Трансформация культуры поведения детей в условиях инфодемии

TRANSFORMATION OF CHILDREN’S CULTURAL BEHAVIOR DURING INFODEMIC

Darya A. Fursova , teacher, the Maurice Thorez Institute of Foreign Languages, the Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia

Специфика периода пандемии COVID-19, охватившей весь мир, заключается в том, что обсуждение и решение проблемы, связанной со здоровьем, вышло за пределы медицинского экспертного сообщества и приобрело социокультурное и политическое значение. Не случайно в общественном дискурсе уже появился новый термин – «инфодемия», под которым понимается чрезмерное и противоречивое информирование людей, включая сознательное предоставление ложной информации, наносящей вред психическому и физическому здоровью граждан [24]. В настоящее время эксперты в области медицины ещё не пришли к однозначному мнению по поводу опасности самой коронавирусной инфекции, однако политологи, экономисты и культурологи отмечают последствия пандемии и сопутствующей ей инфодемии в современном мире [см.: 5; 13; 15; 19–24]. Эти последствия, как указывают С. Л. Гертнер, Ю. В. Китов, ещё предстоит оценить «в плане динамики её (культуры. – Д. Ф. ) таксономии, норм и ценностей, культурного санкционирования поведения и деятельности» [6].

Однако уже сейчас можно констатировать, что образ COVID-19, созданный во время инфодемии, достаточно быстро производит изменения в культуре поведения людей, прежде всего детей. Иными словами, инфодемия влечёт за собой процесс интенсивного нового культурного нормирования и формирования новых поведенческих стереотипов, сценариев и пр. [6]. Дети, на наш взгляд, оказались наиболее уязвимой социальной группой, подверженной инфодемии, так как их мышление менее критично, более склонно к созданию и принятию новых мифов. Многие дети дошкольного и младшего школьного возраста воспринимают коронавирус как некое фантастическое существо, нечто вроде Бармалея, вызывающего ужас. Находясь в общем информационном пространстве со взрослыми, они также переживают страх [14], вызванный инфодемией, и принимают культурные изменения, заключающиеся преимущественно в появлении многочисленных табу: на социальные контакты, свободное перемещение, открытое лицо.

Табу на социальные контакты и свободное перемещение назвали самоизоляцией, хотя, как утверждает И. Шамиров, говорить о самоизоляции в период коронавируса как о самостоятельно принятом решении в условиях жёсткого контроля и давления не представляется правомерным [16]. Следует отметить, что термин «самоизоляция» применительно к личности до событий эпохи пандемии и инфодемии использовался в психиатрии и имел негативную коннотацию, так как обозначал уход от социальных контактов и возведение искусственных барьеров при взаимодействии с внешней средой [13], причём причина, побуждающая к самоизоляции, вызывается алармистскими настроениями и желанием защититься. Однако в период инфодемии термин «самоизоляция» стал приобретать положительную коннотацию, так как в медиапространстве началось формирова- ние ассоциативной связи между отказом от социальных контактов и гражданской ответственностью. Наличие амбивалентных коннотаций у одного термина отражается в неоднозначном отношении в обществе к новому культурному табу. Дети при этом оказались свидетелями того, что часть взрослых добровольно самоизолировалась под влиянием страха, в то время как другая часть сделала это вынужденно, под административным и социальным давлением [17]. При этом какой бы выбор ни делали взрослые, они руководствовались страхом: либо перед вирусом – «Бармалеем», либо перед исполнительной властью – «Большим Братом». А дети наблюдали их беспомощность и растерянность, детскую послушность и готовность повиноваться, проявлявшиеся, в частности, в принятии ограничения свободы передвижения. Вынужденная «детскость» взрослых выразилась также в том, что многие перестали работать, увеличили время просмотра телевизора и общения в социальных сетях, сократили количество принимаемых решений в семейной жизни. Апелляция же к внутреннему ребёнку, согласно Н. Хомскому, свидетельствует о том, что происходит манипуляция сознанием [19]. Таким образом, можно констатировать, что пандемия и инфодемия создали предпосылки для определённой дискредитации взрослых в глазах детей, поскольку функции взрослых были редуцированы, а их социокультурное поведение приобрело некоторые черты детскости.

В отличие от растерянных взрослых из ближайшего окружения ребёнка, представители различных государственных структур, выполняющие инструкции согласно протоколу и не знающие сомнений, выглядят более компетентно и поэтому вызывают доверие у детей. При этом действия официальных лиц, представляющих различные структуры, подкрепляются образами, транслируемыми посредством массмедиа (навязчивая пропаганда термометрии и масочного режима, доходящая иногда до абсурда: например, на центральных ТВ-каналах неоднократно в прямой эфир в маске и перчатках выходили люди, находясь одни в комнате) [8]. Очевидно, что постоянная демонстрация масочного режима не может не способствовать запечатлению у детей этого фрейма как новой культурной нормы. При этом у детей, в отличие от некоторой части взрослых, не возникает затруднений при освоении новой культурной нормы, так как социальный конформизм заложен в детскую природу как механизм, облегчающий социальную адаптацию (хотя именно социальный конформизм часто является причиной согласия с недостоверной или частично достоверной информацией) [3]. Также легко дети принимают обязательную термометрию как новую культурную норму, подставляя лоб под термометр, визуально напоминающий пистолет, не испытывая при этом, в отличие от многих взрослых, психологического дискомфорта [12]. Более того, в частных разговорах многие родители сообщают, что дети требуют от них неукосни- тельного соблюдения масочного режима и проявляют беспокойство в случае его нарушения взрослыми. Однако интересно отметить, что соблюдение масочного режима у детей ассоциируется не со средством защиты от коронавируса (так как при этом дети пренебрегают соблюдением элементарной гигиенической нормы – регулярного мытья рук), а с соответствием требованиям социума, с новой культурной нормой. Таким образом, мы можем констатировать, что дети демонстрируют меньшее доверие ближайшему окружению и безусловное повиновение уверенным и компетентным взрослым, представляющим дальнее социальное окружение.

Введение ограничения социальных контактов для пожилых людей привело к тому, что дети стали восприниматься как потенциальная угроза для здоровья и жизни пожилых людей. Несмотря на то, что дети, согласно медицинским исследованиям [см.: 5; 7; 10], не являются «скрытым каналом распространения COVID-19» [5], пожилые люди стали ограничивать контакты со своими внуками. Подобное дистанцирование детей и стариков, на наш взгляд, может привести либо к фрустрации детей и чувству вины за болезнь/смерть значимого пожилого родственника, либо к отрицанию этого родственника как причины потенциального беспокойства, формированию отрицательного отношения к старости. А негативное восприятие старости свидетельствует о сломе важного паттерна традиционной русской культуры.

Не менее важным для русской культуры является лицо как элемент соматического кода. Введение масочного режима, фактически табуировавшего открытое лицо, ломает культурный код, зафиксированный в идиомах и паремиях русского языка. «Открытое лицо» свидетельствует о возможности доверять человеку. Лицо позволяет идентифицировать человека («знать в лицо», «знакомое лицо», «все на одно лицо»). Сокрытие лица маской, если оно не являлось сакральным, как в языческих культурах, свидетельствовало о недобрых намерениях человека. Закрытие маской рта метафорически обозначает отсутствие права на выражение своего мнения или отсутствие мнения как такового [10], что выражается в таких идиомах, как «рта не раскрыл», «заткнуть кому-либо рот». Закрытие нижней половины лица, активно участвующей в создании невербальных знаков, выражающих те или иные эмоции, затрудняет социальные контакты [8] и, как следствие, препятствует развитию эмоционального и социального интеллекта. Кроме того, поскольку восприятие лица происходит целиком, закрытие большей его части делает всех взрослых похожими, они становятся для ребёнка «все на одно лицо».

Следует отметить, что для поколения 2000-х люди с закрытыми лицами ассоциировались с террористами. Испытывая страх перед людьми с закрытыми лицами, дети, однако, не теряли уверенности в своих родителях, родственниках, взрослых представителях ближайшего окружения, в отличие от социокультурной ситуации, возникшей в связи с инфодемией. В настоящее время формируется новая культурная норма, при которой человек с открытым лицом потенциально опасен как возможный носитель вируса, как «биологическая бомба», способная принести болезнь/смерть сотням других людей. При этом человека с открытым лицом предлагается воспринимать как потенциального агрессора, в то время как каждый себя видит потенциальной жертвой биологического террориста. Подобное отношение к другому распространяется на всех, включая ближайшее социальное окружение и членов семьи. Дети ежедневно могут наблюдать, как этот новый образ человека фиксируется и утверждается посредством таких процедур, как принудительная термометрия и масочный режим. И если Ульрих Бек говорил о постепенно и незаметно сложившемся стереотипе взаимоотношений между техникой и природой по формуле «преступник – жертва» [2], то сейчас можно с уверенностью говорить о формировании нового культурного стереотипа социальных отношений «преступник – жертвы», в котором преступником является любой COVID-диссидент. Таким образом, современные дети формируются в условиях недоверия к любому, кто по той или иной причине не соблюдает новые культурные нормы. А это, на наш взгляд, чревато формированием нового культурного представления о другом не как о личности, а прежде всего как о биологическом организме и, соответственно, носителе многочисленных вирусов. При этом такая постулируемая современным обществом ценность, как толерантность, как будто исчезает из культуры. Ребёнок ежедневно имеет возможность убедиться в том, что по отношению к тем, кто отказывается по тем или иным причинам соблюдать новые культурные нормы, общество нисколько не проявляет толерантности. Дети воочию могут убедиться в том, что взрослый в маске имеет больше социальных преимуществ: его обслужат в магазине или аптеке, он имеет доступ в различные государственные бюджетные учреждения, он не становится участником конфликтов. Иными словами, для ребёнка такой взрослый является гарантом безопасности.

Необходимо подчеркнуть, что дети нуждаются в ощущении безопасности как свидетельстве надёжности взрослого. Выше мы уже упоминали о дискредитации взрослых в глазах детей в связи с их растерянностью и страхом, вызванными инфодемией. При этом самоизоляция, цель которой состояла в том, чтобы обеспечить безопасность и здоровье, обернулась для многих детей угрозой их жизни и здоровью, поскольку пребывание в замкнутом помещении для многих семей, особенно для городских жителей, оказалось тяжёлым испытанием: увеличилось количество внутрисемейных конфликтов, о чём свидетельствует рост количества обращений в правоохранительные органы по факту бытовых драк и проявления агрессии в отношении детей [4]. Подобное поведение взрослых послужило дополнительным негативным фактором, влияющим на утрату детьми доверия к взрослым.

Ещё одним важным культурным следствием пандемии и инфодемии, обусловившим определённые риски для физического и психического благополучия детей, стал переход на дистанционное обучение. В социальных сетях родители неоднократно обсуждали, что в новом учебном пространстве у детей, во-первых, исчезла необходимость соблюдать определённые культурные нормы, связанные с внешним видом, манерой поведения на уроке и т.д.; во-вторых, появилась возможность изменить свой статус с участника урока на наблюдателя и избежать негативных последствий за неготовность к уроку. Так, некоторые дети имитировали проблемы со связью в те моменты, когда были не готовы отвечать: «зависали», беззвучно открывали рот; говорили с задержками или очень медленно и т.д. Возможность «выключить» учителя стала для многих детей инструментом негативного воздействия: в своём представлении они проявляли своё всемогущество, «расправляясь» с учителем, в реальности же, пропуская фрагменты урока, в итоге вредили самим себе. Кроме того, в результате введения режима самоизоляции и дистанционного обучения дети были лишены также дополнительного образования [1]. Таким образом, забота о здоровье детей по существу привела к тому, что им было отказано в занятиях, необходимых для их полноценного психического и физического здоровья (уже зафиксированы негативные последствия самоизоляции, ограничившей естественную потребность в двигательной активности, для здоровья школьников [8]).

Подводя итог, необходимо отметить, что пандемия и вызванная ею инфодемия привели к определённой трансформации культуры поведения детей в России, выражающейся в проявлении меньшего доверия к ближайшему окружению и безусловном повиновении уверенным и компетентным взрослым, представляющим дальнее социальное окружение; в восприятии человека с открытым лицом как потенциально опасного; в формировании отношения к другому в первую очередь как биологическому организму, а не как к личности. Следует также зафиксировать изменения в культурном восприятии детей взрослыми, особенно отношение к детству как к угрозе старости. Изменения в культуре поведения детей характеризуются лёгкой способностью принятия детьми новых культурных норм и различных табу, часть из которых противоположна традиционным русским культурным паттернам и нормам.