цивилизационной парадигмы, требуют адекватного ответа, условием которого является системное понимание сущности русской цивилизации (её души, ментального склада) как субъекта мировой истории, в поток которой она включена.