Менталитет народа и синтаксис языка: вектор влияния (на материале английских и русских безличных конструкций)

Тема, вынесенная в заглавие этой статьи, находится в русле дискуссии о способах грамматического выражения характерных черт менталитета народа – носителя языка. «Стало традицией противопоставлять англосаксонский тип языкового мышления русскому типу по признакам “активность, деятельность, контроль над ситуацией” и “пассивность, отсутствие контроля, неволитивность чувства”» [10, с. 147]. В качестве доказательства этого тезиса утверждается, что в английском предложении подлежащее обычно имеет форму номинативного падежа (John wants – «Джон хочет»), тогда как для русской речи типичны безличные конструкции (Ивану хочется), в которых субъект выражен именем существительным или местоимением в дательном падеже. Однако наблюдения показывают: хотя в системе английского предложения безличные конструкции не представлены столь широко, как в русской, все же они играют важную роль, противореча утверждению, что в английской грамматике все вращается вокруг личного субъекта-деятеля, в то время как русский субъект зачастую предстает в семантической роли «экспериенцер» (тот, кто пребывает в каком-л. состоянии).

Поскольку, как известно, особенности морфологии английского глагола препятствуют использованию нулевого подлежащего в предложении (кроме эллиптических и императивных конструкций), большое значение в английской грамматике обрело безличное местоимение It , употребляемое в синтаксической функции подлежащего. Оно выполняет ту же роль, что и нуль-подлежащее в русском предложении – роль заменителя табуированного имени. Его семантика разнообразна, она определяется разновидностью безличного предложения.

В предложениях It rains / drizzles / snows / hails / lightnings / thunders/ thaws (букв. «Оно дождит / моросит / снежит / градит / гремит / тает») безличное It в функции подлежащего – это, в исторической ретроспективе, эвфеми-стическаязамена имени божества [4, с. 382]; по мифологическим представлениям, это божество управляет всем в мире и, в частности, совершает вышеперечисленные действия. Замена имени божества местоимением It обусловлена суеверием Talk of the devil and he will appear («злой дух легок на помине») и заповедью Don’t use the holy name in vain («не поминай святое имя всуе»).

Действие этого суеверия и этой заповеди проявляется в ряде языков. В испанском языке используется нулевое подлежащее ( Llueve , букв. «Дождит»), во французском языке – без-

личное il ( Il pleut , букв. «Он дождит»), в немецком – безличное es ( Es regnet , букв. «Оно дождит») и т. д. По свидетельству А.Ф. Лосева [4], древние греки прямо говорили Zeus hyei (букв. «Зевс дождит»), раскрывая божественность деятеля в этой конструкции. В данной связи уместно упомянуть и английский оборот со значением «идет снег»: Mother Carey is plucking her geese , букв. «Матушка Кэри ощипывает гусей» (таково имя феи штормов в фольклоре английских моряков). Ср. также: «В русском народе укоренилось мнение: Илья-пророк грозы держит ‒ лишь ему подвластны небесная и водная стихии. При дожде говорили: Илья-пророк из бочек воду льет» [3]. Вышеперечисленные факты демонстрируют и подтверждают присутствие сверхъестественной личности, которая имплицитно обозначается нулевым или десемантизированным подлежащим в таких конструкциях.

Нас в первую очередь интересует одна из граней этого грамматического явления – его влияние на характер английского языкового мышления. Разумеется, современные носители английского языка очень далеко ушли от древнего мифологического мышления и миропонимания; в наше время вряд ли кто-то из них (за исключением филологов) догадывается, что в безличной грамматической конструкции кроется древнее представление о силах небесных, которым подвластен мир. Но факт остается фактом: в данной конструкции подлежащим является «оно» (It) , которое при наличии фантазии можно наполнять разнообразным конкретным содержанием, однако в любом варианте It заставляет осмысливать денотат в определенном когнитивном формате: в семантической роли «агенс» (деятель) выступает некая стихия, нечеловеческая по своей природе и неподконтрольная людям. В этом формате мировосприятия явственно ощущаются отголоски архаического мышления, хотя в настоящее время они не акцентированы и носят имплицитный характер.

Чтобы наглядно продемонстрировать специфику упомянутой английской конструкции, в качестве эталона сравнения кратко охарактеризуем ее русский эквивалент – Идет / льет / моросит / накрапывает дождь , Идет / падает / валит снег . В функции подлежащего в ней выступают наименования осадков, формально представленных как агенс действия.

Однако наши фоновые знания подсказывают нам, что осадки не могут выступать как сознательный инициатор действия (агенс); зна- чит, эти глаголы обозначают не действие. Эта конструкция обозначает событие, происшествие. Здесь дождь и снег осмысливаются не как вещества, а как целостные события (снегопад, дождепад), что подтверждается возможностью обходиться без глагола идет: А на улице снег, снег, // Между нами не год – век [6]; Дождик, дождик на дворе, // Хмурится погода [12]; А за окном то дождь, то снег, // И спать пора [8].

Предложения типа Идет дождь , по существу, представляют собой семантические син-креты. В их составе лексические компоненты не являются отдельными номинаторами. Такие предложения отражают событие неделимо, целостно (холистически), как будто это единое слово (точнее, односоставное предложение). У них отсутствует актуальное членение, в них нельзя выделить тему и рему. Невозможен обмен репликами Кто идет? ‒ Дождь или Что делает дождь? ‒ Идет . Можно лишь спросить Что происходит? и получить ответ Идет дождь (ср. с однословным безличным предложением Дождит ). Нечленимость общего значения словесного оборота на значения составных частей называется семантической целостностью.

И все же в этой русской конструкции слышатся отголоски древней персонификации: дождь представлен как существо, способное ходить и лить (не литься, а именно лить), а снег – как существо, способное ходить и валить (не валиться, а именно валить). У глаголов лить и валить в составе этой конструкции нейтрализована оппозиция «переходность :: непереходность», что говорит об их событийности, а не акциональности. В ситуации «идет дождь» никто не действует; просто нечто происходит. Так русские, в отличие от англосаксов, мыслят этот тип ситуаций под влиянием родного языка.

Следует, впрочем, оговориться: в поэзии, которая унаследовала традиции фольклора, осадки иногда персонифицируются. Им приписываются осознанные действия, ментальные состояния и тем самым – роль «агенс». Например:

На темном крыльце, замерзая,

Теряя ко мне интерес,

Ты что-нибудь знаешь, родная, Про снег, убежавший с небес? ... И нет в нем ни злости, ни гнева.

И кто в том, скажи, виноват, Что снег, убегающий с неба, Не помнит дороги назад?.. [1].

Обратимся далее к английской безличной конструкции It is dark / cold / hot / windy («Темно / холодно / жарко / ветрено»). В ее составе It имеет несколько иное значение. В роли подлежащего оно выражает амбиентный субъект (лат. ambiens «повсеместный»). В качестве субъекта представлена вся окружающая обстановка. В соответствующей русской конструкции амбиентный субъект выражен нуль-подлежащим, которое не имеет существенных семантических отличий от английского безличного It .

В английских предложениях на наличие амбиентного субъекта указывает обстоятельство места: It is cold here (букв. «Здесь холодно»). Раздельное употребление It и here показывает, что It выражает здесь именно субъект (в логическом смысле, как член пропозиции), а локатив выражается наречием. Необходимость этого замечания вызвана тем, что ряд лингвистов, рассматривая примеры типа русского Здесь холодно , в слове здесь усматривает подлежащее (выраженное субстантивированным наречием) и, соответственно, логический субъект. Однако английская конструкция It is cold here , эквивалентная русской конструкции Здесь холодно , показывает, что субъектом является не место ( here «здесь»), а все то, что его заполняет ( It «оно»).

Смешение локатива с субъектом, вероятно, обусловлено тем, что один и тот же актант может мыслиться то как место, то как предмет. Ср.: It is cold in the Arctic «В Арктике холодно» (Арктика – место) и The Arctic is cold «Арктика холодна» (Арктика – предмет). Данная ситуация репрезентируется языковыми средствами по-разному, в зависимости от цели высказывания. Это в очередной раз подтверждает известный тезис К. Маркса [5] о том, что язык есть практическое, действительное сознание, и тезис А.Ф. Лосева [4] о том, что язык «подает» мысль в том или ином ракурсе, выдвигая в фокус внимания одни грани реальности и отодвигая другие на задний план.

В ряде случаев в рассматриваемой английской безличной конструкции бывает обозначен и другой субъект, а именно субъект-наблюдатель – например, It’s too stuffy for me in here «Мне здесь душно». Но даже если в предложении наблюдатель не упомянут (It’s too stuffy in here «Здесь душно»), он все равно подразумевается – ведь душно всегда кому-то .

С точки зрения второго субъекта (наблюдателя) первый (амбиентный) субъект выступает как объект наблюдения. В одних случаях итог наблюдения представляет собой простую констатацию состояния объекта. Оценка (если она дается) ситуативна: It is cloudy today «Сегодня облачно». Наблюдатель констатирует объективный факт – наличие облачности, – к которому он может относиться позитивно, негативно или равнодушно; в самом предложении нет указаний на то, оценивается ли объект (и если да, то как).

В других случаях оценка состояния объекта наличествует и определяется однозначно. Так, в примере It is too stuffy in here «Здесь слишком душно» негативная оценка выражена словом stuffy (душно – это плохо) и словом too (слишком душно – это еще хуже).

Таким образом, складывается следующий когнитивный формат данной грамматической конструкции: некий субъект присутствует в некоем месте, наблюдая и оценивая состояние всего того, что в нем расположено. При этом субъект вовлечен в ситуацию и на себе испытывает состояние объекта через свои органы чувств. Например: “It’s damned cold out here”, he said and shivered. “Let’s go in” [14]. «Здесь, снаружи, чертовски холодно, ‒ сказал он, поеживаясь. ‒ Давай зайдем внутрь».

В этом формате англосаксы осмысливают ситуации данного типа. Близка к вышеописанной и темпоральная конструкция It is 8 o’clock / It is evening (now) «Сейчас 8 часов / Сейчас вечер», с той разницей, что амбиент-ный субъект (It) характеризуется по локализации не в пространстве, а во времени.

Рассмотрим далее вопрос об обозначении внутреннего самоконтроля, способности управлять своим душевным состоянием. Она считается признаком цивилизованности, а ее отсутствие – признаком варварства. В работе «Русский язык» А. Вежбицкая посвятила этому вопросу целый раздел под названием «Не-контролируемость чувств», в котором она отметила: «Говоря о людях, можно... придерживаться двух разных ориентаций: можно думать о них как об агентах, или деятелях, и можно – как о пассивных экспериенцерах... Пассивно-экспериенциальный способ в русском языке имеет более широкую сферу применимости... нежели в немецком, французском... английском. При экспериенциальном способе пред- ставления лицо, о котором говорится в предложении, как правило, выступает в грамматической форме дательного падежа, а предикат обычно имеет безличную форму среднего рода. Одним из основных семантических компонентов, связанных с таким способом представления, является отсутствие контроля: “не потому, что X это хочет”. Безличная форма глагола и дательный падеж имени в предложениях, где идет речь о чувствах, выражают отсутствие контроля» [2, с. 45]. В подтверждение приводятся англо-русские параллели типа John feels sad «Джон ощущает грусть» (личная конструкция) – Ивану грустно (безличная).

Эта аргументация вызывает возражения, т. к. она основана на смешении форм номинативного и общего падежей подлежащего, из-за чего общий падеж считается выразителем исключительно семантической роли «агенс». Ниже приводятся наши контраргументы.

• 1.    Английская конструкция John feels sad «Джон ощущает грусть» ничуть не более «агентивна», чем русская конструкция Ивану грустно . Английский общий падеж передает не только роль «агенс», но и любую семантическую роль, в том числе роль «экспериен-цер» ‒ «тот, кто пребывает в том или ином состоянии». В предложении John feels sad падежный фрейм глагола to feel «ощущать» содержит именно роль «экспериенцер», а отнюдь не «агенс».

• 2.    В русском языке наряду с безличным способом обозначения эмоций есть личный способ: Ивану боязно = Иван боится , Ивану стыдно = Иван стыдится , Ивану грустно = Иван грустит , Ивану обидно = Иван обижается , Ивану завидно = Иван завидует и т. п., и статистически не подтверждается, что в русской речи безличный способ предпочитается личному. Так, предложения Я боюсь и Мне боязно – это равноценные русские способы выражения страха. Но это не означает, что носители русской лингвокультуры в одних случаях контролируют, а в других – не контролируют свои эмоции, тогда как носители английской лингвокультуры контролируют их во всех случаях. В русской речи выбор личного или безличного способа обозначения эмоций диктуется расхождениями:

Подчеркнем еще раз: личная форма John в этой английской конструкции не является формой номинативного падежа, и выражает она не агенс. Не следует смотреть на эту английскую грамматическую форму глазами носителя польского, русского или иного флективного языка. Ощущение того, что John здесь выступает в роли «агенс», вызвано интерференцией флективного языка, в котором подлежащее обычно стоит в номинативе и выражает агенс. Нужно учитывать, что в английском языке это не так.

Подлежащее в английском предложении представлено существительным в общем падеже не потому, что оновыражает семантическую роль «агенс», а потому, что альтернативы общему падежу нет: существительное не имеет ни дательного, ни других косвенных падежей, кроме притяжательного (а по мнению ряда ученых, не имеет и его, т. е. вообще лишено категории падежа).

Вежбицкая сделала психологический вывод из языкового факта, который, согласно выдвинутому У. Оккамом методологическому принципу «Не умножай сущности сверх необ- ходимости» [7], поддается лингвистическому объяснению.

• а)    в семантических нюансах: Я стыжусь / жалею / обижаюсь (это многократно переживаемые состояния) ‒ Мне стыдно / жалко / обидно (это сиюминутные состояния);

• б)    в стилистических нюансах: Я испытываю удовольствие / отвращение (книжный стиль речи) ‒ Мне приятно / противно (нейтральный стиль речи);

• в)    в сочетаемости: Я завидую ( кому-либо – косвенное дополнение) ‒ Мне завидно , что ... (придаточное изъяснительное).

• 3.    Русские конструкции с формой дательного падежа ( Мне подумалось , Мне не спится вместо Я подумал , Я не хочу спать и т. п.) отражают тот факт, что некоторые психические процессы неподконтрольны сознанию, что они исходят из сферы бессознательного и воздействуют на сознание. В английском языке, по закону компенсации, этот факт тоже отражен, только, за неимением дательного падежа, с помощью других грамматических конструкций:

• а)    конструкции с подлежащим – безличным It : It came to my mind «мне пришло в голову», It seemed to me «мне показалось», It dawned on me «до меня дошло», It occurred to me «меня осенило», It struck me «меня поразило»;

• б)    конструкции с подлежащим – наименованием эмоции: Anger seized me «меня обуял гнев», Fear befell me «на меня напал страх», Desire over came me «мной овладело желание», Joy overwhelmed me «меня захлестнула радость», Anxiety took hold of me «меня охватила тревога» и т. п.

Как видим, в этих английских конструкциях человек обозначен формой не именительно- го (субъектного) падежа в роли агенса, а формой объектного падежа местоимения в функции предложного дополнения (to me / on me) в семантической роли экспериенцера, а также прямого дополнения (me) в роли пациен-са. Все это наглядно показывает, что эмоции бывают не подконтрольны носителям английской лингвокультуры так же, как и носителям русской.

Положение дел не изменяется в тех случаях, когда местоимение имеет форму номинативного падежа при сказуемом, которое представлено глаголом в форме пассивного залога ( I was overwhelmed by joy «Я был охвачен радостью»). По Ч.Дж. Филлмору [11], разные поверхностные (синтаксические) структуры могут передавать одну и ту же глубинную (семантическую) структуру.

То, что эмоции в одних случаях контролируются, а в других не поддаются контролю – это универсальный факт, который не определяется этнической принадлежностью субъекта. О. Есперсен проследил постепенное превращение древнеанглийской конструкции с субъектом в дативе в новоанглийскую конструкцию с субъектом в общем падеже. В примере Cynge licoden peran («Королю нравились груши») субъект оценки ( cynge «королю») выражен не подлежащим, а дополнением в дативе, на что указывает флексия -e . Подлежащим в номинативе выражен объект оценки ( peran «груши»), на что указывает флексия -an .

В среднеанглийский период флексия датива элиминировалась (the king liceden peares) , а позднее возникла амбивалентная конструкция the king liked pears , допускавшая двоякое понимание: king (Object), pears (Subject) «Королю нравились груши» или king (Subject), pears (Object) «Король любил груши». Во избежание амбивалентности был введен фиксированный порядок слов Subject – Predicate – Object, в результате чего ныне эта конструкция допускает лишь одно прочтение: The king (Subject) liked pears (Object) [13].

Так исчезла из английского языка конструкция с дативом. О. Есперсен объяснял это тем, что субъект наконец-то занял «подобающее» ему место подлежащего, показывающее, что он контролирует свое внутреннее состояние.

Но это психологизированное толкование. На самом деле причиной перестановки подлежащего и дополнения стала, судя по фактам, аналитизация английской грамматики и в ее рамках – отпадение флексий, приведшее к тому, что стало непонятно, где – подлежащее, а где – дополнение. В данном случае постановка субъекта в позицию подлежащего имеет явно лингвистическую, а не психологическую причину.

Наблюдения привели нас к выводу: из сопоставления вышеприведенных английских и русских конструкций не следуют ни культурологические, ни психологические выводы о чьей-либо инициативности или фатализме. Следуют лишь выводы о разнице в выражении одного и того же содержания, которая проистекает из разницы в грамматическом строе языков.

Сказанное выше о конструкциях с эмотив-ной семантикой касается также перечисляемых ниже конструкций с иной семантикой:

• •    с семантикой долженствования ( I ought to – «Мне надлежит», I should – «Мне следует», I have to – «Мне приходится»);

• •    с интенциональной семантикой ( I want – «Мне хочется», I am unwilling – «Мне неохота», I don’t feel like working – «Мне не работается»);

• •    с оценочной семантикой ( I like – «Мне нравится», I don’t care – «Мне все равно», разг. I don’t give a damn – разг. «Мне до лампочки»);

• •    с имагинативной семантикой ( I dream of – «Мне снится», I vision – «Мне чудится / мерещится», I fancy – «Мне представляется»);

• •    с сенсорной семантикой ( I feel pain – «Мне больно», I feel tickled – «Мне щекотно», I feel sick – «Меня тошнит») и т. п.

Уточним: предложения типа Мне трудно ответить , по логике вещей, недолжны причисляться к безличным, поскольку «безличное предложение – это односоставное предложение со сказуемым, называющим такое действие или состояние, которое представлено без участия подлежащего» [9]), а в данном случае наблюдается двусоставность: в роли подлежащего выступает инфинитив (ответить) , а в роли сказуемого – оборот с дативом (мне трудно) . Такая же конструкция есть в английской грамматике: It is difficult for me to answer (букв. «Это трудно для меня – ответить»), с той разницей, что инфинитив-подлежащее дублируется с помощью предваряющего It (англ. “anticipatory It”), но можно обойтись и без него: To answer is difficult for me (букв. «Мне трудно ответить»). В обоих языках субъект ( for me / мне) представлен в роли «экспериенцер» (тот, кто переживает, ощущает). Как русская, так и английская конструкции широко употребляются в речи. Семантической разницы между ними нет, в том числе разницы в «инициативности» и «безынициативности» субъекта.

Что касается архаизмов me thinks / me seems («мне думается / кажется»), они возможны в английском языке по той же причине, что и в русском, а именно потому, что в обоих языках местоимение имеет форму косвенного падежа, передающего в числе прочих и значение датива. Но с английскими существительными такая конструкция невозможна, а с русскими – возможна ( Ивану думается / кажется ), и не по психологической, а по лингвистической причине – потому, что у русского существительного есть датив, а у английского нет. Этнический менталитет здесь ни при чем; дело в типе и строе языков.

В завершение отметим: грамматика языка развивается в значительной мере по своим закономерностям, не зависящим от специфики этнического менталитета его носителей. Эти закономерности обусловлены прежде всего типом (флективным, корнеизолирующим и др.) и строем языка (аналитическим/синте-тическим). Не менталитет народа определяет особенности грамматики языка, а наоборот, особенности грамматики заставляют народ в процессе мышления применяться к тем возможностям выражения мысли, которые предоставляются ему его языком. В этом и состоит этноспецифика языкового мышления, выявляемая на грамматическом уровне строения языка.