Реализация в языке законов экономии речевых усилий и эстетико-эмоционального расширения речи

кономерностей фонетико-фонологических соответствий между разными языками и различными состояниями одного и того же языка в его истории, без учета морфологических и деривационных процессов и особенностей семантических переходов в слове невозможно приступать к этимологическому анализу. Безусловно, чем древнее языковое состояние, тем труднее установить истинность этимологического решения той или иной лексемы, того или иного корня, поэтому возможны альтернативные варианты. Известно, например, что реконструированные единицы праностратического языка В.М. Иллича-Свитыча и А.Р. Бомхарда с Дж. Кернсом совпадают лишь на 31% [8; 23].

Одним из постулатов этимологии является установление родства непохожих единиц. Чем более близки внешне (фонетически) слова, тем больше вероятность того, что они не являются родственными по происхождению: это либо заимствования, либо случайно совпавшие по звучанию лексемы. Примеры заимствований многочисленны, они постоянно пополняются в языках, совпадая фонетически и семантически в языке-доноре и языке-реципиенте. Случайные звуковые совпадения встречаются реже, однако они вызывают затруднения в коммуникации и используются в юмористических целях. Хрестоматийным стал пример фонетического совпадения тюркского слова су ‘вода’ и французского (ныне устаревшего) sou ‘мелкая разменная монета’.

Этимологически родственные слова чаще всего имеют минимальное совпадение фонетического состава или полностью различаются набором звуков. Только благодаря строгому фонетическому анализу и учету исторических изменений в лексемах можно установить исконное родство русского местоимения я и церковнославянского азъ , болгарского аз , македонского јас , словенского jaz , латинского ego , немецкого ich , люксембургского ech , датского, норвежского jeg , шведского jag , исландского ég , французского je , испанского yo , португальского eu , итальянского io , латышского es , литовского aš , армянского ես [es] и др. (ФЭС, т. 4, c. 538).

Русское чадо и немецкое das Kind, английское, датское, нидерландское, норвежское, африкаанс kid, люксембургское Kand, идиш דניק [kind] совпадают лишь в одном звуке, но общность их происхождения является убедительной. М. Фасмер отвел предположение о заимствовании этого слова славянами из германских языков, однако и его версия о возник- новении слова от славянского корня *ken-/ kon- с тем же суффиксом, что и в стадо, го-вядо (ФЭС, т. 4, c. 311), вызывает сомнения. Это название ребенка широко представлено во всех славянских языках, стало основой для многих производных, получило богатое семантическое развитие: рус. чадь, домочадцы, чадолюбивый, диал. чадун ‘хороший, рачительный хозяин’ (ЯОСД, с. 355), укр. чадо, чедо (ССУМ, с. 530), нащадок ‘потомок’, русин. чадо (СРР, с. 562), болг. чадя ‘рожать’, чадене ‘рождение’, чаденце, чадице ‘дитятко’, чадойна ‘кормление ребенка материнским молоком из надымленной ложки’ (контаминация с чадя ‘дымить’), чедо ‘дитя’, чедам ‘рожать’, чедице ‘дитятко’ (ДБРС, с. 600, 603), польск. czędo ‘дитя’, doszczędu ‘до последнего потомка’, чеш. čad, čado ‘мальчик; девочка’ (VT, с. 193), серб. чеданце ‘ребенок’, чедиjа ‘детвора’, чедињи ‘детский’, чедо ‘дитя’, чедомор, чедоубица ‘детоубийца’, чедан ‘целомудренный’ (SSS, с. 116).

Столь обширная представленность, регулярность функционирования единицы во всех славянских языках, ее деривационная и семантическая активность убеждают в исконности ее происхождения. Как и германские лексемы, валлийское y cenau и др., она относится к пра-индоевропейскому корню *gene- ‘родить, рожать’ (URL: ch?q=kin), другое развитие которого представлено в греч. γεννήσει, γυναίκα, лат. genus, слав. жена и др. Расширитель -d-, отсутствующий в словах других индоевропейских языков, возможно, возник в славяно-германских диалектах праязыка.

Можно предположить, что словом дитя/ дети славяне обозначали только младенцев, исходя из его этимологической семантики ‘вскормленный грудью’, ср.: ц.-слав. ДОИТИ ‘кормить грудью’, ОТЪДОѤНОѤ ‘отнятый от груди ребенок’ (СтС, с. 193, 429). Для обозначения более взрослого ребенка использовалась лексема чадо, этимология которого была затемнена и не была связана с появлением на свет и способом кормления младенца. У русских это слово постепенно перешло на периферию лексикона, было вытеснено более поздней единицей ребенок, образованной по широко распространенной модели названий детенышей с помощью суффикса *-ent- от корня *orb-, в котором произошла закономерная метатеза (ФЭС, т. 3, с. 453). Возможно, одной из причин маргинализации лексемы в русском языке стала ее омофония со словом чад ‘едкий, удушливый дым от сырых дров, недогоревшего угля, горящего жирного вещества и т. п.’ (БТС, с. 1466). У болгар дериваты слова чадо/ чедо под влиянием лексемы дете развили семантику рождения, появления на свет ребенка.

Законы фонетических преобразований в словах строги и обязательны. Для славянских языков при установлении этимологии лексемы следует учитывать количественные и качественные чередования гласных, монофтонгизацию дифтонгов и дифтонгических сочетаний, три палатализации, йотацию согласных, три лабиализации, полную (упрощение групп согласных) и частичную ассимиляцию, диссимиляцию, падение редуцированных и последующую в его результате отмену принципа восходящей звучности и закона открытого слога. Эти законы приводят к существенным фонетическим преобразованиям, когда даже в рамках одного языка слова, восходящие к одному и тому же корню, могут существенно различаться, как, например, русские лексические единицы рдеть, ржавый, рыжий, руда и пр. [17].

Для германских языков этимология любого слова должна учитывать первое и второе передвижение (перебой) согласных (закон Гримма), озвончения глухих щелевых (закон Вернера), проявление ингвеонизмов и пр. [26, с. 93–102; 24, с. 63–76; 1, с. 61–64; 21]. Для этимологии лексем романских языков необходимо учитывать законы Барча, Бурсье, Дармсте-тера, Лахмана, Тен-Бринка [10].

У языковых процессов в истории и современности отмечено много законов и принципов, они могут быть универсальными (встречающимися во всех языках), фреквентальны-ми (характерными для многих языков) и уникальными (проявляющимися только в одном языке). Универсалии могут быть абсолютными и статистическими, которые сближаются с фреквенталиями. К абсолютным универсалиям относятся, например, разделение лексики на онимную и апеллятивную, наличие у слов единственного и множественного числа, наличие не менее двух гласных и не менее трех-пяти согласных в фонологических системах языка и др. К фреквенталиям можно отнести употребление в языке прямого (номинативного) и косвенного (косвенных) падежей, наличие в словах аффиксов с грамматическим значением, метафорические и метонимические переносы в семантике единиц и пр. Число уникалий может быть бесконечным, поскольку они фактически формируют специфику каждого языка.

При разнообразии законов глоттогенеза и лингвогенеза можно определить два главных из них: закон (принцип) экономии речевых усилий, сокращения лингвальных средств в коммуникации и закон (принцип) эстетико-эмоционального оформления речи, расширения языковых единиц и форм в процессе общения. Они конкурируют друг с другом, являются противоположностями и, согласно закону гегелевской диалектики, находятся в единстве и борьбе друг с другом, но при этом друг без друга существовать не могут. Человек стремится использовать как можно меньше ментальных, артикуляционно-акустических и иных физиологических усилий для передачи с помощью языка информации, что в конечном итоге приводит к уменьшению языковых средств. Однако он же желает, чтобы его речь была эстетически красивой и эмоционально воздействующей, что способствует увеличению единиц языка на всех его уровнях.

Первый закон, причиной реализации которого Е.Д. Поливанов остроумно назвал человеческую лень, описан достаточно подробно. Истоки разработки закона экономии речевых усилий обнаруживаются в трудах талантливого английского фонетиста и человека с непростым характером (считается, что он стал прототипом профессора Хиггинса в «Пигмалионе» Б. Шоу) Генри Суита (1845–1912). Он обратил внимание на то, что ослабление и опущение конечных согласных в некоторых языках никак не влияют на понимание слушающим высказывания [28, с. 49]. Эту мысль развил французский ученый, один из создателей Международной фонетической ассоциации Поль Пасси (1859–1940): «Если я пренебрегаю важным элементом, меня не понимают, я стараюсь поправиться и, возможно, преувеличиваю; если же я пренебрегаю лишним элементом, меня понимают хорошо, и я делаю это снова. Вот и все» [25, с. 229]. Он противопоставляет «принцип эмфазы», выделение главного в речи [Там же, с. 228] «закону наименьшего усилия», «принципу экономии»: «Если говорящий в процессе говорения пренебрегает важным элементом речи, то его плохо понимают, и он вынужден начать снова. Отсюда необходимость точно артикулировать все то, что является важным» [Там же, с. 122]. Тем самым П. Пасси подчеркивает неосознанный характер изменений, происходящих в речи говорящего [19, с. 15].

Американский лингвист Джордж Кингсли Ципф (1902–1950) обосновал «принцип наименьшего усилия», регулирующий языковое поведение человека [29, с. 56]. Он описал противоречия между присущими человеку потребностями общения и его естественной инерцией – стремлением свести к минимуму свою умственную и физическую деятельность, чем и определяется, по его мнению, языковая эволюция. Дж. Ципф считал, что в самом существовании речи есть потенциальная общая экономия, поскольку человеческие цели достигаются намного легче при помощи речи, чем без нее [19, с. 19–20]. Существует также «внутренняя экономия речи», которая выражается в экономном способе использования языковых средств [29, с. 20].

Последовательно закон языковой и речевой экономии в западной лингвистике сформулировал французский лингвист Андре Мартине (1908–1999). Он считал, что главной движущей силой языковых изменений является стремление человека свести к минимуму свою умственную и физическую деятельность, это стремление он назвал «принципом экономии». «Термин “экономия” включает все: и ликвидацию бесполезных различий, и появление новых, и сохранение существующего положения. Лингвистическая экономия – это синтез действующих сил» [11, с. 130]. Видимо, здесь более уместно говорить о языковой, лингвальной экономии: лингвистический <  лингвистика ‘наука о языке, языкознание’ (БТС, с. 497). Ученый определяет языковой коллектив главным инициатором и реализатором закона экономии и полагает, что расширение круга языковых единиц может привести у него к большей затрате усилий, чем та, которую коллектив считает в данной ситуации оправданной: «Такое расширение является неэкономичным и обязательно будет остановлено» [Там же, с. 126].

Российская лингвистика рассматривала различные аспекты экономного использования речевых усилий в процессе коммуникации, при этом большое внимание уделялось его реализации в грамматике и деривации. В.А. Богородицкий (1857–1941), один из основателей Казанской лингвистической школы, ввел понятие опрощения, когда слова со сложной морфемной структурой утрачивают этимологическую мотивированность из-за стирания морфемных границ между его компонентами, становятся более простыми или одноморфемными; прежде членимая основа превращается в нечленимый корень [7, с. 15–16]. В.А. Богородицкий писал: «Однако есть целый ряд слов, которые уже настолько подверглись опрощению, что, несмотря на сложность своего морфологического состава, уже не поддаются легко разложению, а представляются для чутья говорящих как простые, напр., “воздух”, “забыть”, “восток”, “запад”, “вместе” и т. д.» [3, с. 159–160]. Тем самым в языке реализуется отстаиваемый В.А. Богородицким принцип экономии в языке [14, с. 96].

Казанский ученый указывает, что в развитии языка протекают процессы изменения как предикативности, так и субстантивности: «они могут получать своеобразные черты на почве отдельных языков; причем обе категории, т. е. субъекта и предиката, сохраняются в языке как необходимые». Рассматривая безличные предложения, В.А. Богородицкий подчеркивал: «Эти предложения содержат в себе только одно сказуемое, подлежащее же остается по той или другой причине не названным и как бы мыслится в самом сказуемом» [4, с. 158]. В этом он видел тенденцию к экономии духовных сил и к удобству памяти. В синтаксисе принцип экономии проявляется также в предложениях типа Брат сидит и читает , которые ученый называет слитными: в них подлежащие не повторяются [Там же, с. 319]. Речевой экономии способствует явление конверсии: «Впрочем, иногда прилагательные становятся существительными без присоединения особого суффикса; напр., слова мастеровой, полицейский, столовая и т. д., хотя по форме и прилагательные, но, употребляясь без существительных, они в силу значения становятся существительными» [Там же, с. 158].

В 1931 г. Евгений Дмитриевич Поливанов (1891–1938) в статье «Где лежат причины языковой эволюции?» определил в качестве фактора языкового прогресса стремление к экономии трудовой энергии: «Как это ни странно, но тот коллективно-психологический фактор, который всюду при анализе механизма языковых изменений будет проглядывать как основная пружина этого механизма, действительно, есть то, что, говоря грубо, можно назвать словами: “лень человеческая” или – что то же – стремление к экономии трудовой энергии» [12, с. 81]. Нужно понимать, что экономия языковых средств касается не только экономии речевых усилий говорящего, но и минимизации потерь при расшифровке поступающей информации у слушающего [9, с. 25].

Однако не менее важным для развития языка является поиск говорящим/слушающим и коллективом (этносом) новых средств ре- чевого воздействия, реализации эмотивно-го кода и расширения эмотивной валентности единиц, описанного талантливым волгоградским лингвистом Виктором Ивановичем Шаховским (1939–2022) [20], стремление к усилению эмоциональной окраски и желание сделать речь красивой, эстетически яркой. Этот закон проявляется на всех языковых уровнях. В фонетике он отражен в возникновении некоторых звуков, которые своей необычной артикуляционно-акустической формой способствовали повышению воздействующей функции текста и дискурса. При этом единство и борьба противоположностей привели к появлению фонетических качелей: первоначально для удовлетворения эстетико-эмоционального запроса носителей языка создается яркий, сложный, несколько выпадающий из системы звук, а затем тенденция к экономии речевых усилий этот звук упрощает, он становится системным.

История звука [х] – одна из загадок глот-тогенеза и лингвогенеза. Его не обнаруживают в ностратическом консонантизме, где имеется триада переднеязычных: взрывной звонкий [d] – взрывной глухой [t] – фрикативный глухой [s], но у заднеязычных третий элемент отсутствует: [g] – [k] (глоттализованные и предполагаемый звонкий [z] опускаем) [22, с. 237]. Нет его и в праиндоевропейском, где наблюдается та же картина: [d] – [t] – [s] и [g] – [k] (придыхательные из анализа опускаем) [26, с. 6-7; 21, с. 119]. В праславянском языке начинаются активные процессы дополнения заднеязычной пары третьим элементом, создания триады заднеязычных, сходной с троичной переднеязычной системой. Главным источником нового звука стало прогрессивное воздействие гласных *i (*ī, *ǐ), *u (*ū,*ǔ) и согласных *r, *k на единственный фрикативный *s, который резко передвигался вглубь ротовой полости и трение переносилось на заднюю часть языка, что заставляло производить более сложные мыслительные и артикуляционные операции и в результате усиливало эмоциональную окраску речи. В истории славистики и индоевропеистики этот процесс получил наименование закона Хольгера Педерсена [6, с. 369], хотя первым его описал голландец Кристиан Корнелиус Уленбег, но его труд не получил известности в научных кругах. По воздействующим звукам этот закон называется также правилом «руки» (*r, *u, *k, *i).

Если воздействие звуков *k и *u можно объяснить физиологическим приспособлением переднеязычного фрикативного *s к пред- шествующим звукам, передвижением трения в область заднеязычного взрывного согласного и гласного заднего ряда соответственно, то в случае звуков *r, *i, видимо, имеет место противоположный процесс – отталкивание звуков, возникающих на кончике языка и при артикуляции мешающих друг другу. Препятствием для перехода *s в велярный спирант были последующие взрывные звуки *p, *t, *k [27, с. 128; 2, с. 165]. Возможно, первоначально возникала аффриката [*k͡x], которая, как и аффриката *͡ts, утрачивала смычный элемент в результате действия внутри звука принципа восходящей звучности [18] и превращалась в простой фрикативный звук, отдавая при этом энергию предшествующему гласному, который удлинялся [15, с. 524].

Это хорошо обнаруживается при образовании в праславянском языке 1-го лица единственного числа сигматического аориста от основ на согласный: *reksŭ > rekxŭ > rek͡xŭ > rēxŭ >  РѢХЪ ; *peksŭ > pekxŭ > pek͡xŭ > pēxŭ >  ПѢХЪ ; ср.: *čĭtsŭ > čĭ͡tsŭ > čīsŭ >  ЧИСЪ ; *ved-sŭ > vetsŭ > ve͡tsŭ > vēsŭ >  ВѢСЪ . Вокалическое удлинение показывает, что аффриката воспринималась носителями языка как более эффективный, яркий, эмоционально окрашенный звук, обладающий более сильной энергией, чем простые звуки, поэтому при ее упрощении эта энергия направлялась на предшествующий гласный [16, с. 99].

Таблица 1

Дезаффрикация в праславянском языке

Звукосочетания	Аффрикаты	Дезаффрикация
*t + s	ts	s
*k + x	k͡x	х

Аналогичный процесс происходил со звонкими аффрикатами, возникшими в результате трех палатализаций. Е.Д. Поливанов называл этот процесс спирантизацией: происходила утрата смычного элемента у аффрикат, «причем обыкновенно этот процесс совершается – по чисто физическим основаниям – быстрее у звонкого, чем у соответствующего глухого варианта» [13, с. 77]. Выдающийся русско-польский лингвист И.А. Бодуэн де Куртенэ (1845–1929) среди общих причин, общих факторов, вызывающих развитие языка и обуславливающих его строй и состав, выделяет переход «звуков и созвучий, более трудных в более легкие, для сбережения мускулов и нервов» [5, с. 58].

Таблица 2

Дезаффрикация звонких аффрикат

Палатализация	Аффрикаты	Дезаффрикация
*g + e/i (первая)	d͡ž	ž
*g + ѣ/i из дифтонга (вторая) *e, i, en + g (третья)	d͡z	z

Процесс, запущенный в далекую прасла-вянскую эпоху, продолжил свое действие в русской народной речи в виде дезаффрикации глухих аффрикат, появляются щеканье и сока-нье [18].

Таблица 3

Дезаффрикация глухих аффрикат в русских диалектах

Палатализация	Аффрикаты	Дезаффрикация
*k + e/i (первая)	tš	š
*k + ѣ/i из дифтонга (вторая) *e, i, en + k (третья)	^ ts	s

Процессы изменений в языке происходят постоянно. Каждое новое поколение вносит в язык и речь новые явления и факты, часто не осознавая, что при этом реализуются два главных закона развития языка: лингвоэкономический и лингвоэстетический. Они внешне противопоставлены, создают впечатления случайности возникших изменений, и даже порой эти перемены воспринимаются как угроза для дальнейшего развития идиома, однако эти процессы обязательны и неизбежны. И.А. Бодуэн де Куртенэ писал об эволюции языка: «В жизни языка замечается постоянный труд над устранением хаоса, разлада, нестройности и нескладицы, над введением в него порядка и однообразия» [5, с. 94–95]. И этот труд постоянно, непрерывно, безустанно осуществляют носители языка и весь говорящий на нем коллектив (этнос).