Византизм в генезисе отечественного уголовного права

Как справедливо отметил выдающийся отечественный историк В.О. Ключевский, «прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому что, уходя, не умело убрать своих последствий» [1, с. 7]. В настоящее время обострилось внимание к нашим историческим корням, в том числе и к генезису российского права. Парадоксально, но на фоне общего признания факта восприятия Русью православия от Византии вопрос о поиске корней русского права в праве римском и сегодня является дискуссионным. Существенная часть либерально ориентированных представителей историко-правовой доктрины и в настоящее время отстаивает тезис о приоритете европейского права над отечественным в силу происхождения первого от римского права. Тем не менее, как отмечал О.В. Георгиевский: «Вопрос о степени влияния римского права на право русское сегод- ня продолжает оставаться в числе самых малоисследованных вопросов не только в истории, но и в истории права… речь идет о греко-римском (византийском праве).» [2, с. 34].

Материалы и методы

В качестве материалов автором избраны:

• 1.    Юридические памятники Восточной Римской империи: Дигесты Юстиниана, Эклога, Номоканоны, Прохирон и др.

• 2.    Юридические памятники Древней Руси: договоры с Византией князей Олега и Игоря, Уставы князей Владимира Святославовича и Ярослава Владимировича, Русская Правда, Псковская судная грамота, Новгородская судная грамота, различные редакции Кормчих книг и Мерила Праведного и др.

Методология исследования представлена методами исторического анализа и исторической реконструкции сравнительного правоведения.

Результаты исследования

Весьма распространенным суждением в юридической науке распространена точка зрения, согласно которой право Западной и Центральной Европы исторически основывается на традициях римского права, чем и обусловливается его «развитость» и «эталонность»; генезис же отечественного права лишен непосредственных генетических связей с римским правом (в лучшем случае такие связи реализуются транзитом посредством польско-литовской интерпретации), что и предопределило «отсталость» отечественной правовой мысли и законодательства. Примечательно, что такой подход не теряет популярности, несмотря на то что целая плеяда авторитетных представителей юридической доктрины (И.Д. Беляев, М.Ф. Владимиров-Буданов, П.С. Качалов, В.О. Никольский, В.И. Сергиевич [3, 4, 5, 6, 7]) еще в ХIХ в. его убедительно опровергла.

Имела место диаметрально противоположная ситуация: это европейские государства восприняли римско-правовые традиции транзитом через их интерпретацию в Варварских правдах. В отражении в европейских правовых актах правосознания римских юристов наблюдаются серьезные временной (в несколько веков), географический и цивилизационный разрывы. Франкские и германские юристы творили спустя полтысячелетия после падения Рима, они как бы реанимировали правовой архаический материал. Становление же отечественного права демонстрирует принципиально иную картину: вместе с заимствованием православного христианства1 рецепции подверглись и алфавит (письменность), и государственное устройство, и правовая система. Причем имело место непосредственное (без каких-либо транзитов и интерпретаций) взаимодействие двух «живых» систем. Отсутствовала реанимация архаичного материала, «трансплантировались» положения двух «живых» сосуществующих юридических «организмов». На территории Руси, а позднее и России, непосредственно действовали правовые акты Византии. Они продолжали свое действие и после падения Византии (феномен проявления принципа «переживания» действия закона во времени), а некоторые из них продолжают действовать и поныне в сфере канонического права (нормативные акты Русской православной церкви). Правовые обычаи раннефеодального общества вошли в контакт с импортируемыми универсальными кодифицированными правовыми актами. И это сочетание в первом приближении несовместимых явлений породило доста- точно крепкий юридический «сплав» (условно можно провести аналогию с дамасской сталью), о чем мы более подробно уже ранее писали в своих предыдущих работах [8, 9, 10, 11, 12, 13, 14].

Впервые в историко-юридической доктрине проблематику влияния права Византии на право Древней Руси обозначил авторитетный ученый Н.В. Калачов: «…на каких данных утвердилась ее юридическая сила в нашем отечестве и как могла эта сила не только окрепнуть, но и развиться на нашей почве, или: каким образом чуждая нашим предкам догма Византийского права могла сделаться и у них не только каноном, но и живым, практическим источником церковного и светского судопроизводства?» [15, с. 2].

Восточная Римская империя в тот период представляла собой своеобразный цивилизационный эталон. Подражать ей в культурном или юридическом плане было не зазорно; более того, даже почетно. Древняя Русь не была особым исключением. Такое заимствование наблюдалось даже во время ведения боевых действий с Ца-реградом, что наглядно демонстрирует история взаимоотношений Византии с Болгарским царством.

Полагаем, необходимо сделать следующую оговорку: диффузию правовых систем Византии и Древней Руси ни в коем случае нельзя рассматривать исключительно в призме принятия Русью православия. Взаимодействие и взаимопроникновение двух правовых систем началось еще до крещения языческой Руси (например, договоры с греками князей Олега и Игоря). Также термины «взаимодействие» и «взаимопроникновение» нами применяются весьма условно; говорить о равноправном (равновекторном) взаимодействии развитой системы права Византии и находящегося в эмбриональном состоянии (на тот момент) права Руси не приходится. Плотный культурно-политический контакт раннефеодальной Руси с цивилизационным центром мира того времени (Восточной Римской империей) породил острую необходимость в разработке и принятии «общих правил игры» [16, с. 3]; естественно, правовой арсенал руссов мало что мог предложить в качестве вклада в этот «совместный капитал»; это неизбежно обусловило доминирование в рассматриваемом процессе Византийского права. Назвать такой процесс компромиссом (как это делают некоторые ученые [16, с. 4]) было бы несправедливо.

Взаимодействие различных правовых систем, где одна из которых находится в эмбриональном юридическом состоянии, а другая достигла апогея правового расцвета, осуществляется в формах рецепции и симбиоза. Первым опытом правового симбиоза византийского права и обычного права восточных славян/русов являются договоры князей Олега и Игоря с греками 911, 945 и 971 годов, о содержании которых известно из «Повести временных лет». Симбиоз русского и византийского в этих договорах наглядно демонстрирует следующее положение: «вор должен быть наказан «по закону греческому и по уставу и закону русско-му»1.

Базовой рецептивной формой взаимодействия византийского права и письменного права Древней Руси являются Устав Святого князя Владимира Святославовича о десятинах и церковных людях и Устав князя Ярослава Владимировича о церковных судах, дошедшие до нас в тексте Кормчей книги ХIII в. Сама концепция интеграции норм светского и канонического права была разработана и оптимизирована именно в Восточной Римской империи и оттуда была удачно заимствована в русское правовое пространство. В доктрине проанализированы пять редакций этих документов. Заимствование актов канонического византийского права Русью (и в дальнейшем Россией) носило естественный характер; так как с крещения Руси и до 1597 г. (момент учреждения русской патриархии) русская церковь, а следовательно, и церковные суды подчинялись (организационно, методологически, нормативно…) константинопольскому патриарху [17, с. 90]. За многовековое бытие такого подчиненного бытия прочно сформировались каноническое правовое пространство и система церковных правовых обычаев таким образом, что и после учреждения российского патриархата, и даже после его ликвидации Петром I и дальнейшего возрождения в ХХ в. эта связь с византийским каноническим правом не была утрачена. «Наиболее важные из реципированных кодексов суть: 1) Эклога Льва Исаврянина и Константина Копронима (739 – 741 гг.), усвоенная в самостоятельной переделке; 2) Прохирон Василия Македонянина (870 – 878 гг.), называемый в наших кормчих «законами градскими» – памятник, богатый содержанием и близкий по духу к римскому праву; но в Книгах Законных из него реципировались только некоторые, наиболее необходимые и пригодные части» [4, с. 117]. К этому ряду правовых актов можно отнести и Номоканон Иоанна Схоластика (составной частью которого были правила четырех вселенских – Халкидонского, Эфесского,

Константинопольского и Никейского – и шести поместных соборов) в пятидесяти титулах, и Номоканон в четырнадцати титулах с хронологической синтагмой канонов в редакции патриарха Фотия (в котором особый интерес представляет Титул IХ о преступлениях епископов и клира), Эпанагога 1876 г., Василики 890 г. и, разумеется, Дигесты Юстиниана.

В «Повести временных лет» нашел отражение (правда, не закрепленный в дошедших до нас правовых актах) первый случай в отечественном праве – введение моратория на смертную казнь: после принятия православия великий князь Владимир Святославович запретил казнить разбойников: «ибо, говорил он, боюсь греха» – в результате клирикам пришлось объяснять неофиту, что наказание преступников – не грех, а долг правителя [15, с. 4]. Насколько достоверно это повествование в настоящее время, определить трудно, но данный сюжет отражает сложный процесс «творческих метаний» в преддверии создания Устава.

Достаточно распространенной является точка зрения, согласно которой жестокие виды наказания, популярные в Восточной Римской империи, не были восприняты правосознанием юристов Древней Руси, в силу чего не нашли своего отражения ни в Русской Правде, ни в судных грамотах, ни в судебниках [18, с. 188-220]. Так, в соответствии с Титулом ХVII Дигеста «Наказания за преступления», наказывались за:

• -    лжеприсягу, данную на Евангелии, – отрезанием языка;

• -    посягательство на клирика в церкви – сечением плетьми и изгнанием;

• -    алтарное хищение – ослеплением;

• -    разврат – сечением плетьми (12 ударов женатому и 6 холостому);

• -    скотоложство – также ослеплением;

• -    соблазнение монахини, крестницы, изнасилование – отрезанием носа;

• -    инцест и мужеложство – смертной казнью.

Действительно, ни один из этих составов преступлений и видов наказаний ни в Русской Правде, ни в иных правовых актах исследуемого периода не отражен. Но в летописях нередко фиксировались случаи рассмотрения уголовных дел с вменением именно таких преступлений и назначение именно таких наказаний. Например, дело Луки Жидяты. Необходимо учитывать, что рецептированный нормативный материал и сам по себе был отражением достаточно острого противоречия: между возвышенно-жертвенным хри- стианским духовным содержанием и прагматической юридической формой. Наглядный пример: Номоканон XIV титулов как форма проявления римского правосознания не отрицал «авторитета евангелической жертвенности, но в условиях земных реалий руководствовался своими, во многом отличными от церковного взгляда принципами в области охраны жизни, собственности и чести иноков от посягательств воров, оскорбителей, насильников» [19, с. 31]. Например, п. 4 титула XVII Эклоги гласил: ударивший священника подлежит сечению кнутом и изгнанию, а похитивший или обесчестивший монахиню – отсечению носа. Подобное несколько диссонирует с христианским милосердием: «ударили по левой щеке, подставь правую».

Естественно, подобное диалектическое противоречие в процессе рецепции унаследовало от Византии и русское право. Примером тому может служить дело Луки Жидяты, которого оговорили холопы, что повлекло его заточение в Киеве; виновному в оговоре Дудице были отрезаны нос и обе руки [19, с. 35]. Поскольку в правовых актах того периода отсутствовало упоминание о подобных телесных наказаниях, приходим к выводам: а) либо к данному случаю было применено непосредственно византийское право; б) либо в этом деле нашел проявление иной отечественный правовой регулятор того периода, помимо писаного права, например правовой обычай. То, что это событие не было единичным фактом, подтверждает и расправа над ростовским епископом Федорцом, спустя век после рассмотренного выше дела подвергнутым телесному наказанию; в 1230 г. умер в заточении после отстранения от должности юрьевский игумен Савва; известен суд Андрея Боголюбского (приговоривший виновных к казни) за смерть ростовского епископа Федора, притчей во языцех является «неправый суд» над Требовальским князем Васильком [19, с. 36]. Ни телесные наказания, ни отстранения от должности, ни пожизненное лишение свободы правовыми актами того исторического периода не предусматривались. Рассмотренные казусы ярко опровергают суждение некоторых историков правоведов о гуманности древнерусского права, не знавшего суровых наказаний и казней (поскольку они не отражены в письменных документах) [4, с. 417-418; 20].

Примечательна попытка закрепления в Эклоге такого варианта правомерного причинения вреда, как убийство оскорбленным супругом любовника, непосредственно застигнутого у собственной жены. Причинитель смерти в таком случае не признавался убийцей и не подлежал ответственности. Но такая привилегия не распространялась на жен. Не признавалось оправданием и причинение смерти любовнику, не застигнутому на месте прелюбодеяния. Также обращает на себя внимание, что допускалось убийство любовника, но не жены – проявление имущественной природы брачно-семейных отношений. Данное положение не нашло непосредственного закрепления в текстах отечественных юридических исторических памятников; но полагаем, общее принятие русским правосознанием такого положения вещей имело место, так как оно соответствует множеству норм русского права и обычая вплоть до Стоглава и Домостроя.

Обсуждение и заключение

Процесс становления и развития уголовного права России являлся достаточно сложным и длительным; он испытывал на себе влияние различных географических, политических и мировоззренческих направлений в разные эпохи. Но в момент его возникновения и долгий период после этого наблюдается мощное и непосредственное (минуя варварско-европейский транзит) византийское влияние. Имеет место глубинная рецепция римского права в самой мощной форме его юридической обработки и закрепления – систематизированного и догматически обеспеченного права Восточной Римской империи. Данный феномен вполне можно определить как «византизм». И импульс такого влияния не угас и по сей день. Генезис отечественного публичного, и прежде всего уголовного, права наглядно демонстрирует органическую связь с римским правом в его наиболее развитой византийской форме, что формирует определенные базисные моменты в современном правопонимании и правоприменении.