Статьи журнала - Новый филологический вестник
Все статьи: 1517
"Энциклопедия" первой обороны: "Севастопольская страда" С.Н. Сергеева-Ценского
Статья научная
В статье рассматривается роман-эпопея С.Н. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда» как иллюстрация державно-имперского дискурса в советской литературе. Отказ от идеи «мировой революции» и провозглашение перспективы построения «социализма в отдельно взятой стране» потребовали от большевиков обращения к образцам отечественного патриотизма в середине 1930-х гг. Помимо прочего, Севастополь, идентичность которого определялась военно-стратегическим положением, оказался в фокусе внимания партийно-государственной элиты. Главная мысль романа - оборона Севастополя есть исключительно дело и подвиг русского народа. Почти полное уничтожение флота и угроза захвата города пробуждают в закрепощенном русском солдате национальное сознание, которое позволяло в течение веков отбивать все иноземные нашествия. Основные итоги исследования позволяют утверждать, что репрезентация образа Севастополя как города-крепости и «русской Трои» отвечала задачам мобилизации советского социума накануне Второй мировой войны. Переиздания и популярность романа Сергеева-Ценского среди различных групп советских читателей объяснялись следующими факторами. Во-первых, исторической политикой государства, искавшего факторы воспитания патриотизма накануне потенциальных боевых действий. Во-вторых, «политикой памяти», формируемой «снизу». Выдвижение солдата в качестве «первой фигуры» войны, восхваление русского народа и его лучших качеств, проявленных на фоне внешней агрессии, находили отголоски в массовом сознании читателей. В-третьих, обращением к традициям дореволюционной классической литературы. Благодаря «изобретению традиций» устанавливались связи с прошлым, а также интерпретировались события настоящего с опорой на старые модели. Продолжая традицию «Севастопольских рассказов» Л.Н. Толстого, Сергеев-Ценский показывает, что народ, поднявшийся на справедливую войну, непобедим, что Крымскую войну проиграл прогнивший феодально-крепостнический строй, что осада Севастополя закончилась огромными людскими и материальными потерями союзников, которые заняли всего лишь южную часть города.
Бесплатно
Статья научная
Работа представляет собой аналитический обзор переписки В.Д. Пришвиной с представителями русского литературного зарубежья В.Н. Буниной и Л.Ф. Зуровым периода 1959-1965 гг. Эти письма, обнаруженные в разных архивохранилищах, к настоящему времени не опубликованы. В них представлены мнения корреспондентов о творчестве и личности Михаила Пришвина, приводятся оценки его произведений. Анализ писем позволяет судить о том, что на рубеже 1960-х гг. у Буниной и Пришвиной сложились дружеские взаимоотношения, они обменивались выходившими из печати изданиями («Кащеева цепь», «Повесть нашего времени», «Золотой луг», «Незабудки» М. Пришвина, «Жизнь Арсеньева» И. Бунина). Вместе с тем данный материал представляет интерес для характеристики самих участников переписки - видных фигур литературного процесса середины ХХ в. В. Пришвина рассказывает о своей работе над составлением и комментарием изданий Михаила Пришвина; ее литературный талант оценен Верой Буниной. Восторженные отклики Л. Зурова, назвавшего Пришвина «великим правдолюбцем», импонируют В. Пришвиной, которая, в свою очередь, определяет дар своего мужа как «провидческий». Она обращает внимание Зурова на те строки М. Пришвина, где он говорит о своей исключительной миссии «хранителя огня». В письмах отразилась забота В. Пришвиной о литературоведе Н.С. Родионове, который помогал ей в разборе архивов. В контексте переписки рассматривается также обмен мнениями Веры Буниной и писателя Н.П. Смирнова, где затрагиваются фигуры И.А. Бунина, М.М. и В.Д. Пришвиных. Наиболее показательные письма приводятся целиком и, таким образом, впервые вводятся в научный оборот. В целом история эпистолярного общения трех заметных фигур русской литературной жизни дополняет общую картину взаимосвязей зарубежья и метрополии в начале 1960-х гг.
Бесплатно
Статья научная
В статье изучается малоисследованная пьеса Б.Л. Пастернака 1942 г. «Этот свет». Именем главного персонажа драмы - «Иннокентием Дудоровым» - автор предполагал назвать создаваемый роман (1947). Поэтика данного заглавия указывает на взаимосвязь между «Этим светом» и «Доктором Живаго». Образы некоторых героев романа зародились в этой пьесе (Друзякина / Безочередева и др.). Взгляд Дудорова в драме на революцию и Великую Отечественную войну раскрывает мировоззрение Пастернака в годы, непосредственно предшествующие созданию романа. Сходные лексико-стилистические приемы в изображении героев из народа, а также мифопоэтические и библейские мотивы сближают «Этот свет» и «Доктора Живаго». На основе проведенного исследования обосновано существование сюжетных инвариантов в «Записках Патрика», «Этом свете» и «Докторе Живаго». Образ Иннокентия Дудорова рассмотрен в процессе эволюции в трех упомянутых произведениях. Поочередную смену заглавий романа «Мальчики и девочки», «Иннокентий Дудоров» и «Смерти не будет» предлагается рассматривать в свете переноса акцента с судьбы поколения Пастернака 1890-х гг. на бессмертие творчества. В статье впервые публикуются выдержки из письма П.А. Васильева с фронта Б.Л. Пастернаку (1944).
Бесплатно
"Я сама, как валькирия, буду…": источники образа героини в "Гондле" Н. Гумилева (статья вторая)
Статья научная
В статье второй двухчастного цикла выявляется влияние на «Гондлу» ряда пьес Г. Ибсена: «Пир в Сольхауге», «Олаф Лилиекранс», «Воители в Гельгеланде». Подробно сопоставляются Лера и Йордис из «Воителей в Гельгеланде» - пьесы, написанной по мотивам саги о Сигурде и воительнице Брюнхильд. Обсуждается мотив «братственности» героя и героини в ибсеновской я гумилевской пьесах. Если черты воительницы в облике Леры/Лаик восходят, в частности, к Брюнхильд и Йордис, то черты обитательницы Страны Блаженных, куда Лера увозит мертвого Гондлу, - к образу таинственной женщины (феи-сиды), похищающей героя, из другого источника пьесы, а именно ирландской саги об исчезновении принца Кондлы, которую Гумилев читал во французском переводе Арбуа де Жюбенвиля (отсюда и образ принца-горбуна). На основе сравнения с последней пьесой Гумилева «Красота Морни», тоже восходящей к ирландским сагам, делается вывод о том, что мотив Страны Блаженных связывается в творческом сознании Гумилева, с одной стороны, с темой поэзии, избранничества, принадлежности к посвященным, сокровенного знания - причем совсем не обязательно христианского (скорее - мистико-оккультного), а с другой - со смертью и образом лебединой девы. К сравнению привлекается также раннее стихотворение «Я не буду тебя проклинать…» (1909) с похожим набором мотивов.
Бесплатно
"Я сама, как валькирия, буду…": источники образа героини в "Гондле" Н. Гумилева (статья первая)
Статья научная
В статье определяется место героини, спроецированной на образ воительницы-валькирии, в системе персонажей и сюжете драматической поэмы Н. Гумилева «Гондла». Автор статьи пытается проанализировать характеристики геро-ини и, сопоставив с источниками, на которые опирался Гумилев (прежде всего, это сказка Х.К. Андерсена «Дочь болотного царя», роман Р. Хаггарда «Эрик Светлоокий», пьеса Г. Ибсена «Богатырский курган»), выявить глубинные и не всегда отчетливо вы-раженные черты этого персонажа. Особое внимание обращается на «двуприродность» героини, отраженную в том числе в двойном имени (Лера/Лаик). Реконструируется по-стоянный для творчества Гумилева сюжет с участием героини-воительницы (см. также стихотворения «Поединок», «Ольга» и др.): она неизменно оказывается вестницей смерти для героя, который при этом связан с ней отношениями любви или влечения, а отнюдь не вражды; во всех случаях воительница как бы способствует проявлению «я» героя, которое оказывается для него смертельным и в то же время им ожидаемым и благословляемым. Подключаются также интермедиальные (книга «Принцесса Лера» в оформлении Н. Калмакова) и биографические источники (жизнетворческая дуэль А. Белого/Бальдра и В. Брюсова/Локи 1904-1905 гг.).
Бесплатно
"Я считаю его одним из самых хороших моих друзей": о взаимоотношениях Дж.Р.Р. Толкина и У.Х. Одена
Статья научная
В статье предпринимается первая в российском литературоведении попытка представить целостную картину многолетних взаимоотношений двух выдающихся англоязычных литераторов ХХ в. - Дж.Р.Р. Толкина (18921973) и УХ. Одена (1907-1973). Последовательно рассматриваются основные этапы этих отношений - обучение Одена в Оксфордском университете, где Толкин выступил в качестве одного из лекторов и экзаменаторов поэта, и дружба, возникшая несколько десятилетий спустя на почве общего для бывших студента и профессора увлечения древнеанглийской поэзией, а также глубокого интереса Одена к роману-эпопее «Властелин Колец» и творчеству Толкина в целом. Особое внимание уделяется анализу адресованных Одену писем его бывшего преподавателя, для которых характерна доверительная дружеская интонация. Отмечается, что эти письма являются важным источником информации о причинах, истории и путях написания произведений Толкина. Стоящие за отдельными письмами ситуации раскрываются с привлечением дополнительных источников. Также в статье рассматриваются взаимные оды УХ. Одена и Дж.Р.Р. Толкина, являющиеся яркими свидетельствами существовавших между ними дружеских отношений. Констатируется, что эта специфическая, временами непростая дружба сыграла определенную - для Одена, несомненно, большую, для Толкина меньшую - роль в творческих судьбах двух этих блестящих представителей англоязычной литературы ХХ в. Имея в своей основе сходство литературных интересов и предпочтений, эта дружба окончательно сформировалась вокруг такого масштабного явления мировой культуры, каким является толкиновский Легендариум.
Бесплатно
"Я" как "другой" в субъектной структуре лирики Арсения Тарковского
Статья научная
Статья обращена к рассмотрению субъектной сферы лирики Арсения Тарковского в аспекте соотнесенности категорий «я» и «другого». Методологическим ориентиром служит тезис М.М. Бахтина, согласно которому самопредставление человека заведомо неадекватно, и единственной возможностью узнать себя-подлинного является самообъективация, предполагающая позицию вненаходимости относительно любого момента биографии. Анализ показывает, что сюжет идентификации и становления личности в поэзии А. Тарковского можно считать центральным: несовпадение субъекта с самим собой (как правило, в прошлом) фиксируется последовательно и разнообразно. При этом герой нередко увиден со стороны - как «он» или «ты», а детство осмысляется им как идеальный модус существования, момент абсолютной самотождественности и максимального напряжения творческих сил. Взросление же, чреватое самоотчуждением, требует не только беспристрастного взгляда на себя, но и целенаправленной работы, призванной вернуть утраченное активно-деятельное отношение к жизни. Непременным условием его возвращения (которое, впрочем, может быть только временным) выступает разрешение внутренних конфликтов, а именно преодоление разобщенности «души» и «тела»: их единение является залогом стиходвижения, а изолированность ведет к «немоте», обессмысливающей любое усилие. Подробный разбор стихотворений «Река Сугаклея уходит в камыш...», «Стань самим собой» и др. позволяет сделать вывод о том, что становление личности в поэзии Тарковского не имеет временных рамок, а его завершение, с точки зрения автора, синонимично смерти.
Бесплатно
Статья научная
В статье рассматривается поэтика поздних рассказов Л.Н. Толстого. Рассказы 1900-х гг. условно объединяются в тематическое единство инвариантной ситуацией ухода. Герои пытаются оказаться вне общества, которое провоцирует деградацию человеческой души. Логика ухода требует пункта назначения, но герои Толстого остаются на уровне сюжета в «пороговом» состоянии. Такое лиминальное положение героя требует оригинального решения на уровне поэтики. То, каким образом Толстой решает эту эстетическую задачу, и есть предмет рассмотрения данной статьи. Традиционно тема ухода у Толстого понимается как путь героя к духовному просветлению: исследователи ищут в художественном тексте отражение личной философии писателя. Однако мы обращаем внимание на то, что герои поздних толстовских текстов не достигают «просветления», находя свою цель в переходном состоянии. Новшеством работы является привлечение для рассмотрения текстов Толстого антропологической теории обряда перехода, применявшейся ранее литературоведами к творчеству других авторов. В статье приводится анализ двух рассказов. Логика выбора материала следующая: от более «мягкого» ухода из общества («После бала») к резкому разрыву с ним («Посмертные записки старца Федора Кузьмича»). Мы пришли к выводу, что особенности художественного нарратива дают писателю возможность воплотить в литературном тексте идею безвозвратного порывания с обществом, которая, в сущности, является утопией. Это происходит потому, что толстовская идея ухода изначально органична художественному нарративу, имеющему в основе переходный обряд.
Бесплатно
21st century British fiction: the realistic teleology of David Mitchell and Ian McEwan's novels
Статья научная
In the paper, I have identified and clarified the characteristics of postpostmodern realism outlined previously, manifested in British fiction: maximum details of reality by introducing non-literary and extra-life components, outlining the idea of integrity of the world (developed in the German Romanticism) in Ian McEwan and David Mitchell’s fiction of the 21st century. By extra-life components, I mean scientific terms to denote organic foundations that are basic in human material, in its biochemical and psycho-neuro-physiological processes. Moreover, the exploitation of such concepts, the medicalized way of understanding the world enhances new realism: rational-metaphysical or positivist-metaphysical, which provides a scientific view of the nature of things around characters as molecules with consciousness. At the same time, such a vision does not deny metaphysical phenomena (God, providence). Typologically, it is similar to the Romantic worldview, which exploits the holistic capture of reality in fantastic, mystical and real (physical) phenomena. The idea of teleology is represented in McE-wan’s and Mitchell’s fiction providing the return of grand narratives as post-postmodern discourses in which the characters seek for the senses that may help to understand the truth and find the explanation for the human and universe nature organization. “Cloud Atlas” is a representation of the metanarrative story that reinforces the German Romanticism concept of the unity between different parts of the work and the human being. In “Saturday”, this unity is explained by the post-positivist mind of the protagonist who philosophically explains social and cultural phenomena using his medical knowledge.
Бесплатно
Aesthetic modernism as a macro-epoch. Part 1
Статья научная
I. A Systematic approach: The concept of “Modernism” in many European philological traditions has described and continues to describe an epoch around the year 1900 when writers and critics used the term with a reference to the “modern” literature of their time. The concept of a micro-epoch is determined by a beginning, an end, and a coherence of a given epoch, i.e. by means of an overriding programme in the literary field that remained dominant throughout the period described. Over approximately last fifty years, Western European philological traditions have developed a usage of the term that is unknown to Russian philology: as a macro-epochal concept, “modernism” describes a long-term period that begins with the first emergence of the concept of the modern (e.g. genius, autonomy, youth or publicity). Such a usage has continuously remained the focus of discourse - albeit with certain variations - and we still consider it to be important today in the context of the mindset of our present age. Thus, in contrast with pre-modern foreign concepts, the present defines the temporal continuum in which it finds itself and its own antecedent history. The historical perspective (II) demonstrates that the establishment of such a macro-epoch of modernism, including the antecedent history of its own consciousness of present, is by no means new. It could have emerged since late antiquity, which defined its own present with reference to a feeling of discontinuity in relation to Greek and Roman antiquity. Thus the classic dichotomy between antiquity and modernity arose, according to which “antiquus” meant pre-modern and old, and “modernus” meant contemporary and present. For the historian Cassiodor at the beginning of the 6th century, the decline of the old Western Roman empire brought about the beginning of a new age, which could only define itself in opposition to the old era. For Goethe, modernity began in the 16th century.
Бесплатно
Aesthetic modernism as a macro-epoch. Part 2
Статья научная
Our current concept of the modern generally stretches back to the epochal threshold around 1800. In political history, this break is marked by the French Revolution; in aesthetic history it is to be found at the end of early-modern Classicism in the “Querelle des Anciens et des Modernes” which led Schiller to his analysis of the contemporary mentality (“sentimental consciousness”) and Schlegel to a new guiding category in the realm of aesthetics (“the interesting” rather than the “beautiful”). This created an autonomy for modernism insofar as it defined itself with reference to the contemporary present and no longer on the basis of its relationship to the old pre-modern era. At the same time, the temporal horizon undergoes a shift: programmatic modern aesthetics understand themselves as a genetic principle that will only be redeemed in the future. There is nonetheless a deeply embedded oscillation in the modern, shifting between theory-constructing reflexivity and deconstructing reflexion. In literary artistic characters, the new self-image of the genius (as opposed to the old “poeta doctus”) is celebrated emphatically, whilst at the same time the possibility of this model being nothing more than an illusion of vain self-love is also postulated. Insofar as the typical modern reflexion of the reflexion repeatedly deconstructs its own constructions, modernism also wins a typically modern - which is to say “sentimental” - relationship to itself. Whilst the sciences free themselves completely from their obligation to older authorities and replace traditional practices with tradition-free experiential sciences based on empiricism and experiment, the relationship of aesthetic modernism to tradition is more complex. Premodern is the obligation to tradition; modern is the freedom to select a tradition which first manifests itself in the anti-classical counter-canon of the Sturm und Drang and Romanticism, thereafter in an entirely free playing field as far as references to tradition are concerned, developing into complicated forms of intertextuality.
Бесплатно
Статья научная
The author of the article proves that Pindar served as necessary source and model for the Alexandrian poets. It is not by chance that Callimachus refers to him in his most significant programmatic statements on poetry. It is no coincidence, either, that allusions to the fourth Pythian ode are also concentrated around the key moments of Apollonius’ narration (departure, meetings with the beloved, the hero’s trial, wedding and the poem’s ending). Pindar appears a source of the ideas for Callimachus anticipating his own notion of poetry. Callimachus, while formally opposing himself to the previous tradition, with the help of quotes and allusions constantly relies upon that very tradition; his picking up from it shows which ideas and images correspond to the main principles of Alexandrian poetics, Pindar plays here an important role. Apollonius considers Pindar among his major predecessors when recounting the story of the Argonauts. The poem of the Alexandrian poet and the fourth Pythian ode are obviously united by this topic. In the “Argonautica” there are lots of lexical parallels to Pindar. Pindaric expressions become the epic formulas in “Argonautica”. According to the author’s aim, Apollonius’ epic poem and the fourth Pythian ode could interact in the mind of the reader. They represent a certain unity, complementing each other. In this way, Pindar remains the major source uniting Callimachus and Apollonius, the poets traditionally opposed to each other.
Бесплатно
Статья научная
English-language reviews of translations of prose fiction are dominated by a “belletristic” approach whereby the artistic features of the translation text are assessed with little reference to its original. Such an approach fails to provide an adequate evaluation of the merits, drawbacks or “losses” in the translation under review. The author of the article offers a method of concrete comparative translation discourse analysis (CTDA) of originals and their translations based on their specific lexical, structural-communicative, stylistic, pragmatic, and sociocultural properties. At the lexical level, the objects of comparison of the original text and its translation are the following elements of denotative and connotative meaning: denotation - (1) denotative word-sense core; (2) denotative word-sense periphery; connotation - the “emotive charge” of the sense core, including (3) the nature of emotion and (4) its intensity; (5) the evaluative connotation of the word-sense (“the author’s attitude”); (6) functional style reference; (7) dialectal reference (temporal/generational, regional, and sociocultural); (8) comparative frequency of occurrence in a particular functional style; (9) word-sense pragmatics (word-sense comparative “metaphoricity,” its “political correctness,” “cumbersomeness” and some other features). At the predication level (sentence and clause), it is possible to single out 5-7 key (constant) syntactic and communicative “discrepancies” between Russian and English, which get rendered in either language with the help of 5-7 constant translation models. The assessment of the overall pragmatics of the translation text consists in determining the degrees of the neutralization, “domestication” (“naturalization”/localization), “contamination,” “foreignization,” and stylization of the original text. The comprehensive “impression” of the quality of a translation in the mind of the translation analyst, based on the analyses at the three levels (lexical, predication, and pragmatic), constitutes the tertium comparationis of the proposed analytical approach. Given the relative “fuzziness” and variance in individual perceptions of textual meaning, the categories of analysis and assessment proposed in this article are not absolute, belonging as they do to the qualitative methods of comparative translation studies. The article contains examples illustrating the author’s conceptual framework.
Бесплатно
Bakhtin reads Bryusov: salvation and creativity without a subject
Статья научная
Although Bryusov was not one of Bakhtin’s favorite writers, Bryusov’s reflection on the genre of the novel The Fiery Angel and general attention to the aesthetics of Russian Symbolism deepened the thought of early Bakhtin about the specificity of aesthetic experience, expressed in his Toward a Philosophy of the Act. For Bakhtin, Bryusov’s novel was an example of a winning rejection of the patterns of a historical and biographical novel in favor of a certain pose, and in contrast to the pose of Mayakovsky and other pop poets, which heightens attention to the middle state of the subject. In his work cited, Bakhtin puts the action as a value above the subject, while overcoming the theoretical implications of axiology and criticizing theoreticism, and here the description of the subject’s anomalies in the novel The Fiery Angel and a specific understanding of the suggestive word constructions in Bryusov’s article Keys of Secrets turned out to be in demand. Starting from the positions of Rickert and Simmel and changing the inner meaning of the key terms of these thinkers, Bakhtin took several terms from the works of Bryusov, which the commentators did not pay attention to. This was the term “cognitive activity” (uznanie), which meant participatory cognition, “obsession activity” (oderzhanie), meaning situational obsession, and some others, as a hidden dialogue with Bryusov. At the same time, Bakhtin disputed the concepts of obsession and the triumph of science promoted by Bryusov, covertly opposing the main concept of progress to the renewed Christology of Berdyaev and Rozanov. In this Christology, the subject in comparison with the deed may turn out to be completely useless, and here Bakhtin used Bryusov’s category of “uselessness of creativity” for interpretation of salvation not as useful, but as a necessary act.
Бесплатно
Статья научная
M. Petrosyan’s novel “The Gray House”, whose title is already a quote from the famous children’s poem (Russian: “Dom, v kotorom…”, literally: “The House, In Which...”), abounds with the quotes and reminiscences. The constantly arising quotes in the fiction world of the novel create a peculiar cultural code which is common for all main characters. Being socially isolated, the teenage characters create their special world filling it with the cultural senses. The understanding of the implication created by the references to other texts (it is generally rock music and fantasy or science fiction literature) allows the reader to join the fiction world of the novel too. The mention of rare, little-known texts becomes the sign of the author’s orientation to underground literature. A specific place among such texts is taken by Bob Dylan’s novel “Tarantula” published in Russian in 1991 The references to Bob Dylan’s “Tarantula” in M. Petrosyan’s novel “The Gray House” are present in the epigraphs to four chapters and the names of characters as well. In each case the separate words of their epigraph coincide with some element of the fiction world embodied in the chapter. The close link arises between the epigraph and the character who is a subject of consciousness and speech in the chapter. Nevertheless, the unambiguous semantic link of the epigraph with the text of the novel does not arise. It is explained by the specifics of the novel “Tarantula” where the author constantly appeals to the nonsense and absurdity. On the one hand, the senseless phrase taken as an epigraph hints at the existence of hardly perceptible and ambiguous sense. On the other hand, it calls into question reliability and unambiguity of the information received by our minds. Besides, the quotes from the same book create additional links between characters who are poorly connected at the plot level.
Бесплатно
Chronology of the English translations of Alexander Blok's works: history and modernity
Статья научная
The history of English translations of Alexander Blok’s poetry and prose (primarily the former, but interest in the latter is increasing nowadays) covers a lengthy and colourful period of nearly 100 years, beginning when the poet was still alive. In case with Blok’s works there are two main sources for translations into English: the first (and the richest) is represented by native English speakers (and among them are multitudinous professional literary workers, such as poets, literary journalists etc.) and the second relies on Russian immigrants (White émigrés and later) involved in the literary process, living in the UK, the US or elsewhere outside Russia. Although the first attempts at translating Blok’s poetry for the Western audience were not very successful, the actual work never fully died away, but rather diminished, for a variety of reasons (primarily non-literary). As a literary figure, Blok is not so vividly recognisable in the West as he might be: although his works are gloriously famous inside Russia, he is not a common subject for academic research. Partly, the problem lies inside the difficulty of translating his works, because they are complex, overpowered by the Symbolist philosophy and stylistically exquisite. But despite that, professional translators continue their efforts, and our main aim in this paper is to show the most significant of them, to systematise and to reveal which ones can be identified as the closest to the original, and widely quoted.
Бесплатно
Escapism and trauma in I. Babel's “Red cavalry”
Статья научная
The article presents an analysis of the narrator’s experience in “Red Cavalry”. The approach of the diegetic narrator to the reality of war is described as avoidance, or escapism. This approach is manifested in “Red Cavalry” on two levels: the diegetic level of “histoire” and the level of “narration”. Firstly, it is demonstrated in the article that the narrator wants to escape from the world of war on the diegetic level. Secondly, the reasons are discussed why his attempts to escape are never fully successful, or, in other words, eventful. A conclusion is made that one of the reasons might be the strong appeal, aesthetic and erotic, which the world of war has for the narrator. The narrator is described as painfully positioned between two “looming” events, that of a final escape and that of a transformation as a result of his collision with the world of war. After that, it is demonstrated that the experience of the narrator can be described as traumatic: firstly, because of the violence which permeates the world of “Red Cavalry”; secondly and most importantly, because one of the main features of trauma is its incomprehensibility, and the world is not comprehensible for the narrator. This incomprehensibility is rendered by the narrator both directly and through form. Namely, by way of ellipsis, when the narrator avoids speaking directly about what disturbs him (but it nevertheless “shows itself through” the narrative), and also through the way Babel’ uses “telegraph” style when speaking about violence, thereby avoiding conceptualization. Finally, the connection is shown between the two key concepts of the articles, escapism and trauma: the escapism of the narrator is seen as a reaction to the traumatizing reality, and the narrator’s inclination to avoid conceptualization is interpreted as a gesture of escapism.
Бесплатно
Fanailova’s two female holy fools: before the liturgical moment
Статья научная
The article examines poems by E. Fanailova that depict the modern holy fool, drawing on French sources (Simone Weil) and Russian sources (Xenia of Petersburg). At the core of both poems is a literal inversion that mirrors the plot of the Book of Job: the discovery of the underside of speech through double negation in the case of Weil, or through the total allegory of God as the creator of text-texture-sewing in the case of Xenia. In both poems, the primary device is polyphony, with various characters’ voices, simultaneously incapable of negation. Holy foolishness is thus understood as the embedding of Job’s story in a liturgical context: Fanailova employs the technique of peeping and eavesdropping to create a reverse perspective on the liturgical institution of polyphony. The fool challenges conventional notions of appropriateness, including literary decorum. The critique of literary appropriateness, aligning in some respects with postmodern cultural criticism, introduces persistent stylizing strategies consistent with the narrative: from Mikhail Kuzmin’s legacy in the poem about Xenia to the theater of the absurd in the poem about Simone. This adopts a strategy of style separated from the female protagonist by one or two generations, enabling a positive stereoscopic model of culture. This model incorporates the principles of liturgical sequences, litany, or akathist into the poem. Thus, the poem about Xenia discerns the structural and compositional principles of the troparion and the synaxarion. Fanailova, using postmodernist polyphony, establishes a positive concept of the occurrence of sainthood in history.
Бесплатно
Статья научная
The article presents a brief comparative study of two epistemologically different approaches to the problem of poetic rhythm whose authors, paradoxically, have much in common. Both of them were born in 1932, in families originated, respectively, from the region of Bessarabia and Romania, became university professors and contributed a lot to reform the methodology of literary analysis, with particular interest to the questions of poetic rhythm, studied Bible texts from the poetic viewpoint, inherited from Russian Formalists, paid special attention to such aspects of literary works which could be investigated only through oral performance, and, nevertheless, have developed two almost opposite visions of poetry and literature as a verbal art. In our study, we aim to reconstruct the main conceptual and methodological assumptions of their theories in order to explain the reasons of such unexpected final divergence and, probably, outline ways to synthesize their approaches. Our hypothesis consists to see in Henri Meschonnic’s “historical anthropology of language” and Reuven Tsur’s “cognitive poetics” two radically different, but not incompatible, visions of “literary fact”, respectively, from the viewpoint of humanities and natural sciences.
Бесплатно
Genre conventions in crime fiction
Статья научная
The article raises the question of the existence of conventions that define the poetics of each of the main genres of detective literature: classical detective, “adventurous investigation” (in N.N. Kirilenko terms), police novel, and “victim investigation” (as described by the author of the article). Unlike the established tradition of highlighting the rules for writing an abstract “detective story”, it is proposed to turn to the system of criminal genres, denoted with reference to Mikhail Bakhtin’s three-dimensional model. Based on this, several genre conventions are highlighted, which, consciously or not, are adhered to by both authors and readers. At the heart of their differentiation lies the perception of the game, forming its own kind of poles in the system of criminal literature: the gaming relationships between the detective, the criminal, and the representatives of official authorities in the classical detective and “adventurous investigation” stand in stark contrast to the purely negative game of the criminal with the victim and / or detective in the police novel and “victim investigation”. Other important genre conventions are also considered: the essential infallibility of the Great Detective in the classical detective, which, on the contrary, is not relevant to “adventurous investigation”; the team investigation of professionals in the police novel, and the forced investigation conducted by the victim to save their own life. The final conclusions: each of the criminal genres embodies its specific convention upon which works and their reception by readers are constructed; the violation of such a convention blurs the boundaries of the genre and can be a form of authorial play.
Бесплатно
