Теория литературы. Рубрика в журнале - Новый филологический вестник
"Внезапный приступ" как прием порождения зачина текста
Статья научная
В статье рассматривается классификация Томашевским приемов зачина, или приступа, художественного текста: «прямая экспозиция» и «внезапный приступ». При «прямой экспозиции» текст открывается зачином-резюме; при «внезапном приступе» текст - репликой действующего лица. В статье предлагается рассматривать «внезапный приступ» как прием порождения текста, в частности, прием порождения аналепсиса, или ретроспекции. Показано, что «внезапный приступ» может выполнять разные функции. Так, в одних текстах «внезапный приступ», располагаемый в «настоящем персонажей», используется для того, чтобы своим вводом вызвать последующий аналепсис в «прошедшем персонажей», несущий разъяснение материала, введенного «внезапным приступом». В других текстах «внезапный приступ» осуществляет функцию ввода связанных мотивов или ввода темы для последующего раскрытия, причем в этом случае прием «внезапный приступ» позволяет порождать весьма большой сегмент текста, если он содержит достаточно много мотивов или потенциально содержательную тему, которые ожидают своего развертывания в аналептическом фрагменте. В обоих случаях аналепетический фрагмент может передаваться либо в прямой речи персонажа, либо в так называемой авторской речи. Непосредственным материалом для анализа служат различные произведения известных русских писателей XIX- XX вв.: Чехова, Куприна, Островского, Аксенова.
Бесплатно
Статья научная
Целью статьи является введение в научный дискурс нового понятия, имеющего категориальное значение для понимания (жизне)творческого пути художника слова. Понятие «проекционное поле СЯЛ» создано в рамках авторского метадисциплинарного теоретического комплекса «когнитивная гуманитарная семиотика» (СТ (синтетический текст) - СЯЛ (синтетическая языковая личность) - КПП (когнитивно-прагматическая программа)). СЯЛ художника слова выстроена вокруг его КПП - ведущей стратегии автора-творца, фактически «основного закона» его пути. СТ, создаваемый СЯЛ, при этом может мыслиться двояко: в узком (уже вошедшем в научный оборот) смысле; в широком смысле как все пространство жизни и творчества художника слова, где ощутимо трансформационное воздействие его КПП, но где СТ не явлен определенно или вызывает трудности при определении. Это и есть «проекционное поле СЯЛ». Так, универсальность лермонтовской реакции на мир как краеугольное свойство личности приводит к варьированию и в жизни, и в творчестве одной и той же коллизии. Всё время продуцируется ведущий личностно-психологический эстетически оформленный код, для которого граница вербальной и невербальных зон не является абсолютной. Этот код имеет когнитивную природу, полигенетичен и полиморфен, оформлен в сфере литературного творчества, но реализуется везде. Мы не можем назвать весь «мир Лермонтова» четко определенным СТ - но мы отчетливо видим проекционное поле его СЯЛ, т.е. идущую из центра «матричную» кодировку этого мира через романтико-демонического субъекта. Проекционная направленность пушкинской СЯЛ совершенно иная: литература в тесном контакте с жизнью становится лабораторией жизненных вариантов, а СТ столь масштабен и «жизнеподобен», что не охватывается снаружи единым аналитическим взглядом. «Проекционное поле» пушкинской СЯЛ выступает как грандиозный «мимесис» «строителя чудотворного», пытающегося вместе со строящимся «литературным государством» многообразно проектировать и собственную судьбу - в лирике, драматургии, прозе, переписке, черновиках. Это одновременно «поэзия действительности» и многовариантный жизнетворческий эксперимент. Таким образом, исследуемое понятие показывает внутреннее системное единство гетерогенного и гетероморфного пространства жизни художника слова, на котором реализует себя его доминантная КПП.
Бесплатно
Статья научная
В статье рассматриваются некоторые особенности пространственной организации лирического события в стихотворении петербургского поэта Виктора Гейдаровича Ширали (1945-2018) «Меня напротив в поезде метро.». Стихотворение это, созданное в 1972 г., относится к ранней лирике Ширали и характеризуется весьма интересным соотнесением внешнего события (случайно увиденное лицо женщины) и события лирического (рефлексия субъектом произошедшего) в пространстве вагона метро. Особенно пристальное внимание уделяется в статье двум стихам, расположенным ближе к финалу стихотворения: «Пространство беспрепятственно текло // Сквозь наши отражения в стекле». Данные стихи рассматриваются как экспликация микрособытия, объединяющего в себе, с одной стороны, событие фабульное, «происшествие», «случай», с другой же стороны, событие рефлексии по этому поводу, т.е. то, что и принято считать лирическим событием. Таким образом, в стихотворении Ширали в итоге получается такое событие, в котором «происшествие» не повод к нему, а его важная часть. Лирическое событие выступает знаком важного качественного изменения субъекта, увидевшего, пусть и расплывчато, бестелесную суть самого себя. Для всего этого человек должен был оказаться в состоянии пассивного покоя, способствующего созерцанию мира и себя в этом мире. В обозначенном синтетическом событии текучести пространства сквозь отражения субъектом действия оказывается само это пространство, лирический же субъект выступает одновременно и объектом, и наблюдателем, находящимся в этом пространстве. Таким образом, в статье доказывается, что пространственная организация события в лирике может быть и самим этим событием, причем событием именно лирическим, формирующим лирический сюжет.
Бесплатно
Статья научная
Противоречие между репрезентативными и идеологическими задачами социалистического реализма всегда решалось благодаря жесткому устройству повествования и топики, восходящим к моделям утверждения власти в драме классицизма. Но в произведениях, рассчитанных на бытовое или комическое восприятие, использовалась более сложная техника, в которой противоречие между чувством и долгом выступало как противоречие между наррацией и функцией зеркала. Пример такой техники мы находим в литературном творчестве и литературной теории Виктора Ардова. Ардов настаивал на воспитательной функции комедии и цирка, при этом ключевое положение о возможности полной идеологизации старых цирковых сцен не подтверждено примерами и оставляет впечатление недосказанности. Но не поясненная мизансцена, не войдя в теорию этого автора, вошла в его практику как канонического автора соцреализма: сценарий фильма «Светлый путь» и поздняя комическая сцена «Глухонемой» представляют собой практическую реализацию этого принципа, опередившую его теоретическое осмысление. Сопоставление сценария «Светлый путь» не только с сюжетом сказки Шарля Перро «Золушка», но и с теоретической позицией Шарля Перро в истории французского классицизма позволяет уточнить, с опорой на учение Лакана о «стадии зеркала» и на достижения искусствоведческой иконологической интерпретации пространства кадра, специфику «миметической зеркальности» в классицизме и соцреализме как определенного разрыва нарратива, который при этом только и позволяет действию обрести настоящее правдоподобие и убедительность. Тем самым, список приемов, создававших правдоподобие в классицистской и соцреалистической драматургии следует дополнить этим изначально цирковым приемом, а также уточнить канон соцреалистической организации связки нарратив-эмоция-правдоподобие, соответствующей лакановской связке реальное-символическое-воображаемое, доказав, что этот канон не является достоянием специфически триумфалистской пропаганды сталинского времени, но благодаря высокой жанровой универсальности советского комического продолжается и в более поздней советской литературе.
Бесплатно
"Удовольствие от текста" и проблемы теоретической рефлексии категории фантастики
Статья научная
В статье рассматривается соотнесенность эссеистического понятия «удовольствие от текста», предложенного Роланом Бартом, с проблемами теоретической рефлексии категорий фантастики и фантастического в современной гуманитарной науке. Особое внимание обращается на связь данных категорий с коммуникативными и рецептивными аспектами теоретической и исторической поэтики, эстетики и педагогики, а также предметно-видовыми и дискурсивными сторонами художественной целостности. Внимание читателя к литературной фантастике в значительной степени определяется хронотопической организацией, формирует мотивацию читательского удовольствия (как гедонистического и психотерапевтического, так и собственно эстетического) и стимулирует сознательное и / или бессознательное восприятие жанровой меры условности и жизнеподобия. Поскольку сфера рецепции фантастического в литературе всегда связана со сферой читательского воображения, требуется и создание методик освоения имагинативных механизмов (научных и собственно образовательных). Важно понять, что будет исследоваться: актуальность конкретных восприятий (отдельных читателей или каких-либо социальных групп) (это задачи психологические и социологические) или же имагинативная потенциальность «удовольствия» от чтения фантастических произведений (это уже задачи собственно литературоведческие и эстетические). В статье особое внимание обращается на то, что в теоретической рефлексии рецептивного «удовольствия от текста» необходимо учитывать жанровые разновидности фантастической литературы. Только в этом случае появляется возможность не только всестороннего изучения фантастики и фантастического как эстетических явлений, но и разработки продуктивных подходов к освоению фантастики в новейшем инновационном образовании.
Бесплатно
Aesthetic modernism as a macro-epoch. Part 1
Статья научная
I. A Systematic approach: The concept of “Modernism” in many European philological traditions has described and continues to describe an epoch around the year 1900 when writers and critics used the term with a reference to the “modern” literature of their time. The concept of a micro-epoch is determined by a beginning, an end, and a coherence of a given epoch, i.e. by means of an overriding programme in the literary field that remained dominant throughout the period described. Over approximately last fifty years, Western European philological traditions have developed a usage of the term that is unknown to Russian philology: as a macro-epochal concept, “modernism” describes a long-term period that begins with the first emergence of the concept of the modern (e.g. genius, autonomy, youth or publicity). Such a usage has continuously remained the focus of discourse - albeit with certain variations - and we still consider it to be important today in the context of the mindset of our present age. Thus, in contrast with pre-modern foreign concepts, the present defines the temporal continuum in which it finds itself and its own antecedent history. The historical perspective (II) demonstrates that the establishment of such a macro-epoch of modernism, including the antecedent history of its own consciousness of present, is by no means new. It could have emerged since late antiquity, which defined its own present with reference to a feeling of discontinuity in relation to Greek and Roman antiquity. Thus the classic dichotomy between antiquity and modernity arose, according to which “antiquus” meant pre-modern and old, and “modernus” meant contemporary and present. For the historian Cassiodor at the beginning of the 6th century, the decline of the old Western Roman empire brought about the beginning of a new age, which could only define itself in opposition to the old era. For Goethe, modernity began in the 16th century.
Бесплатно
Aesthetic modernism as a macro-epoch. Part 2
Статья научная
Our current concept of the modern generally stretches back to the epochal threshold around 1800. In political history, this break is marked by the French Revolution; in aesthetic history it is to be found at the end of early-modern Classicism in the “Querelle des Anciens et des Modernes” which led Schiller to his analysis of the contemporary mentality (“sentimental consciousness”) and Schlegel to a new guiding category in the realm of aesthetics (“the interesting” rather than the “beautiful”). This created an autonomy for modernism insofar as it defined itself with reference to the contemporary present and no longer on the basis of its relationship to the old pre-modern era. At the same time, the temporal horizon undergoes a shift: programmatic modern aesthetics understand themselves as a genetic principle that will only be redeemed in the future. There is nonetheless a deeply embedded oscillation in the modern, shifting between theory-constructing reflexivity and deconstructing reflexion. In literary artistic characters, the new self-image of the genius (as opposed to the old “poeta doctus”) is celebrated emphatically, whilst at the same time the possibility of this model being nothing more than an illusion of vain self-love is also postulated. Insofar as the typical modern reflexion of the reflexion repeatedly deconstructs its own constructions, modernism also wins a typically modern - which is to say “sentimental” - relationship to itself. Whilst the sciences free themselves completely from their obligation to older authorities and replace traditional practices with tradition-free experiential sciences based on empiricism and experiment, the relationship of aesthetic modernism to tradition is more complex. Premodern is the obligation to tradition; modern is the freedom to select a tradition which first manifests itself in the anti-classical counter-canon of the Sturm und Drang and Romanticism, thereafter in an entirely free playing field as far as references to tradition are concerned, developing into complicated forms of intertextuality.
Бесплатно
Bakhtin reads Bryusov: salvation and creativity without a subject
Статья научная
Although Bryusov was not one of Bakhtin’s favorite writers, Bryusov’s reflection on the genre of the novel The Fiery Angel and general attention to the aesthetics of Russian Symbolism deepened the thought of early Bakhtin about the specificity of aesthetic experience, expressed in his Toward a Philosophy of the Act. For Bakhtin, Bryusov’s novel was an example of a winning rejection of the patterns of a historical and biographical novel in favor of a certain pose, and in contrast to the pose of Mayakovsky and other pop poets, which heightens attention to the middle state of the subject. In his work cited, Bakhtin puts the action as a value above the subject, while overcoming the theoretical implications of axiology and criticizing theoreticism, and here the description of the subject’s anomalies in the novel The Fiery Angel and a specific understanding of the suggestive word constructions in Bryusov’s article Keys of Secrets turned out to be in demand. Starting from the positions of Rickert and Simmel and changing the inner meaning of the key terms of these thinkers, Bakhtin took several terms from the works of Bryusov, which the commentators did not pay attention to. This was the term “cognitive activity” (uznanie), which meant participatory cognition, “obsession activity” (oderzhanie), meaning situational obsession, and some others, as a hidden dialogue with Bryusov. At the same time, Bakhtin disputed the concepts of obsession and the triumph of science promoted by Bryusov, covertly opposing the main concept of progress to the renewed Christology of Berdyaev and Rozanov. In this Christology, the subject in comparison with the deed may turn out to be completely useless, and here Bakhtin used Bryusov’s category of “uselessness of creativity” for interpretation of salvation not as useful, but as a necessary act.
Бесплатно
Статья научная
The article presents a brief comparative study of two epistemologically different approaches to the problem of poetic rhythm whose authors, paradoxically, have much in common. Both of them were born in 1932, in families originated, respectively, from the region of Bessarabia and Romania, became university professors and contributed a lot to reform the methodology of literary analysis, with particular interest to the questions of poetic rhythm, studied Bible texts from the poetic viewpoint, inherited from Russian Formalists, paid special attention to such aspects of literary works which could be investigated only through oral performance, and, nevertheless, have developed two almost opposite visions of poetry and literature as a verbal art. In our study, we aim to reconstruct the main conceptual and methodological assumptions of their theories in order to explain the reasons of such unexpected final divergence and, probably, outline ways to synthesize their approaches. Our hypothesis consists to see in Henri Meschonnic’s “historical anthropology of language” and Reuven Tsur’s “cognitive poetics” two radically different, but not incompatible, visions of “literary fact”, respectively, from the viewpoint of humanities and natural sciences.
Бесплатно
Genre conventions in crime fiction
Статья научная
The article raises the question of the existence of conventions that define the poetics of each of the main genres of detective literature: classical detective, “adventurous investigation” (in N.N. Kirilenko terms), police novel, and “victim investigation” (as described by the author of the article). Unlike the established tradition of highlighting the rules for writing an abstract “detective story”, it is proposed to turn to the system of criminal genres, denoted with reference to Mikhail Bakhtin’s three-dimensional model. Based on this, several genre conventions are highlighted, which, consciously or not, are adhered to by both authors and readers. At the heart of their differentiation lies the perception of the game, forming its own kind of poles in the system of criminal literature: the gaming relationships between the detective, the criminal, and the representatives of official authorities in the classical detective and “adventurous investigation” stand in stark contrast to the purely negative game of the criminal with the victim and / or detective in the police novel and “victim investigation”. Other important genre conventions are also considered: the essential infallibility of the Great Detective in the classical detective, which, on the contrary, is not relevant to “adventurous investigation”; the team investigation of professionals in the police novel, and the forced investigation conducted by the victim to save their own life. The final conclusions: each of the criminal genres embodies its specific convention upon which works and their reception by readers are constructed; the violation of such a convention blurs the boundaries of the genre and can be a form of authorial play.
Бесплатно
Improvisation as a readerly response in avant-garde poetic practices (group “41°”)
Статья научная
The paper focuses on the poetic activities of “41°” circle (A. Kruchennykh, I. Zdanevich, I. Terent’ev). Communicative interactions between the author and the reader take center stage. Russian Avant-garde communities are considered to mobilize the creativity of a reader, to turn the reader into a co-author (see Ioffe, Bobrinskaya, Feshchenko), and, as a community, “41°” was no exception to the rule. In the community of “41°,” a particular readerly response (W. Iser) becomes prominent and is foregrounded: an active improvisation on the part of the reader. The author casts himself as a pedagogic persona initiating the contact with the reader, yet it does not appear to be the case that he aspires to take on the role of a poetic authority. Rather, the poet invites the reader to engage with the poetic text, so that the latter is able to actively re-write the text, tp re-create it and to use the text as a foundation for improvisation. Improvisation as a readerly response is analyzed in three communicative interactions involving the presence of three types of readers, the readers being the actual reader, the actual reader aspiring to fill in the role of an ideal reader, the implied reader. In all three cases improvisation is projected as a readerly response. The possibility of such a response is closely linked to an emphasis on marginal, epiphenomenal characteristics of the poetic utterance. This implies an emphasis on the look of the word (font choices, letter size, the combination of these parameters in a word), aspects of poetic performance (the way the text is articulated). These characteristics are considered to be particularly expressive, emotionally charged, so that the experience they convey lays the foundation for the improvisation on the part of the reader.
Бесплатно
Статья научная
In the history of culture, translation can not only adapt the values of a foreign culture or develop the potential of its own culture, but also substantiate a new cultural program, carrying out reassembly of culture on new grounds. Contrasting the foreignisation and domestication is not enough if the translation aims to change the very mode of cultural production and the very justification of culture, declaring the metaphysical motive as the main thing for the existence of a local culture. I prove that the shift cannot occur declaratively, but requires a hidden change in the functions of translation as a form of cultural consciousness, which acts outward in the form of slips, misunderstandings or misspeaks. At the same time, the cultural enthusiasm behind this translation does not make it possible to understand these reservations as simple inaccuracies or flaws, but only as necessary for self-justifying culture as a closed system, as nodes for building such closure. Such translations cannot be reduced to expressing the intellectual content of an epoch, but they represent the only way to translate those intellectual tasks that determine further discussions of the epoch. The example of one of the lines in the development of Russian philosophical idealism, associated with enhanced translation and interpretation of the summits of ancient philosophy, and the long-term consequences of its cultural program, proves the validity of the proposed translation research. It is proposed to conditionally call such a translation “metaphysical”, taking in mind its programmatic role for the formulation of a new philosophical perspective, not confined to the arguments in the original and translation.
Бесплатно
Mise en abyme as a representation of trauma (“The white hotel” by D. M. Thomas)
Статья научная
The article refers to the problem of representing traumatic experience by means of mise en abyme narrative figure. A methodology for this study was formed at the intersection of rhetorical narratology, cognitive narratology, trauma studies and literary theory. Mise en abyme, specially known as a device creating the self-reflexivity in text, gets new functional impulse in the postmodernist fiction. In particularly, authors resort to the mise en abyme in order to represent individual and collective trauma in narrative. For what purposes this figure is used in the postmodern literary discourse? In which way postmodern narrative practices involve and interpret the historical context of the 20th century? In this article, we develop the assumption that there exist several special models of mise en abyme, one of which aims to reflect the trauma in narrative. Some relevant characteristics of this model are described and illustrated on the example of “The White Hotel” by D.M. Thomas (1981), they are compositional structure; semantic relations; intermedial and modal realization of the mise en abyme.
Бесплатно
Possible impact of the labor theory of Karl B"ucher on Russian formalism
Статья научная
Intellectual History of Russian formalism bypasses party provocative forhis time theory of Karl Wilhelm Bücher. Justifying work as the artistic form of torture,Bücher unwittingly paved the way for formalists to talk about automation and de-au-tomatization. But in Bücher’s system labor was not an enterprise, but only a prerequisitefor the enterprise, while the Russian translation of the bookWork and Rhythm(1899)turned the labor to initiative to enterprise. The border between symbolism and formal-ism is not in relation to the transcendental, but in how art belongs to the enterprise:the formalist aesthetics afraid of automatization, which occurred in Symbolists work.Therefore, “device” (rus: priem) as pathetic gesture necessarily required to combatthis false pragmatism, as tool of struggle served an anesthetization of Bücher’s theses.Rhythmic work became a model for aesthetic perception.
Бесплатно
The desire for meaning, or the hermeneutics of equivalence
Статья научная
The most powerful instrument for the analysis of lyrical poetry is the device that R. O. Jakobson in his seminal “closing statement” Linguistics and Poetics from 1960 called equivalence. Equivalence comprises two different relations at the same time: similarity and dissimilarity. Yu. M. Lotman takes this dialectical structure into account when he names the equivalence with the term co-opposition (in Russian: so-protivopostavlenie). There are at least three things to criticize about the use of coopposition as an instrument in analysis of lyric poetry: 1) the predominance of the cognitive and the neglect of gestalt formation; 2) the description of text structures without regard to their perceptibility; 3) he denial of the role that the desire for meaning plays in finding the equivalences to be evaluated. The structuralist belief in the objectivity of his method is questioned by hermeneutics. The hermeneuticist points out to the structuralist that he cannot methodically secure the leap from analysis to interpretation, but that each of his partial findings, which he objectively believes to be founded in the text, is based on unacknowledged anticipations of an intuitively grasped overall sense. A reconciliation between intuition and method seems possible in recourse to the father of hermeneutics, Friedrich Schleiermacher, who introduced the dichotomy of divination and construction for the problem of text comprehension. Transferred from the sacred texts that Schleiermacher had before him to lyrical poems, the combination of divination and construction seems to prevent the mere fulfillment of desires for meaning and to overcome the vicious circle of interpretation.
Бесплатно
Статья научная
In contrast to Roman Ingarden’s well-known concept of the literary work as a stratified formation, the concept of the order of sequences in it has never attracted much attention. Therefore, the absence of this concept in neurophenomenology is not surprising, even though the founders of neurophenomenology have often drawn on the same Husserlian inspirations. Put together with their ideas, Ingarden’s concept still seems to be inspiring. Its strength lays in an in-depth analysis of temporal modes of understanding related to the sequential nature of language. This kind of analysis works also for memory mechanisms, which, according to Ingarden, function in a similar way. They are responsible for creating schematized aspects and integrating them into the experienced objects. Ingarden derived these schemes from Husserl’s concept of time-consciousness, and from the work of Bergson. The background of his ideas, however, were studies on memory performed by the philosophers from the Lvov-Warsaw School. Taking into account those three sources of inspiration makes it possible to offer a solution to the neurophenomenological problem of the cognitive value of the so-called protocols of first- and third person narratives, and fosters a better understanding of the narratological concepts of Russian, Prague, and Polish structuralists.
Бесплатно
Translingualism in the light of semiotics (“Maybe Esther” by Katja Petrowskaja)
Статья научная
Translingualism emerged during the 2000s as a new concept, alongside polylingualism and metrolingualism, that is clearly distinct from the guiding concept of multilingualism. The concept relativizes rigid connections between language, people and territory on the one hand, whilst also calling into question the notion of languages as closed and clearly distinguishable units. It is predicated upon “dynamic bilingualism”, whereby the languages involved each represent their own respective system. Trans-lingualism thus brings a new aspect of linguistic reflexion into play. Thus understood, translingualism will be explicated in relation to Katja Petrowskaja’s novel. The German author of Ukrainian extraction was awarded the Ingeborg-Bachmann-Prize in 2014 for her debut work “Maybe Esther” in which she describes, in a language that is foreign to her, the story of her family during the World War II, in the course of which a number of her Jewish relatives were murdered. For the purposes of the current paper, the prime interest is not the content of this quite typical 20th century story, but its linguistic conception. Petrowskaja is a professional philologist who graduated from the University of Tartu and its renowned semiotic school led by Jurij Lotman and Boris Uspenskij. Her text is deliberately constructed according to semiotic principles and can be read as a literary demonstration of Lotman and Uspenskij’s academic concepts. Behind the linguistic peculiarities, a hidden semiotic approach to language is evident, which regards language as a system of symbols. Translingualism in Petrowskaja’s writing, which purports to transcend linguistic boundaries by mixing languages and crossing over associatively from one language to the other, does not in fact dissolve linguistic boundaries. Rather, it activated reflexive processes across such boundaries. In the light of Lotman’s work on culture and cultural memory, Petrowskaja’s novel appears not only as a linguistic experiment but also, above all, as an experiment in engaging with diverse cultural codes. The translingual aspect illustrates the reflexion across apparently different and historically unconnected languages and cultures. On the other hand, the concept also contains a conscious denial of power structure associated with to the monolingualism of a national language.
Бесплатно
Статья научная
Обосновывается эвристическая ценность разделения метафор и сравнений на два типа: на метафоры и сравнения, которые усложняют концептуальную структуру характеризуемой ими ситуации, и метафоры и сравнения, ее структуру не усложняющие. Анализируются два классических русских стихотворения, «Никого не будет в доме...» Б. Пастернака и «Лисица» С. Есенина, и показывается, что различие между названными типами тропов может напрямую соотноситься с композиционным устройством лирического текста, а именно, не ведущие к концептуальному усложнению характеризуемого метафоры и сравнения могут маркировать те фрагменты, которые связаны с главным персонажем, метафоры же и сравнения, усложняющие первоначальное представление о характеризуемом, - появляться во фрагментах, с главным персонажем не связанных и в таком смысле дискурсивно второплановых. Делается вывод о закономерности подобной картины, ибо в ней отражена общая свойственная лирике тенденция при маркировании своего более важного дискурсивного плана обращаться к стратегиям, которые противоположны основным стратегиям повествовательной прозы (среди прочего, для первого плана в лирике характерен внезапный обрыв референциальных связей, тогда как в нарративной прозе обычно наблюдается преемственность по крайней мере некоторых референтов, прежде всего главного персонажа или главных персонажей; для первого плана в лирике типична интровертная ориентация авторского сознания, которая в нарративной прозе регулярно обнаруживает себя на плане второстепенном, при рассуждениях, мотивировках и проч., а для главного плана как правило исключена). Также делается вывод, что ориентированная только на нарратив теория транзитивности П. Хоппера и С. Томпсон и другие близкие к ней теории внутренней иерархизации дискурса недостаточны и, чтобы объяснить данный феномен во всем его многообразии, должны подвергнуться серьезному пересмотру.
Бесплатно
«Мерцающий» субъект в поэтическом тексте: к проблеме читательской рецепции
Статья научная
Статья посвящена изучению принципов читательского восприятия категории субъектности в поэтических текстах с грамматически снятой позицией субъекта. В отличие от стихотворений с грамматически и лексически эксплицированной (местоимениями, глагольными формами и т.п.) позицией субъекта, где сам текст своей грамматической фактурой настраивает фокус читательской рецепции и дает возможность четко идентифицировать субъектность, стратегии инфинитивного или эллиптического письма могут поставить читателя в ситуацию «субъектной неопределенности», когда субъектная перспектива текста оказывается «мерцающей», вводящей позиции семантического субъекта как переменные. Приводятся данные эксперимента по измерению читательской рецепции стихотворений, в которых субъект гипотетически может быть соотнесен с позициями «я», «ты», «любой» либо воспринят как «ноль субъектности». Результаты эксперимента показывают, что при восприятии подобных стихотворений читатель склонен осуществлять их «автокоррекцию» (то есть восполнять семантическую полноту текста в условиях его грамматической неоднозначности) исходя из топики текста и помещения ее в рамку прагматического опыта. Выдвигается предположение, что в ситуациях, когда поэтический текст лишает читателя однозначных субъектных семантик, средством их компенсации выступает смысл текста как единого целого, который читатель пытается «пробросить» сквозь «мерцание» его грамматики.
Бесплатно
Авторский миф Дж.Р.Р. Толкина как игровой текст
Статья научная
Данная статья посвящена определению авторского мифа Дж.Р.Р Толкина как игрового текста. Целью исследования является обоснование игрового характера вторичного мира Толкина через анализ его романа-эпопеи «Властелин колец» как примера языковой игры. Научная новизна работы заключается в рассмотрении мифологии Толкина через призму философских идей Й. Хёйзинга («Homo ludens. Человек играющий»), Л. Витгенштейна («Философские исследования») и Ж. Деррида («О грамматологии. De la grammatologie»). Вторичный мир фэнтезийных произведений был впервые теоретически обоснован Толкином в его эссе «О волшебных сказках» и назван Волшебной Страной. Игровой характер произведения раскрывается при создании вторичного мира как основы для реализации лингвистических экспериментов автора, которые в данной работе анализируются как пример языковой игры Витгенштейна. Главным принципом построения Волшебной Страны является понятие «Familienähnlichkeit» (семейное/фамильное сходство), благодаря которому хронотоп произведения «Властелин колец» можно трактовать как синтез мифологических и библейских образов. Сеть подобий создается на основе взаимодействий определенной группы людей, имеющих общий социокультурный фон и конкретные условия коммуникации. Таким образом, связь между лингвистическими конструкциями не является примером логических цепочек, а примером языковой игры. Результатом исследования является определение лингвистических приемов, использованных автором, как основы мифопоэтической модели мира и создания искусственных языков Средиземья в контексте языковой игры.
Бесплатно
