О доминантных концептах поэзии О.А. Охапкина в контексте философии Т.М. Горичевой

О.А. Охапкин (1944–2008) является ключевой фигурой литературного процесса второй половины XX в., ярким и самобытным представителем неофициальной культуры 1960–1980-х гг. Многие страницы истории русской литературы данного периода, закрытые перед широким читателем на протяжении нескольких десятилетий, только начинают открываться сейчас. Литературное наследие поэта О.А. Охапкина еще предстоит узнать, исследовать и осмыслить.

Одним из путей, ведущих к пониманию созданной О.А. Охапкиным лирической системы, являются воссоздание творческого окружения поэта и в целом реконструкция эпохи, в которую он жил и писал. Особую ценность представляют воспоминания, размышления и свидетельства о жизни и творчестве О.А. Охапкина современников, которые вместе с ним прошли непростой путь, были участниками и очевидцами событий.

Как уникальные документы эпохи можно рассматривать работы современного философа Т.М. Горичевой, в которых отразились основные веяния времени и направленность мысли. Дружеские взаимоотношения с Т.М. Горичевой охватили практически весь путь О.А. Охапкина в литературе. В 1970-е гг. философа и поэта объединяла совместная деятельность в религиозно-философском семинаре «второй культуры», затем в 1977–1978 гг. был период работы над самиздатским журналом «Община». В 1980 г. последовала эмигра- ция Т.М. Горичевой за рубеж и началась переписка, а позднее именно философ помогла издать первую книгу стихотворений поэта в Париже в организованном ею издательстве «Беседа», ей же принадлежит предисловие к посмертному изданию стихов О.А. Охапкина «Философская лирика» [11].

Одной из отличительных особенностей поэтического стиля О.А. Охапкина является формирование устойчивых на протяжении всего творческого пути художественных концептов: «Концепт это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» [12, с. 42].

Художественный мир поэта проникнут христианской культурой. Именно из библейского контекста в лирическую систему Охап-кина вошли доминирующие в его творчестве концепты «пустота», «прозрачность», «тишина», «молчание»: «Язык христианской традиции и язык светской литературы имеют общий тезаурус, включающий слова-концепты, фундаментальные для русского миропонимания...». Судьба таких слов-концептов «достойна пристального внимания филолога, богослова и философа (чьи интересы сходятся в глубине текста)» [9].

Художественные концепты имеют свою структуру: «Различают ядро и периферию концепта. Ядро – это словарные значения той или иной лексемы. Ближняя периферия включает универсальные знания, общие для всего народа, для всей культуры. Дальняя периферия возникает на основе индивидуального знания, коннотаций и ассоциаций» [1]. Религиозно-философские работы Т.М. Горичевой являются одним из источников, позволяющих уловить специфику и проследить формирование дальней периферии доминантных концептов поэзии О.А. Охапкина.

Поколение поэтов, которые только пришли в литературу в 1960–1970-х гг., остро ощутило образовавшийся разрыв с предшествующей культурной традицией, наступило осознание пропасти, разделившей разные поколения поэтов. Для свободно мыслящей творческой интеллигенции социокультурное пространство советской России ассоциировалось со «средой пустот, молчания и тишины»:

В пустотах страха пустошь тишины.

В пустотах краха жуть не шевельнется,

Лишь грусть осатанелая метнется

В пустот-разруху, в пот-проруху, в сны,

Да снов мосты в пустотах сожжены...

Вот что открыло время, чем дохнуло, Что распахнуло к сроку, тех пустот Безжизненных, откуда жутью дуло... [11, с. 72].

Концепт «пустота» в лирике О.А. Охап-кина связан с общекультурной семантикой остановки, отсутствия движения или ощущения простора, однако Т.М. Горичева описывает деятельность представителей неофициальной культуры как реакцию на возникшие «безжизненные пустоты» и необходимость сопротивления: «Ничто (человек. – А.К. ) обнаруживает себя прежде всего в пограничной ситуации страха, а страх рождается сопротивлением» [4, с. 204].

Способом сопротивления пустоте было творчество, призванное восстановить связи с предшествующей культурной традицией, найти пути преемственности, в частности, посредством ориентированности и погруженности в христианский контекст: «Появление в Советском Союзе “второй”, полуподпольной культуры – одна из попыток по-новому заполнить пропасть. Эта вторая культура с самого начала выходила к трансцендентному, к вертикальноценностному измерению бытия» [7, с. 15]:

Минувшее уходит в подсознанье

И снится в снах причудливо рядясь.

И это с нашим прошлым связь

И о себе таинственное знанье [11, с. 29].

Именно необходимостью восстановить «сожженные мосты», заполнить «пустоты» (ср. лексическое выражение дальней периферии: пустошь, пустой, разруха, проруха и пр.) и продолжить традицию можно объяснить обилие эпиграфов и посвящений в лирике О.А. Охапкина, адресованных поэтам-предшественникам (Г. Державину, А. Блоку, Ф. Тютчеву, А. Блоку, А. Ахматовой и др.).

В 1977 г. в статье «“Анонимное христианство” в философии» Т.М. Горичева свидетельствовала: «Нельзя отрицать, что существует сфера “чистой религиозности”, не сводимая ни к нравственности, ни к философии, ни к искусству. Но замечательно, что тот, у кого впервые возникла эта идея, немецкий мыслитель Фр. Шлейермахер, умел увидеть Бога во всех творениях вселенной, видимых и невидимых. Он ясно указал на пути совершенствования для философии и поэзии: “Когда философы станут религиозными, будут искать Бога как Спиноза, а художники станут благочестивыми и будут любить Бога как Новалис, тогда будет отпраздновано великое Воскресение обоих миров”» [4, с. 195]. Позднее в книге «Бе- седы о Кривулине» Т.М. Горичева продолжит эту мысль и пишет о том, что поэзия – это воскрешение из мертвых [3].

Так в концептосфере О.А. Охапкина сложилась бинарная оппозиция. С исчезновением «среды пустот» окружающий мир приобрел особую плотность: «Плотность – это отсутствие пустот» [11, с. 7].

Но этот видимый «плотный» мир раскрывается не внешне, а внутренне, т. е. в своей сути, т. к. весь просвечивается Божьим светом: «Для Охапкина, как для брата всей твари, нет мертвого бытия. Все оно пронизано светом» [Там же]. Так в художественной системе поэта зарождается концепт «прозрачность». Т.М. Горичева об этом пишет: «Одна – прозрачность паразитических шумов, неподвижная и ледяная прозрачность ада, другая – прозрачность витражей и святости» [7, с. 24].

Интересно, что современники отмечали: взгляд О.А. Охапкина был направлен как бы внутрь себя, но это была вовсе не замкнутость и не способ отстраниться от окружающего мира. Специфика художественного видения поэта отличается от художественных открытий авторов 1990-х гг.: «Сегодняшние философы и художники открывают недифференцированный сакральный мир... Они не находят себя в нем, а лишь созерцают со стороны... не превращают “литургию” товаров в живую церковную мистерию, благодаря которой только и возможно нахождение личности, свободы» [Там же, с. 18].

О.А. Охапкину был свойствен «евангельский тип мышления», поэтому он находил себя внутри «сакрального мира». Окружающую действительность поэт видел и воспринимал в своей сути, т. к. вещный мир приобретал свойство «прозрачности»: «Задача “райского” мышления – выйти к чистому бытию, к реальности не-дублируемой и неожиданной» [2, с. 94].

Т.В. Игошева так пишет о «прозрачности» в лирике поэта: «Стихи Олега Охапкина – особое духовное усилие “опрозрачнить” физически плотный мир и, в результате, увидеть и передать в слове его подлинную метафизическую сущность – хрупкую неуловимую красоту, уходящую своими корнями в духовный состав бытия» [8, с. 29].

Существование внутри «сакрального мира» неизбежно влекло необходимость следовать его законам: О.А. Охапкин «не принимал... попытки провести границу между своим поэтическим творчеством и своей христианской верой... для него стихи – его способ служить Богу и распространять благую весть» [13].

Поэт действительно не ставил своей целью и не стремился интерпретировать известные библейские сюжеты, его художественнопросветительская задача была иной. В одном из последних интервью о «второй культуре» Т.М. Горичева об этом явлении сказала так: «Мы искали философское обоснование... Мы искали мистических выход и, кажется, мы его нашли» [6]; «Люди писали стихи не для денег или положения, но для ближних и Бога, а то и вовсе для одного Бога. Их деятельность была бесполезной во всех социальных и идеологических смыслах слова» [7, с. 15].

Однако творческий процесс не прекращался, т. к. пришло осознание наделенности особой миссией. Идея избранничества звучит во многих текстах О.А. Охапкина, ей посвящены отдельные труды Т.М. Горичевой. Претворение в жизни этой идеи можно проиллюстрировать письмом Т.М. Горичевой О.А. Охапкину, в котором она пишет об Оливье Клемане как об уникальном человеке, который смог стать истинным поэтом-богословом: «Только в нем одном еще и живет дух русской религиозной философии… Клеман – поэт-богослов» (из личного архива О.А. Охапкина). Видимо, для О.А. Охапкина также был важен синтез поэзии и богословия как путь, открывающий мир истинной поэзии:

В молчанье этом

Ты стал бы истинным поэтом,

Узнал бы цену вещих слов,

Евангелист и богослов [11, с. 98].

Обязательными условиями существования сакрального мира поэта-богослова являлись молчание и тишина:

Но слышал я, и это прежде грома,

Как бы трещала в пламени солома,

Сухая тишина во мне пылала, Потом завеса зрения упала.

Тишь рухнула за миг до катастрофы.

Уже тогда я мог расслышать строфы.

Но до событья был порог затменья, и он страшней, чем яркий миг творенья…

[Там же, с. 50].

Концепт «тишина» в христианском контексте воспринимается вовсе не как бездействие, а как важное условие для внутреннего интенсивного творческого процесса (ср. лексическое выражение дальней периферии: зов молчанья, звук безмолвья, ток беззвучья, настороженная тишь и пр.), который длится «в среде молчания»:

Прислушайся к вещам! Они молчат.

Но разве и в молчанье не кричат? [10].

«Именно творчество и творчество непрестанное может быть противопоставлено мертвящему, искусственному миру современной цивилизации <…> Идею творчества можно понять как идею “интенсивности”» [2, с. 94–95].

Порой невидимая окружающим непрестанная интенсивная внутренняя работа позволила О.А. Охапкину «единым взглядом охватить больше, чем любопытные глаза неофита со множеством их движений» и творить свой «бесконечно-малый невидимый опыт подвига» [10], ведь «рай новой русской литературы – это рай посреди ада» [2, с. 94].

Доминантные концепты лирической системы О.А. Охапкина («пустота», «прозрачность», «молчание», «тишина») уходят вглубь русской религиозно-философской мысли, но вместе с тем несут в себе отпечаток эпохи и становятся более различимыми в контексте трудов Т.М. Горичевой; они свойственны художественной системе О.А. Охапкина в целом, не исчерпываются каким-либо конкретным этапом творческого пути, делают его стиль узнаваемым, придавая определенную вневре-менность и целостность литературному наследию, позволяя читать все созданное автором как единый текст.