Онтология и функционирование жаргона

Существенные изменения в общественной жизни на рубеже XX – XXI вв. значительно повлияли на современную речь. С одной стороны, словарный запас в связи с техническим прогрессом и научными открытиями пополнился английскими заимствованиями, с другой – активизировался жаргон, причём вопреки традиционным языковым и культурным нормам элементы криминальной субкультуры легализованы не только в разговорном литературном языке, но и в официальной письменной практике. Чтобы разобраться в происходящих языковых процессах (в данном случае – в экспансии жаргонизмов), необходимо систематизировать накопленные знания о природной сути жаргона. В данной статье предпринимается попытка описать особенности функционирования жаргонизмов как универсалий живой речи.

Исходя из существующей концепции, что на каждом историческом этапе человеческое общество задаёт направление языковому развитию, полагаем, что и каждая социальная, профессиональная, возрастная группа людей в той или иной сфере развивает возможности выражения нового содержания в соответствии с временным контекстом действительности. Иными словами, если жаргон рассматривается как подсистема языка, удовлетворяющая целям общения в той или иной сфере, то, естественно, можно говорить о процессе совершенствования его различных субъязыков. И дело здесь не в количественном росте по отношению к литературной норме, а в изменении его статуса и функций.

Во многих трудах, посвященных исследованию жаргона, в качестве доминирующего признака этого языкового образования указывается его связь с игрой: жаргон (сленг) формируется прежде всего благодаря извечной человеческой потребности в языковой игре. Отчасти это связано с распространенной игровой концепцией культуры, согласно которой большинство явлений культуры имеют игровую структуру. Такая культурологическая концепция ведет начало от «игрового космоса» Платона и «состояния игры» Канта. Как пишет В. С. Елистратов, в моду игровая концепция вошла после работ Й. Хейзинги. «Идея игры увлекательна и заразительна, с ее помощью можно интерпретировать все – от Баркова до Рабиндраната Тагора, но она позволяет видеть явления на определенной глубине (пусть и недостаточно большой), но бóльшая глубина ей недоступна» [4, с. 598].

Согласно суждению Й. Хейзинги [9, с. 61 – 62, 92], игра является глубинным основополагающим свойством психической и социальной деятельности человека. Игра есть некое поведение, осуществляемое в определенных границах места, времени, смысла, зримо упорядоченное, протекающее согласно добровольно принятым правилам и вне сферы материальной пользы или необходимости. Такое поведение сопровождается ощущением напряжения и подъема и приносит с собой одновременно снятие напряжения.

Жаргон, особенно молодежный, справедливо считают проявлением языковой игры в наиболее чистом виде, поскольку главным условием квалификации некоего феномена в качестве языковой игры является отсутствие практической целеустановки: игра самоценна и заключает свой смысл в самой себе. Для формирования и реализации жаргона значимо то, что М.М. Бахтин определил как карнавальное мироощущение [1, с. 84 – 85]. Карнавализация приводит к установлению образований особого типа, в основе которых лежит отступление от норм, в том числе и языковых. Такая модель поведения хорошо описана историками, социологами и этнографами. Для участников карнавального действия открывается возможность соединять абсолютно несоединяемое в обыденной жизни, строить язык на «опрокинутых» стандартах. Как свидетельствуют психологи, потребность человека в «карнавальном клапане» исключительно велика [10, с. 383]. Благодаря работам М.М. Бахтина понятие карнавализации стало типологическим, применяемым к разным явлениям жизни, литературы, языка. Прежде всего, оно тесно связано с понятием языковой игры – тем «мировым слоем, в котором происходят самые напряженные экзистенциальные процессы жизни и в котором осмысляются и борются между собой ценности разного порядка» [1, с. 10 – 11]. Карнавальное начало смеха все более отчетливо проявляется в современном игровом пространстве языка, где языковая игра может быть в том числе и социально обусловленной (ср. сублимацию неустроенности бытия большинством россиян в языковую игру, лингвистически оформленную по карнавальному смеховому варианту («Аншлаг», «Смехопано-рама», «Кривое зеркало»)).

Давно замечено, что многие жаргонные наименования выступают в качестве средства иронии. В Древней Греции «сократовская ирония», как понимал ее Платон, переосмысляла обыденную иронию-насмешку в ином направлении: ирония предстает здесь как глубоко жизненная позиция, отражающая сложность человеческой мысли, как позиция диалектическая, направленная на опровержение мнимого и ложного знания в установлении самой истины. Отсюда следует, что ирония является одним из инструментов когниции человеком окружающей действительности в процессе концептуализации и категоризации мира [3, с. 176]. Ср.: Puritan в ХVII в. в Англии приобрело значение ‘проститутка’ (исходя из предполагаемого лицемерия пуритан). В Австралии лексическая единица bower (тенистая роща) в ХХ в. стала использоваться в значении ‘тюрьма’.

Главная суть языковой игры как особого вида речетворчества заключается в том, что в ее рамках язык выступает не только (и не столько) средством выражения некоторого внеязыкового содержания, но и целью речетворческого акта: язык игры лишается свойств принципиальной прозрачности (присущего языку тех речевых жанров, в которых главная цель заключается в передаче внеязыко-вой информации) и привлекает внимание к самому себе [7, с. 139]. Характерно, что, возникая вследствие потребности в нетривиальном выражении, жаргонные единицы сами быстро становятся клише. К примеру, я в шоке вместо ‘ досадно, печально, неприятно, я огорчен’ и т.д., междометное блин и мн. др.

Второй (после связи с игрой) признак жаргона (как считается, более важный для одних его групп, таких как криминальная и отчасти молодежная, и менее важный для других) – связь с криптолалией. Жаргонные выражения используются в качестве пароля, по которому члены данной социальной подгруппы узнают себя. Считается, что исключительно как тайноречие функционирует криминальный, в частности воровской жаргон. Нельзя отрицать значимости криптолалии и для военного жаргона, потому что определенные слова и выражения нуждаются в кодировании, поскольку в некоторых условиях по каким-либо причинам нежелательно или невозможно использование обычного шифра (например, при радиотелефонных переговорах) [2, с. 340 – 341]. Кстати, образность внутренней формы в языке военных может иметь своим функциональным источником необходимость кодирования открытого речевого обмена, к примеру, широко применявшиеся в Афганистане в 1980-е гг. лексемы нитка ‘колонна боевой техники’, сигара ‘ракета’, кефир ‘топливо для боевой техники’. Даже в молодежном жаргоне тайноре-чие играет определенную роль (ср.: шнурки в стакане ‘родители дома’).

Однако по поводу определяющей функции тайноречия в формировании и функционировании жаргонов уже давно высказаны обоснованные сомнения. В 1935 г. Д.С. Лихачев писал, что воровское арго ворам, по сути дела, с практической точки зрения, не нужно, оно их только выдает; воровской жаргон – это своего рода шик, излишество, игра, кураж, а вовсе не функциональная необходимость [6, с. 47 – 100]. Д. С. Лихачев решительно выступил против этого качества «тайности» арготи- ческой речи. Вслед за французскими лингвистами (Ш. Балли, Ж. Вандриесом, П. Гиро и др.) он отмечал, что называть воровскую речь условной и тайной только потому, что она нам не понятна, так же наивно, как и называть иностранцев «немцами» потому только, что они говорят на непонятном языке. Так же наивно предположение, что вор может сохранять конспирацию, разговаривая на своем «блатном» языке. Воровская речь может только выдать вора, а не скрыть задуманное им мероприятие: на воровском языке принято обычно говорить между своими, т.е. по большей части в отсутствие посторонних. То, что тайноречие не может быть самым сущностным признаком даже в криминальном жаргоне, В.И. Жель-вис [5, с. 113] доказывает таким рассуждением: в настоящее время все «заинтересованные лица», например правоохранительные органы, прекрасно понимают любые жаргоны, тем не менее эти последние продолжают функционировать. С криптолалией тесно связана такая функция жаргона, как определение круга «своих» и дистанцирование от «чужих». Этническая психология рассматривает этнос как психологическую общность, члены которой находят в принадлежности к ней удовлетворение психических, физических, социальных потребностей, т.к. человеку необходимо ощущать себя частью «мы», своим среди своих.

Важный признак жаргона нередко видят в его «вторичном» характере, поскольку жаргонизмы – это заменители нейтральной или возвышенной лексики. К важным свойствам жаргона, детерминированным преимущественно устным характером его бытования, относится экономия языковых и мыслительных усилий. Для сленгового употребления характерна лаконичность, отсюда и многочисленные усечения типа тин вместо тинэйджер, кик, кикс вместо кикбоксинг, софт вместо софтвер. Аббревиация, позволяющая экономно и одновременно экспрессивно выразить понятие, а также различные усеченные наименования характерны для многих жаргонов. Так, в военно-морском жаргоне находим лексемы типа старлей, каплей, плавсостав, комод ‘командир отделения’, мех ‘механик, командир электромеханической боевой части’. В студенческом жаргоне распространены лексические конденсаты с определенной деривацией преимущественно от основы прилагательного или существительного: зачетка, курсовик, сту-дик ‘студенческий билет’, госы ‘государственные экзамены’, невзра ‘невзрачный че- ловек’, абитура, общага, стипуха (стипеша), маг, телек, депра ‘депрессия’, азер ‘азербайджанец’ и под.

Жаргон выполняет и ряд социальных функций – прежде всего он отражает потребность людей объединяться по интересам. По мысли В.С. Елистратова [4], жаргон имеет две особенности – герметический комплекс (стремление обособиться) и кинический комплекс (принципиальную неофициальность). Жаргон – это язык улицы, язык неформального общения, которое находится вне всякого контроля с какой бы то ни было стороны. Функционируя в языке, жаргонная единица может вытеснить соответствующее стандартное обозначение, стать метафорой-катахрезой, единственным наименованием явления. В этом плане интересно утверждение Вл. Новикова («Роман с языком») о том, что за жаргонным словом прикольно стоит своего рода эстетика, поскольку прикольно – это не просто ‘хорошо’; это наличие внешне эффектного приема и тайного послания определенной читательской группе («таргет-груп»). Примерами литературной «прикольности» могут служить произведения В. Пелевина или С. Минаева.

Справедливо считается, что многие даже чисто лингвистические особенности жаргона, особенно молодежного, невозможно объяснить, если не принимать во внимание преимущественно устный характер их функционирования, рассчитанный на непосредственное исполнение (перформанс) в определенных ситуативных контекстах, в обстановке особого ролевого взаимодействия и ярко выраженного игрового начала. Так, особая легкость семантического словообразования, ведущая к созданию «абсурдных» слов, связана с функционированием жаргона в рамках ограниченной социальной группы. Заметим, что указанная особенность все-таки характерна не для всех жаргонных групп.

Гипертрофированная синонимичность и избыточность определенных тематических групп, связанная с определенными сферами и исчисляемая сотнями единиц, и в то же время отсутствие специфических жаргонных соответствий для ряда отвлеченных понятий культурно-мировоззренческого плана определяют статус жаргонных образований именно как субстандарта. С.А. Мегентесов и С.В. Сидорков [8, с. 163] обратили внимание и на такую закономерность: чем шире репрезентирован тот или иной денотат синонимической лексикой сленга или просторечия, тем беднее его представленность в литературно-деловом стиле. Синонимическая избыточность свойственна именно сниженным формам языковой практики, она является следствием преобладания установки на эмоциональную экспрессивность и выразительность самого речевого акта (а не на передаваемое сообщение).

Итак, в современных коммуникативных условиях возросла роль жаргонов, которые переместились из социально замкнутых сфер речи в общий язык. Жаргоны, с одной стороны, дифференцируются (ср. такие новые образования, как офисный жаргон, блогеровский язык и жаргон п а донков), с другой стороны, идет унификация субстандарта – формирование сниженного типа речи, получившего название «общий жаргон». «Бесконфликтное» соединение языковых средств не просто разной, а противоположной стилевой и функциональной принадлежности выступает как объективная норма современной языковой деятельности. Мощным стимулом для вторжения субстандарта в общий язык стало то, что в числе прочих барьеров был снят барьер между живой разговорной речью и сферой публичного общения. Нашествие субстандарта в публичную сферу коррелирует с постоянным сокращением сферы распространения торжественного (высокого, пафосного) варианта русского языка. Жаргон и другие проявления субстандарта необходимы для поддержания гомеостаза языковой системы.