Художественная аксиология прозы А.П. Чехова в современном зарубежном литературоведении

и ценностно-смысловой потенциал его прозы, которые не раз становились предметом внимания как отечественных, так и иностранных исследователей. Отметим, что некоторые источники впервые вводятся в контекст российского литературоведения. Оговоримся, что невозможно дать исчерпывающий обзор иноязычных трудов, в которых представлено изучение творчества Чехова в аксиологическом аспекте. В данной статье мы обращаемся к наиболее репрезентативным, с нашей точки зрения, работам.

За рубежом читатели познакомились с произведениями Чехова в конце XIX – начале ХХ вв.: в 1890 г. – в Германии, в 1893 г. – во Франции, в 1897 г. – в Великобритании. Восприятие творчества писателя иноязычными читателями и исследователями не было ровным. Первые зарубежные переводчики, критики и исследователи видели в Чехове «чужого», всецело русского человека. Для зарубежных читателей русская литература в силу своей национальной специфики представлялась чем-то замкнутым в себе, закрытым для отстраненного восприятия в инонациональной среде. Например, в Великобритании конца XIX в. писателя воспринимали лишь как автора импрессионистических зарисовок, похожего на Ги де Мопассана. Российский литературовед Л. Е. Бушканец, анализируя статью о Чехове французского писателя, члена французской Академии, иностранного члена-корреспондента Петербургской АН (1889) Эжена Мельхиора де Вогюэ, отмечает, что последний был автором статей о русской литературе, а широкую европейскую известность ему принесла книга «Русский роман», посвященная И. С. Тургеневу и Л. Н. Толстому. Вогюэ поместил в «Revue des Deux Mondes» большую статью о Чехове, в которой рассматривал новые течения в русской литературе и разбирал традиции, связывающие писателей нового поколения и их предшественников. Его размышления о Чехове вышли в русском переводе еще при жизни писателя. «Де Вогюэ приходит к мысли, что главное в Чехове – абсолютный пессимизм. <...> Именно поэтому чеховский абсолютный пессимизм кажется французскому автору свидетельством деградации русской литературы и культуры после Тургенева и Достоевского: Чехов никуда не зовет, не поэтизирует мир. Если у Мопассана и других чеховских предшественников была иллюзия мира (поэтическая, сентиментальная, грязная или зловещая, неважно – все великие художники внушают миру свою иллюзию), то у Чехова нет никакой иллюзии, нет воспевания России, любви к ней и поэтизации жизни, и это полное разочарование он передает читателям» [Бушканец 2012]. Бушканец приходит к выводу о том, что «будучи “русским европейцем”, Чехов оказался непонятным ни тем, кто стремился видеть его только “русским” (как де Вогюэ), ни тем, кто стремился видеть в нем и современной ему России только стремление к Европе и цивилизации. Читатели Чехова, критики и мемуаристы, принимая в нем одни черты и объявляя чуждыми другие, были или “русскими”, или “европейцами”, а быть “русским европейцем” чаще всего им не удавалось» [там же].

Потребовалось время, чтобы иностранные читатели включили Чехова в фонд мировой культуры. Так, 1970–1980-е гг. – особый этап в восприятии художника англичанами: речь идет не только о признании, а о редком случае приятия «чужого» писателя как «своего», настолько своего, что порой наблюдается парадоксальное «присвоение» приоритета на подлинность понимания его наследия. Чехову отводят место в английской комедийной классической традиции, объединяющей У. Шекспира и Дж. Свифта. Писателя высоко оценили за то, что в своих произведениях он исследовал важные вопросы человеческого бытия и глубоко понял движения человеческой души, осуществив это в отличающейся от Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого форме – без традиционной «надрывности» и «русского максимализма». Англичан также привлекает стиль Чехова, свободный от всего резкого, аффектированного, его поэтика, которая не позволяет ничему «неожиданно случаться», свойственные его творчеству равновесие и в то же время естественность, ненавязчивое, но постоянно присутствующее моральное начало.

Главная тенденция зарубежного чеховедения в 1980-е – 2000-е гг. – интерпретация Чехова не только как талантливого писателя, но и как оригинального мыслителя. В работах иностранных исследователей прослеживается мысль о том, что творчество писателя относится к такому типу художественных достижений, которое содержит значительный ценностно-смысловой потенциал , выходящий за пределы национальной культуры.

Больше всего зарубежных исследователей творчества писателя интересует религиозно-нравственный аспект его произведений. Так, участниками Северо-Американского общества по изучению Чехова (The North American Chekhov Society), основанного в 1992 г. профессором Йельского университета Робертом Луисом Джексоном [Robert Louis Jackson] и ныне руководимого профессором русской литературы Института Колби университета Мейна Джулией де Щербинин [Julie de Sherbinin], поднимаются вопросы мифологических и религиозных основ творчества А. П. Чехова. Дж. де Щербинин в работе «Chekhov and Russian Religious Culture: The Poetics of the Marian

Paradigm» (1997), рассматривая религиозные традиции в творчестве Чехова, утверждает, что он был религиозным писателем [Sherbinin 1997]. Дарья Кирьянов в монографии «Chekhov and the Poetics of Memory» (2000), изучая многочисленные произведения Чехова, показывает, что в творчестве писателя основополагающее место занимает концепт «соборности» [Kirjanov 2000]. В статье новозеландского литературоведа Гарольда Шефски (Harold Schefski) «Chekhov and Tolstoyan philosophy» (1985) рассматривается влияние Л. Н. Толстого на творчество А. П. Чехова и отмечается, что, несмотря на неприятие философии своего старшего современника в целом, последний во многом опирается на христианские ценности и берёт на вооружение два концепта философии Толстого «Не сердитесь» и «Не судите»: «Yet despite the many negative concepts which Chekhov detected in Tolstoyan philosophy, he still found attractive two isolated precepts of the newly conceived religion. These were “Do not be angry” and “Do not judge”» [Schefski 1985: 83–84]. Анализируя данные концепты и полемику писателя с Толстым, исследователь приходит к выводу о разном подходе двух больших художников к художественной философии. Старший современник писателя пренебрегал внешней формой в жизни, Чехов, напротив, считал внешнюю форму необходимой для утверждения внутренней красоты человека.

Иностранные чеховеды отмечают неоднозначность подхода писателя к религии, подчёркивая, что во всех ситуациях он остаётся верен моральному кодексу христианства: представлениям о правде, свободе, справедливости, милосердии и красоте. «The influence of the Christian religion throughout Chekhov's life was not confined to the aesthetic level (a nostalgic affection for the pealing of bells, for church music and cemeteries). The spiritual values and moral code of Christianity were ingrained in his heart together, perhaps, with a secret yearning for faith. Such stories as “Sviatoiu noch'iu”, “Student” and “Arkhierei” show a sympathetic understanding of the religious mentality» [McVay 2002: 75]. Интересно наблюдение Марка Свифта (Mark Swift), который в работе «Biblical Subtexts and Religious Themes in Works of Anton Chekhov» (2004), называя Чехова атеистом, признаёт, что, несмотря на данный факт, писателю было свойственно глубокое понимание религиозных основ его собственной русской культуры. Как отмечает литературовед, подход художника к религии был подходом психолога, и в его произведениях естественно-научный и религиозный взгляды соединяются [Swift 2004]. Подобную точку зрения мы находим и у австралийского чеховеда Джеффри Барни [Jeffrey Borny], понимающего веру Чехова прежде всего в гуманистическом смысле:

«Chekhov’s “faith” is not in any transcendental God or afterlife but in progress and evolution, and, as such, it is humanist faith. Chekhov’s materialist vision of reality helps us to see why he felt unable to answer any questions about the ultimate meaning of life. Spiritual and metaphysical speculations lie outside the reach of scientific materialism» [Borny 2006: 41]. Барни, рассматривая чеховские пьесы в монографии «Interpreting Chekhov» (2006), затрагивает вопрос взаимосвязи мировоззрения и творчества Чехова с философскими системами конца XIX – начала XX вв., а также поднимает проблему взаимоотношений писателя с разными литературными эпохами и стилями. Через точный анализ формы и содержания драм Чехова автор показывает, как слишком пессимистические или чрезмерно оптимистические интерпретации не в состоянии представить в полной мере богатую сложность, неоднозначность пьес, в которых личностное начало превалирует над национальным и коллективным. Он пишет: «The anguish that Chekhov felt about the trivial emptiness of much of life around him has little to do with the quietist pessimism of the ‘nothing to be done’ school of Absurdists. Chekhov, particularly in his short stories, presents human inactivity not as being inevitable but the result of human lethargy. Actual failure is seen in the light of potential achievement and not as an unavoidable part of the human condition. The difficulty of depicting failure while at the same time communicating the possibility of human achievement became one of the central problems that Chekhov faced» [Borny 2006: 27–28]. В монографии подчеркивается, что ценностное сознание героя произведений писателя характеризуется стремлением постичь смысл бытия в повседневном.

Подведем итоги. Итак, зарубежные чеховеды рассуждают о ценностях, значимых для писателя и русской культуры в целом. Исследователей особенно интересует религиозно-нравственный аспект произведений, их духовная наполненность, при этом многие подчеркивают амбивалентный подход художника к религии. В работах прослеживается мысль о том, что творчество писателя относится к той категории художественных достижений, которые – наряду с крупнейшим вкладом в русскую культуру – содержат значительный ценностно-смысловой потенциал, выходящий за пределы национального. Писатель, раскрывающий загадочную русскую душу, воспринимается представителями другой культуры как художник, который сумел соединить национальное и бытийное.

Нами был затронут аксиологический аспект анализа чеховского творчества зарубежными литературоведами, что позволило очертить круг тем и проблем, к которым обращаются иноязычные чеховеды.

Перспективным представляется сопоставление корпуса текстов отечественных литературоведов и иноязычных ученых, в которых отражены взгляды исследователей на ценностно-смысловой потенциал произведений Чехова.